вьющимися волосами, некрасивая шатенка. Но глаза ее, огромные, серые, навыкате,
беспокойные, с властным выражением, точно не вмещались в это плотное тело. Этим
глазам, казалось, все надо было знать, во все вмешаться, во все вникнуть. Ей
было на вид лет тридцать.
Рядом с ней стояла девушка, совсем юная и тонкая, болезненного вида, с темными
волосами, прехорошенькая, предобрая и... довольно печальная. Я не мог ничего
понять. Очевидно, голос принадлежал молодой? Но вот заговорила старшая, - и
нечто вроде мороза пробежало по моей коже: голос принадлежал ей. Кому же это И.
наметил меня в пажи? Этим электрическим колесам, а не женским глазам, должно
быть, никак не угодишь.
Старшая дама улыбнулась - точно дырочку просверлила в моем сердце - и вновь
сказала:
- Будь моя воля и не мешай мое величайшее преклонение перед Вами, доктор И., я
бы запретила детям раньше семнадцати лет являться в Общину. Особенно таким
нервным, как Ваш спутник.
- Ничего, Наталья Владимировна, мой друг уже опередил многих. А главное,
пришлось бы начать запрет с Вас. Ведь Вы-то приехали сюда, когда Вам еще не было
полных семнадцать лет. И все же Вас приняли здесь с радостью, и жизнь здесь не
повредила Вам.
И. представил меня обеим женщинам, назвав одну Натальей Владимировной Андреевой,
а другую леди Бердран. - Через день все равно будете звать меня Натальей, так уж
можете и не запоминать отчества, - сказала Андреева, протягивая мне руку. И
какая тонкая и приятная была эта рука! Я сразу почувствовал в ней друга и
перестал бояться ее глаз.
- Ну и шила же у Вас вместо глаз!
- Бог мой, а я только что хотел сказать Вам, что Ваши глаза - электрические
колеса! Должно быть, на дне морском гвоздь сыщут они. Я уже почувствовал, как Вы
просверлили меня ими, Наталья Владимировна.
- А я что же? - рассмеялась леди Бердран. - У меня ни шил, ни колес, ни дырочек
сверлить не умею, к какому же рангу смертных причисляюсь я?
- Вы, леди, Вы звезда удач. Я уверен, что встреча с Вами несет всем удачу. И
Ваша печаль происходит от того, что Вы у всех берете скорбь и бросаете им взамен
спою доброту.
- Пощадите, И.! Вам надо было Вашего друга купать сразу в нижнем озере, -
расхохоталась Андреева.
И. взял меня под руку, весело поглядел на дам, еще веселee засмеялся, назначил
им свидание в столовой и побежал, увлекая меня за собой, как бегают школьники.
Опять пришлось мне поразиться. Положительно с моим водворением в. Общине я
только и знал, что удивлялся. И., такой серьезный, степенный, так редко
смеявшийся, только улыбавшийся, был здесь совсем другим. Я не мог себе
вообразить, что И. может бегать и шалить со мною, как мальчик.
Через несколько минут я взмолился и попросил И. перейти на медленный шаг. От
моего прохладного купанья не осталось и следа. Я был мокр, и пыль набилась в мои
сандалии, И. же имел вид вышедшего из гостиной.
- Не огорчайся, Левушка, приучишься к климату и выучишься ходить и бегать так,
чтоб не подымать пыли. Иди, меняй свое платье, возьми душ, скажи Яссе, он тебе
поможет. Я буду здесь тебя ждать.
И. сел в тень на скамью возле крыльца, и не успел я подняться на верхнюю
площадку, как он был уже окружен большим кольцом людей.
Ясса посоветовал мне взять холодный душ, что я с восторгом исполнил, дал мне
свежий хитон и сандалии и сказал, что утром все ходят в одном легком хитоне и
только к обеду надевают два. Обед бывает здесь рано, в два часа.
Я удивлялся, как можно есть в самый зной, но не сказал ничего. Ясса же, точно
поняв мои мысли, объяснил мне, что утренняя столовая, куда мы пойдем сейчас, -
западная. Обеденная, - в самом конце сада, у речки, она северная, открытая,
обвитая вся лианами и плющом, а чайная - на восточной стороне парка, у самой
скалы. Жарче всего не в обеденной столовой, зелень которой все время поливают
водой и где дует ветер вееров, а в чайной, где даже устроен в скале грот для
тех, кто плохо переносит жару. В гроте всегда прохладно, и многие даже
занимаются там в полуденный жар.
