себя, сказал:
- Экое ты дитя малое, Левушка. Неужели я мог бы посоветовать тебе беспокоить
твоего великого друга такими мелкими делами. Это все равно, что обращаться к
нему с вопросами, как тебе научиться правильно завязывать сандалии или ставить
на их подошвы заплаты. Я имел в виду самое простое, ничуть не превышающее твоих
сил дело, - все так же ласково поглаживая мою голову и улыбаясь, говорил мне
обожаемый, снисходительный друг. - Ты сам спроси Алдаз, когда вечером, после
чая, мы пойдем накладывать Максе новые повязки. Кстати, возьми эту сумку, здесь
все, что нам будет необходимо при вечернем обходе. А теперь пойди возьми душ и
ляг в своей комнате. Ты так бежал, что необходимо тебе прийти в себя. Если,
возвратясь сюда через полчаса, я найду тебя спокойным, мы пойдем в комнату Али и
я дам тебе книги для первоначального знакомства с языком пали.
- О, И., какой же Вы добрый! Я опять проштрафился, а Вы мне даже выговора не
сделали. Можете не сомневаться, Вы найдете меня совершенно спокойным дэнди!
- Смотри, вот тут-то и не проштрафься, - улыбнулся мне на прощанье И.
Я не заметил, в какой пыли я был. Даже на блестящем полу я оставлял пыльные
следы. С помощью Яссы я привел себя в порядок, убрал комнату и стал поджидать
моего друга, который немного задерживался.
Образ Бронского снова встал передо мной, и нарисованные им в лесу картины
оживали в моей фантазии. Мне так и представлялся высоченный рыцарь с черной
бородой, подхватывающий мать и дитя в свое седло в страшном, темнеющем лесу. Так
как я никогда не видел живого рыцаря, а образ высоченного черноволосого человека
жил в моей душе только один, я связал картину Бронского с личностью Али.
Как хорошо все укладывалось дальше в моей поэтической фантазии! Али подобрал
несчастных мать и дочь и со своим караваном переправил их в Общину, где Алдаз и
поступила в школу: Образ Али завладел мною. Я уже готов был позвать его и
спросить, не подбирал ли он на дороге сирот, как дверь открылась, и И. окликнул
меня.
- Я теперь знаю, кто был рыцарь, спасший Алдаз. Это был, конечно, Али. И дальше
все складно выходит, - не дав опомниться И., бросился я к нему.
- Али или не Али спас Алдаз - это не так важно. Но что ты все же не проникся
достаточным вниманием к моим словам и хотел беспокоить Али по пустякам, - это
нехорошо. Делать сейчас такую печальную мину и огорчаться не следует, но обрати
внимание на две вещи: ни одного лишнего слова не говори, пока окончательно не
продумаешь то, о чем хочешь говорить или просить. Это одно. Второе: если я дал
тебе задачу, а я сказал, что пойдем в комнату Али учиться, надо было приготовить
себя, привести в себе все в равновесие, чтобы твое рабочее место оказалось в
гармонии со всеми твоими творческими способностями. Мы пойдем в комнату великого
мудреца, милосердие которого равно его мудрости. Милосердие его к тебе огромно.
А твое внимание, вообще очень ограниченное, собрано ли оно сейчас? Очистил ли ты
его от мелких мыслей суеты? Проникся ли ты той великой радостью служить
когда-нибудь человеку благодаря тем знаниям, что тебе решил открыть Али, посылая
тебя сюда? Только тогда ты можешь встретиться с Али и Флорентийцем и стать
сотрудником в общей с ними работе, когда научишься входить в полную
сосредоточенность. Тогда ты разделишь их труд и будешь полезен в их работе всем
тем, кто тебя окружает. Ты проникнешь в их творческий путь настолько, насколько
верность твоя им будет скреплять тебя постоянно, легко и просто с ними, с их
путем любви к человеку. Ты здесь не гость, чтобы обновить свой организм на
несколько лет и снова уйти в труд, через который расточать перлы своего гения в
утешение и помощь людям. Ты здесь гость Вечности, в Ней ты здесь встречен, с Нею
уйдешь. И каждый день твоей жизни - день дежурства у черты Вечности. Не в Общине
ты "погостил", и не из нее уйдешь, - здесь весь смысл твоего существования. Ты
из Вечности пришел, в Ней живешь в форме временного Левушки на землей к Ней
уйдешь, но уйдешь обогащенный новым опытом, с открытыми глазами, постигая путь к
совершенствованию и зная, как работать над собой, чтобы добиватьcя
освобожденнности. Ты увидишь здесь многих гениев, узнаешь их особый путь жизни
на земле. Ты узнаешь здесь еще больше простых людей, в которых раскрываются
только некоторые черты их талантов. Их тяжкий или легкий путь становится таковым
от количества предрассудков и личных cлабоcтeй, которые им удается с себя
сбросить, то есть насколько они сумеют освободить от условностей заключенную в
них Вечность.
