- Ясса, миленький, я очень неуравновешенный человек. Не выпускайте меня из
комнаты, пока не осмотрите меня хорошенько. Я никак не постигну, как
завязываются эти сандалии, - молил я моего доброго слугу.
Ясса подал мне другие, закрытые сандалии, говоря, что в них не проникает пыль,
да и застегнуть в них надо только две пуговицы. Он обещал мне упростить завязки
в другой обуви, мигом подпоясал меня красивым шнуром и уверил, что теперь я
причесан и одет как самый настоящий кавалер. Я вздохнул, мысленно пожаловался
кому-то, что вчера плохо закончил, а сегодня так же плохо начал мой день, - и
постучал в дверь к И.
Через минуту мы шли к озеру, накинув на головы мохнатые простыни. Хотя я уже
вчера шел по этой дороге, пальмы, магнолии, лимоны и апельсины, бамбуки и
гигантские тополя, кедры и платаны - все было уже мне знакомо, но тем не менее я
никак не мог взять в толк, что передо мной сама живая жизнь, а не могучая
декорация. Наше купанье совершилось без всяких помех и встреч.
- Не хочешь ли, Левушка, пройти со мной к нескольким больным, которых Кастанда
просил меня навестить? Это недалеко, сейчас еще рано, мы успеем вовремя
вернуться к завтраку.
Я, разумеется, был очень рад и счастлив быть с И. всюду, где ему угодно, и,
кроме того, стремился узнать новые места. Мы перешли через мост речку повыше
озера и углубились по дорожке не в парк, а в самый настоящий лес. Но как этот
лес был непохож ни на что, что до сих пор я привык называть этим словом. Стволы
высоченных, толстенных деревьев, где ветви равнялись хорошей русской сосне или
многолетней ели по своему объему, несли здесь такие тенистые кроны, что на
дорожке, по которой мы шли, было совсем темно. Местами лианы совсем сплетались
такими плотными цветущими гирляндами, что образовывали непроницаемые завесы.
Здесь было прохладно, как в гроте, даже сыровато. Я уже хотел сказать, что,
вероятно, такие леса полны тигров и шакалов, как дорожка перед нами сразу
просветлела, расширилась и превратилась в большую круглую поляну. На ней стояло
несколько белых домиков, похожих на украинские мазанки, как мне показалось
сначала. Но, подойдя ближе, я увидел, что они сложены из шершавого камня,
пористого, с блестящими кристаллами, очень мелкими. Когда на них падал луч
солнца, они напоминали вату, обсыпанную бертолетовой солью, под детскими елками.
Навстречу нам вышла женщина лет сорока, крупная, довольно миловидная, в белой
косынке, белом платье и таком же полотняном переднике, на котором был нашит
широкий красный крест.
- Здравствуйте, сестра Александра. Кастанда просил меня проведать Вашего
больного, которого Вам доставили вчера. Дали ли Вы ему лекарство, которое я Вам
послал?
- Да, доктор И. Бедняжка успокоился и заснул после вторичного приема. Раны я ему
слегка перевязала, как Вы приказали.
Сестра Александра провела нас в самый отдаленный домик. В чистой просторной
комнате стояло несколько белоснежных детских кроваток, но занята была только
одна, и возле нее сидела тоненькая девушка небольшого роста, в такой же точно
одежде, как и сестра Александра.
- Это наша новенькая сестра, только что окончившая курсы сестер милосердия. - И
сестра Александра представила нам очаровательное существо. - Сестра Алдаз -
индуска, она умудрилась своими способностями покорить даже нашего милого старого
ворчуна - директора курсов, не только всех преподавателей.
Алдаз посмотрела на нас своими темными глазами, большими, светящимися, и
напомнила мне икону греческой царевны Евпраксии, которую я видел в одной из
древних церквей и которой долго любовался.
Мы подошли к детской кроватке, на которой я ожидал увидеть ребенка, искусанного
собакой, судя по предшествующему разговору.
Каково же было мое удивление, когда на кроватке я увидел спящим маленького,
сморщенного... лилипута. Он был такой старенький и несчастный, что я,
разумеется, словиворонил, да так и застыл. Я, должно быть, представлял собой
преуморительное зрелище, потому что Алдаз, случайно оглянувшись на меня, не
смогла сдержать- смеха, и он зазвенел на всю комнату. Сестра Александра строго
взглянула на Алдаз, но, увидав меня, и сама едва удержалась от смеха.