Я сошел вниз как раз с ударом гонга, И. познакомил меня с некоторыми из своих
собеседников, взял меня под руку, и мы пошли всей группой к столу.
Я посмотрел по сторонам с беспокойством, думая, что мои новые знакомые дамы
запаздывают к завтраку. И здесь мне был сужден сюрприз. С противоположной
стороны парка шли Андреева и леди Бердран. Очевидно, была еще другая, кратчайшая
дорога от реки прямо в парк.
Теперь я мог лучше рассмотреть обеих дам. Андреева шла довольно тяжелой походкой
тучных людей. Ее глаза на самом деле походили на электрические шары. На меня она
снова произвела впечатление намагниченного человека. Мне казалось, что ее
спутница умышленно держится подальше от нее. Леди Бердран улыбнулась нам и села
за соседний стол, где уже сидел немолодой человек, очень красивый, живой, с
прекрасными манерами, бритый. Я принял его за француза. Он приветствовал свою
соседку, ловко расставил ее кресло и сел сам только тогда, когда она опустилась
в кресло и придвинулась удобно к столу.
И. сказал мне, что этот человек поляк, простой рабочий, добившийся сам высшего
образования и боровшийся не раз за освобождение своей родины. Имя его - Ян
Синецкий, он не первый раз уже здесь.
Возле Андреевой я увидел человека небольшого роста, с прелестными, добрыми и
детски наивными глазами. Окладистая серо-седая борода и такие же кудрявые волосы
в сочетании с большими близорукими синими глазами - веселыми и юмористически
плутоватыми - все было так красиво и обаятельно, что даже очки не портили его
лица. Щеки его были розовые, губы красные, зубы перламутровые, и весь он мог бы
быть моделью для статуи добряка. Улыбка почти не сходила с его губ, и одет он
был в легкий, безукоризненно белый костюм из тончайшего шелка. От него так и
веяло чистотой и аккуратностью, что еще резче подчеркивало полный контраст с его
соседкой.
Грубо высеченные черты волевого лица, необычайная живость глаз и пристальность
взгляда, какая-то суровая сила, исходившая от нее, составляли полную
противоположность с ее соседом. Все в ней было неряшливо. Кружевная белая
косынка, покрывавшая ее волосы, была наброшена небрежно. Платье было измято,
книга, которую она держана в руке, потрепана, из зонтика торчали две обнаженные
спицы. Обе эти фигуры, такие контрастные, поглотили сразу мое внимание. Каждая
из них показалась мне обаятельной по-своему, и я подумал, как бы разно ни
мыслили эти люди, - они могут решать какую-то задачу жизни сообща и вливаться в
гармонию, дополняя друг друга.
Я только что хотел спросить И., не муж ли и жена они, как услышал громкий и
веселый смех Андреевой, которая сказала И. через стол:
- Я же говорила Вам, И., что Вашего чудо-шило-графа надо было сразу купать в
холодном озере. Он уже нашел тему для своего будущего романа, и бедный мистер
Ольденкотт попал первым в его герои.
- Не думаю, Наталья Владимировна. Левушка так напуган Вами, что скорее будет
искать темы для своих работ в других секторах Общины, - юмористически
поблескивая глазами, ответил И.
Несмотря на внешнюю грубоватость, от Андреевой так и веяло мощью
доброжелательства, когда она смотрела на меня. Я внутренне сразу с ней
сдружился, чему и сам теперь удивлялся. Впервые я ясно понял, что у Андреевой не
было внешнего такта; но ее мудрость была выше, чем у всех, кто сидел с ней
рядом. Я улыбнулся и, нисколько уже не боясь ее глаз, сказал:
- Не знаю, что было бы, если бы И. приказал мне искупаться в холодном озере. Но
теплое озеро породило во мне одно желание: сделаться Вашим пажом.
Не только. И., Ольденкотт, Синецкий и леди Бердран, но и сидевшие подальше за
нашим столом не могли удержаться от смеха. Кастанда, подошедший к И. опросить,
какой диетический стол он мне назначит, смеялся до слез. Наталья Владимировна
выждала, пока ее соседи успокоились, и снова сказала своим четким, резковатым
голосом, необыкновенно молодым для ее лет:
- Левушка, запомните хорошенько этот день и этот смех. Он мне будет большим
оправданием, когда Али приедет сюда и спросит меня, что я сделала для человека,
пожелавшего добровольно стать моим пажом. Общий смех моих друзей говорит о том,
в какой тирании я держу моих юных приятелей. Но кончается дело всегда так, что
юные приятели забирают меня в лапы, и я служу им объектом для их проказ либо
забав.