Все это говорил мне И., пока мы шли на островок Али, где нас снова встретили
сторож и белый павлин. Поднимаясь в комнату Али, я был полон благоговения и
благодарности к моему дорогому наставнику. Как-то особенно четко ложилось каждое
его слово сегодня мне на сердце. И в первый раз без всяких сомнений и сожалений
о собственной малости и неспособности я дерзал, легко и просто подходя к книжным
шкафам.
И. тронул какую-то пружину, и стенка раздвинулась, открывая за собою еще ряд
белых полок, полных книгами. И каких только книг здесь не было! И. вынул три
небольшие книги, очень старинного вида, снова нажал невидимую мне кнопку, стенка
сдвинулась, и я даже не мог различить, где она раскрывалась только что.
Подойдя к письменному столу Али, И. раскрыл его куполообразную крышку из
пальмового дерева, изображавшую два больших листа латании. Он усадил меня за
стол и стал объяснять мне шрифт и произношение языка пали. Мне все казалось
очень трудным, так как я вообще не знал ни одного восточного языка, и потому
корни и приставки, такие чуждые мне, озадачивали меня.
Но преподавательский талант моего мудрого Учителя был на такой высоте, что,
когда ударил первый гонг к обеду, я уже мог свободно разбирать печатные слова.
И. показал мне, как закрывать и открывать стол, задал мне урок к следующему дню,
и мы спустились в парк, в обеденную столовую. Первое, на что я обратил внимание,
когда мы вошли в столовую, была Андреева, беседовавшая с каким-то стариком на
непонятном мне языке. Судя по интонациям, я понял, что она на чем-то настаивает,
а старик не поддается и в свою очередь пытается ее убедить. Сидевший рядом
Ольденкотт, очевидно, тоже не понимал языка и беспомощно смотрел на И., когда мы
вошли, как бы прося его вмешаться в их дело. Но И., взяв меня под руку,
поклонился им и прошел прямо к нашим местам.
Постепенно столовая наполнилась, заняли свои места и Бронский с художницей.
Снова я заметил несколько замечательных лиц, но никак не мог охватить взглядом
всех, кто сидел за столами.
- Не спеши узнать всех сразу, Левушка, постепенно ты познакомишься со всеми.
Многих будешь иметь случай увидеть ближе у Аннинова завтра. А сейчас, - я вижу,
как тебя это интересует, - я тебе разъясню, о чем спорит Наталья Владимировна.
Ей хочется посмотреть на развалины одного очень и очень древнего города. Со
свойственным ей темпераментом ей хочется немедленно двинуться в путь, а
старик-проводник отказывается ехать сейчас, уверяя, что это в данную минуту
опасно. Пути туда почти восемь суток по знойной, безводной пустыне или же через
глухие топкие джунгли, где много диких зверей и змей. Надо выжидать. Недели
через три туда пойдет караван и можно будет, присоединившись к нему, проехать
безопасно.
Лицо Андреевой показалось мне сейчас бурным ураганом. Ольденкотт несколько раз
вздохнул и что-то тихо сказал своей соседке. Та рассмеялась, посмотрела на меня
и сказала довольно громко мне через стол:
- Я собираю компанию бесстрашных людей, любящих путешествовать в пустыне. Не
хотите ли проехать с нами осмотреть один интереснейший древний город, вернее,
его развалины? Говорят, днем они мертвы, но с закатом солнца на развалинах
появляются в такой массе тигры, львы, шакалы и обезьяны, что все здания кишат
ими.
Я пришел было в ужас, но потом решил, что надо мной смеются, и ответил в тон ее
насмешке:
- Мне не особенно хочется превратиться в уголь, пока я буду ехать по пустыне, и
еще меньше мне хочется провести ночь в приятном обществе тигров и львов. Я еще
не успел завести себе заклинателя, а без него, пожалуй, не обойтись в таком
почтенном обществе.