Смех Алдаз разбудил карлика. Он открыл свои маленькие глазки, и еще раз я
превратился в соляной столб. Глаза карлика были красного цвета, точно два
горящих уголька.
И., точно не видя ничего и никого, кроме своего больного, наклонился над
карликом, боязливо на него смотревшим. И. сказал ему несколько очень для меня
странно звучавших слов. Вот и еще один язык, который я не понимал и который,
вероятно, тоже надо было вы учить. Если здесь живет несколько родов карликов да
еще несколько сект индусов, наречия которых все разные, то, пожалуй, мне не
догнать И. даже в языках.
Занятый этой мыслью, я отвлекся вниманием от больного, а когда я снова посмотрел
на него, то еле удержал крик ужаса. На маленьком обнаженном теле зияли три раны.
Одна тянулась от бедра до самого колена, вторая - от горла до живота и третья -
от ключицы до локтя. Тело на ранах было вырвано, точно чьи-то когти его терзали.
И. дал несчастному пилюлю и капли. Обе сестры поддерживали тело маленького
страдальца, а мне И. велел поддержать его головку, которая падала от слабости.
Облив какой-то шипящей жидкостью развороченные раны, И. ловко наложил повязки.
Очевидно, карлик не страдал от прикосновения его прелестных рук. Он немного
окреп и улыбнулся своему доктору дружески. Когда его положили в другую кроватку,
у окна, чтобы он мог любоваться видом поляны, он радостно поднял здоровую руку
и, показывая ею на Алдаз, что-то сказал И. на смешном щелкающем наречии. На этот
раз я не обеспокоился своею невежественностью, так как обе сестры, как и я, не
поняли ни слова и с удивлением смотрели на И.
И. объяснил сестрам, что больной просит, чтобы веселый колокольчик, как он
прозвал Алдаз, не уходила от него. И. приказал сейчас же напоить больного теплым
молоком с бисквитами и обратился ко мне:
- Сможешь ли ты найти дорогу, чтобы принести после завтрака этому бедняжке
лекарство? Или, если думаешь, что тебя съедят в лесу тигры, мне надо поискать
другой способ доставки.
- Смогу найти дорогу и уже понял, что тигров здесь нет.
Я внутренне надулся: зачем И. смеется надо мной в присутствии очаровательной
Алдаз? Но Алдаз была вся поглащена тем, как развеселить больного, щебетала ему
что-то, чего он не понимал, но интонация ласкового женского сострадания доходила
до его сердца.
- Очень хорошо, Левушка. Через два часа, сестра Александра, мой друг Левушка
принесет Вам новое лекарство. Вы его смешаете с молоком и медом и будете давать
через каждые полчаса по четверти маленького стакана. Кроме шоколада, бисквитов,
киселя и молока - никакой пищи. К вечеру я снова зайду. Если будет обострение
болезненности, дайте снова вчерашнее лекарство.
Мы подошли к карлику, он протянул нам свою крошечную, горевшую от жара ручку,
потом преуморительно приставил крохотный пальчик ко лбу и сказал: "Макса". Он
вопросительно уставился на меня своими красными хитрыми глазками. И. перевел мне
его слово и жест. Он спрашивал, как зовут меня, и объяснил, что его зовут Макса.
И. велел мне приставить так же палец ко лбу и сказать ему мое имя. Когда я в
точности все исполнил и карлик узнал, что меня зовут Левушкой, он по-детски
засмеялся, что-то залопотал и защелкал, что И. снова перевел мне как изъявление
его дружбы и удовольствия.
Хотя я был уверен, что найду дорогу, все же старался очень внимательно
запоминать все повороты дорожки.
- Я задержался здесь дольше, чем предполагал. Я уже не успею навестить других до
завтрака. Хочешь ли ты, Левушка, быстро позавтракать и сходить вместе со мной
еще к двум больным? А затем ты бы мог снести лекарство Максе. Или предпочитаешь
это время просидеть за книгами?
У И. был совершенно серьезный вид, и никакой искорки юмора не сверкало в его
глазах.
- Дорогой мой, родной И.! Если только можно мне быть подле Вас, возьмите меня с
собой. Я очень мало могу помогать Вам, но разрешите мне быть Вашим посыльным,
Вашим носильщиком. Я хочу идти в своей жизни здесь так, как Вы видите и знаете.
