минуту не только Бронского, но и того великого мудреца, который стоял только что
здесь в виде простого жителя пустыни! Какое необъятное сердце носил он в груди,
если радовался счастью принять на себя скорби другого! И. обнял Бронского, подал
ему конфету и предложил взять у нас душ, сказав, что через пятнадцать минут он
пойдет в дальний домик к сестре Александре и возьмет всех нас с собой.
Мне хотелось взять и моего птенчика, но И. не разрешил, сказав, что по дороге я
пойму, почему этого не следует делать. Альвер робко спросил И., можно ли ему
идти с нами, на что И. улыбнулся и ответил:
- Конечно, друг, ведь я не сделал исключения, а сказал, что беру вас всех.
Вообще с этого дня ты можешь, как и Левушка, считать себя в числе моих учеников.
Завтра я укажу тебе твой новый распорядок дня. Оба вы должны знать, что здесь, в
этих домах, живут люди, по тем или иным причинам проходящие первоначальные
стадии ученичества. Вы видите здесь многих, уже не впервые посещающих Общину. И
все же они живут в этих домах неофитов. И, наоборот. Вы не видите живущими здесь
тех, кого встретили в первый день как, например, Освальда Растена и Жерома
Манюле.
В комнату вернулся Бронский, освеженный, в чистой одежде, которую ему дал
всемогущий Ясса, и мы двинулись в путь, взяв с собой аптечки. Зной все еще был
сильный, я его ощущал очень остро, но спутники мои шли так, как будто бы было
наше северное лето. И., заметив, что я иду тяжело, взял меня под руку и
перебросил на себя мою аптечку, не внемля никаким моим мольбам.
- Я обещал тебе, Левушка, рассказать кое-что о карлике Максе. Думаю, что всем
вам, друзья мои, будет полезно узнать о судьбе этого маленького человечка, так
сильно сейчас страдающего. Если бы каждый человек владел всеми силами, что в нем
заложены, не было бы в мире ни страданий, ни ошибок, результатами которых и
являются все скорби людей. Страсти, которыми окружен человек, загромождают собою
весь его земной путь. Они лишают его возможности ясно видеть и распознавать
истинно реальное среди того моря временных, иллюзорных красот, которые манят его
и влекут в кажущийся прекрасным мир личной жизни, личной любви и личного
счастья. Человек не свободен. Он живет в своих условных привязанностях, и, когда
спадают с его глаз эти давящие телесные покровы любви, они спадают в великом
страдании. Вся жизнь земли, по мере того как в человеке просыпается мудрость,
есть не что иное, как великий путь освобождения. Если бы человек мог быть так
воспитан с детства, чтобы весь его организм строился в гармонии, он, созревая,
легко становился бы свободным, так как на его сознании, на его нервных
сплетениях и сердце не нарастали бы бугры и глыбы всевозможных страстных
извержений, которые зовутся в обиходе людей болезнями. И слух, и зрение
развивались бы у человека не только физически, но и психически, рождаясь в
полной гармонии организма. Сейчас мы увидим жертву борьбы страстей, борьбы добра
и зла, опять-таки называя их этими словами бытовой лексики. Перед Истиной нет ни
зла, ни добра. Есть только степень знания, степень освобождения, мгновение
чистой любви и мира в сердце человека или мгновение бунта его страстей и
невежественности. Среди глухих лесов, непроходимых, окруженных болотами, где
безопасны только узенькие тропочки, живут люди, домогающиеся у природы ее тайн.