Я мало понял, что скрывалось за общим смехом и в чем состояла соль слов
Андреевой. И. весело смотрел на меня, заставляя меня есть салат из зелени, потом
какую-то особенно вкусную кашу и, наконец, прекрасный кофе, по которому я
соскучился за долгое время нашего путешествия, получая всюду какао или шоколад.
Рядом со мною сидел высокий, стройный, гладко выбритый молодой человек по имени
мистер Черджистон. Он оказался по образованию математиком, но в данное время
занимался историей. Он тоже был в Общине впервые и приехал сюда только несколько
недель тому назад. Я почувствовал, что он еще не освоился здесь. Мистер
Черджистон имел от кого-то письмо к И., о чем я тут же сказал моему другу.
- Да, я знаю, мистер Черджистон, Ваш друг писал мне еще в Константинополь, что
направляет Вас сюда. Он просил меня быть Вам руководителем здесь, что я с
большой радостью беру на себя. Ананда тоже говорил мне о Вас. Я привез Вам от
него письмо и небольшую посылку, - ласково ответил он англичанину.
Никогда не забуду, что произошло с молодым человеком, когда он услыхал, что
Ананда прислал ему письмо и посылку. Выдержанный, строгий англичанин вздрогнул,
покраснел, уронил вилку и салфетку и с глазами, полными слез, чуть слышно
сказал: - Неужели Ананда сам написал мне письмо? - Да, мистер Черджистон, и не
только сам написал, но и дал мне полные указания, как подготовить Вас к свиданию
с ним. Когда он сюда приедет. Вы должны быть готовы его сопровождать в далекое и
долгое путешествие. Ананда просил меня передать Вам, чтобы Вы постарались
побороть свою застенчивость, потому что Вам придется много жить среди больших
суетных городов, среди людей, в постоянном общении с ними.
- Очевидно, мне не суждено жить так, как мне бы хотелось, - вздохнул мистер
Черджистон. - Я мечтал о монашестве, а попаду в мир, да еще в суету. Но, чтобы
следовать за Анандой, я рад идти каким угодно путем.
Завтрак кончился, мы поклонились нашим соседям и новым знакомым и, вместе с
англичанином, поднялись в наши комнаты.
- Я очень прошу Вас, доктор И., и Вас, Левушка, зовите меня Альвер, - сказал
Черджистон. - Так звали меня самые дорогие мне люди. И я бы очень хотел слышать
от вас обоих это обращение.
- Прекрасно, Альвер, мы так и поступим, - передавая ему письмо и посылку, сказал
И. - И, если это не нарушает Вашей программы дня, приходите через полчаса в
парк, к дальнему пруду у столетних пальм. Я намерен провести Левушку к подножью
гор, ближних, зеленых, и познакомить его немного с окрестностями, а кстати,
чуть-чуть и с ботаникой.
- Как я счастлив, что Вы возьмете меня с собой! Я буду у пальм через полчаса.
Альвер вышел, унося с собой свое драгоценное письмо и небольшой ящик, довольно
тяжелый.
- Альвер много-много выстрадал в своей жизни, - когда мы вооружились лопатами,
огромными войлочными шляпами, ножом и сумкой и вышли в сад, сказал мне И. - Его
жизнь до последних двух лет была сплошным ужасом в семье мачехи и ее детей,
которых он содержал, работая без отдыха. Юноша уже готов был прийти в отчаяние,
как его встретил один из учеников Ананды. Он привел его к Ананде, когда тот был
проездом в Дувре, и с тех пор Альвер ожил, Ананда же помог ему и сюда добраться.
- Ах, И., как трудно мне здесь собрать внимание. Я хотел бы сразу хотя бы
увидеть всех, кто здесь живет, А выходит, что, чуть взгляну на одного, - увязну
в нем, забыв обо всех остальных. До сих пор я умел так сосредоточиваться, чтобы
и человека - даже очень замечательного - видеть и не упускать из поля зрения
всего окружающего. Здесь же моего внимания едва хватает на какое-либо одно лицо.
- Это не потому, Левушка, что ты стал рассеян. А только потому, что внимание