Если я так жажду учиться, то ведь только для того, чтобы скорее стать более
достойным Вас.
- Ты движешься вперед, Левушка, очень быстро, быстрее, чем возможно для твоего
организма. И только поэтому я тебя придерживаю. Хотя мы с тобой только что
купались, но после этого больного надо и душ взять, и одежду сменить, раньше чем
входить в общую столовую. Я тебе сегодня же расскажу, в чем здесь дело и кто
такой Макса.
Пока И. брал душ, я стоял на балконе и издали видел, как женские фигуры,
прикрытые длинными простынями, двигались под горячим солнцем к купальням. Жара
мне показалась злее вчерашней, и я с удовольствием думал, как пойду тенистым,
прекрасным лесом и увижу не менее прекрасную Алдаз. Наконец, приведя себя после
душа особенно тщательно в порядок и подвергшись осмотру Яссы, я решил спуститься
вниз, где слышал голос И.
Когда мы вошли в утреннюю столовую, почти все уже садились на места. К нам
подошел, торопясь, Кастанда, спросил о состоянии Максы и прибавил еще одну
просьбу: посетить Аннинова. Его слуга приходил и сказал Кастанде, что ночью у
его господина был сильный сердечный припадок.
За соседним столом я увидел снова Андрееву и Ольденкотта, место же леди Бердран
было пусто. Рядом с пленившей меня художницей Скальради я увидел новое лицо. И
лицо это немедленно завладело всем моим вниманием. Человек, сидевший возле
художницы, не был красавцем. Но где бы он ни был, кто бы его ни окружал - всюду
он был бы заметен. Сложен он был так пропорционально, что высокий его рост даже
не казался таким высоким и, только когда взгляд падал на тех, кто его окружал,
можно было отдать себе отчет, как он на самом деле высок.
Голова с проседью, черные брови, большие голубые глаза с длинными черными
ресницами, красиво вырезанный рот и безукоризненные зубы, хорошо видные при
часто мелькавшей улыбке. Во всех его движениях, в манере слушать собеседника, в
красивых руках - во всем было изысканное благородство. Что-то особенно меня в
нем поразило. Человек этот был прост, очевидно привык привлекать к себе внимание
и нисколько этим не смущался, но я ясно видел, что он скромен, добр, умен и
нисколько не горд:
Несколько раз он посмотрел на И. Я понял, что он знает, кто такой И., но с ним
незнаком. Сидевший рядом мною Альвер шепнул мне, что это один из знаменитейших
артистов, имя которого знает весь мир, - Станислав Бронский, чех.
Мне казалось, что Бронский, с такой любезностью и вежливоcтью разговаривавший со
своими соседями, все чаще бросает взгляды на И., и к концу завтрака мне даже
показалось, что на его подвижном и выразительном лице я подметил мелькавшее
беспокойство. И я не ошибся. Когда мы окончили завтрак и уже выходили, за нами
послышались ускоренные шаги Кастанды, который просил И. остановиться на минуту.
Кастанда извинился, что так много беспокоит И. с самого вчерашнего вечера.
- Вы, конечно, не могли не заметить новое для Вас лицо, доктор И. Это артист
Бронский, его прислал сюда Флорентиец. У него есть письмо к Вам, и он заранее
был извещен, что Вы приедете на этих днях. Он пришел сюда из дальних домов
Общины, вернее, примчался на мехари с одним арабом-проводником и со своим
учеником, тоже артистом. Бронский просил меня познакомить его с Вами. Я обещают
сделать это тотчас же после завтрака. Но вторичный посол от Аннинова меня
задержал. У Аннинова второй припадок, леди Бердран все так же плоха. Андреева
ухаживает за нею очень прилежно, но дело не двигается. Вдобавок и ученик
Бронского заболел, выкупавшись в нижнем озере после путешествия по жаре. Я даже
не знаю, о ком просить Вас раньше.
У Кастанды был утомленный вид. Я подумал, что он чем-то сильно обеспокоен и,
вероятно, не спал ночь. Он с мольбой смотрел на И., очевидно, чего-то не
договаривал, но старался не выказывать своего беспокойства.
-Не волнуйтесь, Кастанда, прежде всего познакомьте меня Бронским, так как его