Они стараются путем знаний достичь уменья владеть стихиями природы. Цель этих
людей - владычество над миром. Их желания - обладать всеми благами для
эгоистических целей, для порабощения людей, а не для труда на общее благо. Это
темные оккультисты, нередко составляющие страшные секты со всевозможными
сексуальными извращениями и нередко с человеческими жертвами. Завлекая людей
через своих прислужников всюду, где люди одержимы страстями ревности, зависти,
ненависти и алчности, где неуравновешенные легко поддаются раздражению, эти
темные силы опутывают их сетями иллюзорных удач с тем, чтобы, предоставив им в
пустяках несколько побед, уже не выпустить их из кольца змей, которое совьет
себе каждый из поймавшихся на эти крючки людей, поддавшись очарованию
предложенных ему призрачных благ. Пользуясь своими относительно большими
знаниями - "большими" до тех пор, пока они орудуют среди закрепощений греха, и
ничтожными, когда встречают истинно свободных людей, они создали целое племя
людей карликовой породы. Эти внешне исковерканные существа очень злы, воспитаны
в вероломстве, обучены многим фокусам гипноза и магнетизма. Но злым
преследователям личных целей путем оккультных знаний все же не всегда удается до
конца извратить всех несчастных, которыми им удалось завладеть. Нередко среди
карликов живут страдальцы, которым мерзко зло, ненависть и лицемерие. Они
пытаются бежать после неистовых страданий и наказаний за отсутствие любви ко злу
и отказ совершать преступления. Великие труженики Светлого человечества часто
выискивают таких несчастных, спасают их и доставляют в Общину белых братьев.
Одного из таких страдальцев вы увидите сейчас.
Мы были уже на половине пути. В лесу было темно, сыро, и я представил себе, как
должны страдать несчастные карлики, которых заставляют жить во тьме непроходимых
лесов всю жизнь в обществе бесчестных людей.
- Если великим труженикам Светлого человечества удается спасти такого
схваченного злыми карлика, то его помещают в особо для него благоприятные
условия, окружают самыми чистыми и ласковыми людьми, учат грамоте, всячески
развивают и стараются поднять их забитый дух. Но все же, проведя детство и
юность в рабстве, побоях и полной невежественности, эти несчастные создания в
своей духовной форме похожи на сморщенные, засохшие грибы. Они не владеют ни
одной нитью духовных сил настолько, чтобы иметь возможность выбросить из себя
искру огня и поджечь те наросты грубых тканей, что вплетены в их организм
жестокими хозяевами через страх и боль. Для них невозможно более человеческое
воплощение, где надо сразу достичь возможности поправить все очаги сил - и
физических, и духовных. И милосердная Жизнь, видя их немощь, помогает им
переждать одно воплощение в птицах. Они перевоплощаются в белых павлинов. Вот
почему эти птицы так понятливы, часто понимают даже речь, если человек прилагает
к этому усердие.
Крик изумления вырвался у каждого из нас.
- Но не думайте, что все без исключения белые павлины - непременно
перевоплощенные добрые карлики. Тех, что пройдут такой путь, Жизнь вводит всегда
в Общины светлых братьев, - продолжал И., как бы не замечая нашего потрясения.
- А мой птенчик, И., он тоже бывший карлик или это просто дикий павлин, которого
Зейхед-оглы подобрал в лесу? - Я спрашивал, замирая от волнения, что моя птица
простая, дикая и мне не дано оберегать драгоценную человеческую жизнь.
- Твой павлин доставлен к Зейхеду совершенно особым путем. Араб знал, что он
должен передать тебе птенца, и для этого приехал специально в Общину. Ты
узнаешь, как, чем и когда ты связан кармой великой благодарности с тем
несчастным карликом, что теперь пришел к тебе за нею в образе белой птицы и что
в одной из жизней был твоим злейшим врагом и убийцей. Ты получаешь сейчас случай
возвратить ему, в свою очередь, и уходом, и любовью благодарность за спасение
твоей жизни, в далеком прошлом.
Мы вышли на поляну, где снова было жарко. К нам навстречу шла сестра Алдаз с
очень обеспокоенным лицом.
- Чудеса, чудеса и чудеса, - прошептал Бронский.
- Нет чудес, есть знание, знание и знание, - ответил ему И.
Сестра Алдаз, без всякого приветствия, сразу стала что-то говорить И. очень
встревоженным голосом. Лицо ее, на которое я теперь особенно внимательно смотрел
после слов о ней Бронского, менялось точно в сказке. И вся она казалась иною, в
зависимости от мимики лица. Вся ее фигура то вдруг как-то тяжелела, то казалась
воздушной в связи со словами, которые она произносила. Все в ней было так
гармонично, что содействовало выразительности, и мне было понятно, что карлик с
чем-то или кем-то боролся, хотя слов ее я не понимал. Он кого-то боялся и
пытался убежать.