Андреева рассмеялась и сказала что-то старику-проводнику. Тот послал мне
восточное приветствие. Я вспомнил пир у Али. Приподнявшись, я отдал ему
восточный поклон. Проводник, с лицом, до черноты сожженным солнцем, в белом
тюрбане и бурнусе, был своеобразно красив. Седая борода делала его похожим на
пророка. Посмотрев на меня пронзительными черными глазами, он быстро что-то
сказал И. Тот улыбнулся, кивнул головой и перевел мне по-английски слова араба:
- Зейхед-оглы просит тебя принять его сердечный привет и говорит, что видит твой
далекий путь. Но путь этот будет еще не скоро и вовсе не в пустыню, а к людям.
Он просит тебя принять от него в подарок маленького белого павлина, которого он
подобрал по дороге заблудившимся в лесу.
Я был в полном восторге. Иметь собственного белого павлина! Но что мне ответить,
я не знал, так как отлично помнил, что за подарок, по восточному обычаю, надо
было отблагодарить подарком, у меня же ничего не было.
- Поблагодари и согласись, - шепнул мне И.
Я с большим удовольствием исполнил совет И. и чувствовал себя счастливым
обладателем сокровищ. Но Андреева решила не давать мне спокойно наслаждаться
моим инстинктом собственника.
- На груди у Вас сквозь полотно сверкает камень. И цены ему нет, и красоты он
сказочной, и значимость его даже непонятна Вам, - бросала она мне, точно дрова
рубила, говоря на этот раз по-русски. - Носите сокровище, за которое отданы
сотни жизней; и еще сотни были бы отданы, лишь бы его достать. И ему Вы не
радуетесь, а радуетесь глупой птице.
Глаза ее сверкали. Блеск их, мне казалось, достигал самого камня на моей груди.
Он был мне очень тягостен. Я закрыл плотнее свою одежду, прикрыл камень рукой и
прижал его к сердцу, благоговейно моля Флорентийца научить меня лучше защищать
его сокровище и суметь сохранить его до той самой минуты, когда мы с ним
свидимся и я возвращу ему камень, который когда-то у него украли. И вдруг я
услыхал дивный голос моего великого друга:
- Будь уверен и спокоен. Всюду, где ты идешь в чистоте, иду и я с тобою. Осязай
в своем пульсе биение моего сердца. Есть много путей знания, но верность у всех
одна. Распознавай во встречных их скрытое величие и не суди их по видимым
несовершенным качествам. Оберегай мой камень, ибо он не одному тебе защита.
Мгновенно спокойствие сошло в мою душу, я радостно взглянул на Андрееву, с
которой произошло что-то мне непонятное. Она побледнела, вздрогнула, склонила
голову на грудь и точно замерла в позе кающегося. Я посмотрел на И. Он был
серьезен, даже строг, и пристально смотрел на Андрееву. Когда та подняла,
наконец, голову, он сказал ей очень тихо, но я уверен, что она слышала все до
слова:
- Стремясь пробудить в другом энергию и силу, надо уметь держать в повиновении
собственные силы. Даже в шутку нельзя касаться того, о чем сам не знаешь всего
до конца. Обратный удар может быть смертелен. И если он не был таким для Вас
сейчас, то только потому, что я его принял на себя.
Вокруг нас, где шел общий и часто перекрестный разговор, никто не заметил этой
маленькой сценки. Да и вообще все так привыкли эксцентричной манере Натальи
Владимировны говорить и шутить, что ее словам никто не придал особого значения.
Я, хотя и не понимал всего до конца, все же сознавал, что в словах И. таилось
нечто очень значительное для Андреевой.
Ее несколько презрительный тон, когда она возмутитесь моею ребяческой радостью
из-за подаренного белого павлина, огорчил меня. Я подумал, что совершенно
невольно ввел ее в раздражение. И в то же время я вспомнил слова сэра Уоми, что
каждый вступающий на путь знания должен стараться говорить так, чтобы ни одно
его слово не язвило и не жалило.
Я еще раз прижал к груди камень, подумал о словах письма Али: "Все, чего должен
достичь человек, - это начать и кончить каждую встречу в мире, доброте "и