Когда мы вошли в комнату, где лежал карлик, сестра Александра держала руки
метавшегося больного, очевидно бредившего. Долго возился с ним И., я получал
приказания подавать то одно, то другое, пока наконец больной затих и стал дышать
спокойно.
Дав ему немного отдохнуть и подремать, И. приступил к перевязке. Видев утром
страшные зияющие раны, я приготовился сейчас к ужасному зрелищу. Но каково же
было мое удивление, когда я увидел, что раны больше не кровоточат, а покрылись
каким-то серовато-белым налетом. И. развел кипящей жидкости, смочил ею
заготовленный дома пластырь и покрыл им раны. Больной вздрогнул, но не открыл
глаз, продолжая дремать. Только когда уж он был совсем перевязан и И. погладил
его по голове, он открыл глаза, удивился, увидев вокруг себя так много людей,
остановил взгляд на И. и улыбнулся.
И. взял его здоровую ручку и стал ласково с ним о чем-то говорить. Тот сначала
словно не хотел отвечать, но затем заговорил быстро, жалобно, о чем-то умоляя и
чего-то боясь. И. успокоил больного, отправил обеих сестер ужинать и велел им
привести с собой брата милосердия, который остался бы ночевать с больным и мог
бы уйти от него только тогда, когда больной убедится, что его в обиду никому не
дадут.
Через некоторое время пришел брат милосердия. Лицо его меня поразило. Много
добрых и светлых лиц видал я за это время, но такого потока любви, какой лился
от всей фигуры этого человека, я еще не видел.
Карлик едва на него взглянул, как заулыбался, что-то замурлыкал, протянул ему
здоровую ручонку и старался привстать, что ему тут же строго запретил И. Брата
этого звали Франциск. На наше приветствие он каждому из нас посмотрел в глаза и
подал руку. Но как взгляд, так и жест, каким он здоровался с каждым из нас, -
все было так разно, что я немедленно стал Левушкой "лови ворон".
На Альвера он взглянул пристально, высоко поднял правую руку, улыбнулся и сказал
на прекрасном французском языке, громко, четко:
- Вы большой молодец. Идите, как начали, далеко пойдете!
На Бронского он смотрел долго, качал головой, поклонился ему низко-низко и тихо
сказал:
- Довольно одиночества и скитаний. У Вас теперь много друзей. Вы здесь оставите
все слезы и скорби и уедете в розовом плаще. А Ваш, черный, ляжет мне на плечи.
- И он снова низко поклонился ему.
Бронский превратился в соляной столб, не в силах, очевидно, воспринять всего
происшедшего. Ко мне последнему подошел Франциск, я стоял поодаль у стола и
собирал аптечки, пока не словиворонил.
- Мир тебе, брат мой милый, неси людям радость. Так мало, так редко идет ученик,
имея счастье рассыпать радость и свет своим ближним. Не стой на месте, живи
всюду. Но где бы ты ни был - неси мир. Твой талант может одухотворять сердца.
Научись здесь выдержке - и ты войдешь в гармонию. И ею будешь крепить людей.
Франциск подал мне обе свои руки, и точно волна тепла и мира пролилась в меня
через его руки. Он сел у постели карлика, склонился к нему и стал его кормить.
Красные глазки страдальца выражали полное удовольствие. Он забыл обо всем и
радостно смеялся между глотками пищи.
И. помог мне собрать вещи, так как я положительно был никуда не годен, как,
впрочем, и мои товарищи. И. пришлось всех нас приводить в себя и напомнить об
элементарных правилах вежливости, ибо мы собирались уйти, даже не простившись. В
последнем приветствии Франциск снова сказал мне:
- Ухаживай усердно за своим павлином, милый брат. Это много страдавшая душа. Чем
больше внимания ты ей отдашь сейчас, тем выше он пройдет потом. Мне будет
приятно, если ты будешь меня навещать. Я научу тебя, как видеть "сквозь землю",
- чуть улыбнувшись, прибавил он.
Теперь уж я готов был превратиться в соляной столб, но И., смеясь, простился с
Франциском и увел меня из комнаты, как и всех остальных.
На обратном пути каждый из нас был погружен в свои мысли. Бронский, несмотря на
прохладу леса, отирал платком лившийся градом пот. Англичанин шел, - точно полк
