небом, усеянным звездами, окружала меня. Огромные пальмы едва вырисовывались
волшебными контурами. Неведомые мне звуки этой ночи, какие-то шорохи, точно
вздохи, очень отдаленный звук свирели, аромат роз и гвоздик... Все слилось в
какое-то кольцо еще неиспытанных спокойствия и блаженства. Гармония царила в
этой ночи и захватила меня. Я перестал чувствовать себя отдельным существом и
ощущал радость бытия, счастье жить в этом очаровании вселенной, живым куском
которой я себя сознавал.
Прижав письмо к губам, я благодарил Али за все его благодеяния мне и брату. Я
прочел письмо еще раз не глазами и умом, но сердцем. Любовь моя к нему пролилась
горячей волной, раскрыв мне великую мощь Али. Я увидел еще один аспект, аспект
любви, в фигуре моего высокого друга. И я захотел приблизиться к знанию, чтобы
приблизиться к нему. Я так долго простоял на балконе, что звезды стали меркнуть,
восток зарозовел. Я вспомнил о письме Али-молодого и поспешил в комнату.
Волшебная картина пробуждающейся жизни заставила меня отдернуть занавеси. Я
распахнул одно за другим все окна настежь и стал наблюдать, как из-за горного
хребта выплывала красная полоса, становясь все шире и ярче. Внезапно выскочил
краешек солнца, и я едва удержал крик восторга. Весь горный хребет, с белыми
вершинами, облитый розовым светом, открывался на дальнем горизонте. И до самого
хребта тянулась широчайшая долина с живописными селеньями, переплетающимися
садами, полянами и лесами. Я только тогда отошел от окна, когда увидел
садовников, выходивших из дальних построек Общины.
Одновременно во многих местах дома началась жизнь. Я видел, как фигуры в белом с
мохнатыми полотенцами на плечах шли купаться к горной речке. Я сел в кресло и
стал читать второе письмо.
"Мой дорогой Левушка, мой милый брат", - писал своим мелким и необычайно
красивым почерком молодой Али. Глядя на этот характерный почерк, я особенно ярко
представил себе Али. Я вспомнил его в первые минуты встречи, когда он, не видя
нас, высаживал из коляски ворчливую тетку и украдкой улыбался Наль. Я вспомнил
его ту минуту, когда Наль дала цветок брату Николаю... Я видел его в индусской
одежде на даче у дяди Али. Как должен был тогда страдать этот человек, даже
буквы почерка которого ложились ровной лентой, как гармонично сплетенное
кружево. Какая стойкость воли и должна была жить в этом гармоничном существе,
чтобы после смертельного удара вновь жить полной жизнью, улыбаться и радоваться.
Сейчас для меня было ясно, что именно в тот момент, когда Наль подала цветок не
ему, а брату Николаю, Али умер. Умер беззаботный, влюбленный Али; умер жених,
мечтавший о любви и семье, и остался жить новый человек, воин, строитель жизни,
подле Али-старшего уже навек забывший о себе.
Я не спрашивал себя сейчас: "Зачем столько страданий в мире?" Я знал теперь,
зачем они, знал, что через них люди идут к знанию и на препятствиях растут и
закаляются. Я снова стал читать письмо.
"Передо мной мелькает вся твоя тревожная жизнь последних месяцев. Не раз
сжималось мое сердце за все твои муки, и я хотел бы обменяться с тобой ролями и
взять на себя твой подвиг, предоставив тебе спокойную жизнь подле дяди Али.
Но... путь себе не выберешь. Путь стелется там и так, как сам человек его
соткал.
В письме не передашь всего, что хотелось бы излить из сердца. Да и слова наши
малы для того огромного, чем я хотел бы поделиться с тобой. Одно мне необходимо
тебе сказать: не печалься ни обо мне, ни о твоем брате.
Видишь ли, цель жизни на земле - освобождение через труд. Но мы так созданы,
что, приходя на землю, приносим и растим в себе такое количество страстей и
предрассудков, которые опутывают нас, как цепкие лианы. И чем прекраснее цветы
наших иллюзорных лиан, тем яростнее мы к ним привязываемся и за ними гоняемся.
Когда ж настает момент нашего внутреннего созревания, нам приходится разрывать
цепи иллюзий. И если цепи глубоко вросли в наше сердце, то в тот момент, когда
мы их вырываем, - мы умираем. Умираем иногда целыми частями своего существа,
чтобы на месте связывавших нас страстей вырастала радость освобождения.
Не могу тебе сказать, чтобы я завоевывал свои ступени роста и освобождения легко
и просто. Я уже много раз умирал под вцепившимися в меня лианами страстей и
много раз снова оживал, всегда благословляя Жизнь за посланный ею урок
освобождения.
Я вижу, как свалились на тебя сразу целые десятки уроков. Я вижу, как стоически
ты их выдерживаешь, мой дорогой друг Левушка. Тебе кажется, что страданий вокруг
слишком много, что Милосердие Жизни могло бы больше позаботиться о радости
людей. Нет, Левушка, не Жизнь раздает награды и удачи или наказания. А человек
подбирает в своих днях то, что он сам разбросал своим творчеством в веках вокруг
себя.
Выбросить, как ковшом вычерпать, мутную воду, что сам пролил в жизнь, -
невозможно. Ее надо пропустить через собственное сознание и труд. И только тогда
вода, прошедшая через фильтр собственной доброты, всосется в землю, оставив на
ее поверхности вокруг человека кристаллы чистой Любви. Эти сверкающие кристаллы
уже не могут ни замутиться, ни разбиться. Это кусочки твоей вечной Любви, что
живут в тебе и каждом. Они легки, чисты и сыплются с нас, как алмазный дождь,
лишь только мы двигаемся к труду по земле в своем простом дне, думая не о себе,
а о встречных.
Чем больше любви в сердце, освобожденной и очищенной, тем чище и шире вокруг нас
блестящий ковер, на котором встречает своих ближних каждый человек. Когда только
еще подходишь к человеку, ощущаешь уже издали аромат атмосферы его ковра. И тот
человек, чья атмосфера очаровывает нежностью и энергией силы, всегда много-много
раз уже умирал своими страстями раньше, чем они переросли в кристаллы
освобожденной любви.
Тебе, Левушка, пришлось много выстрадать. Но перед тобой еще огромная,
долгая-долгая жизнь. Все еще встретится тебе на пути. Но ты знай одно: нет таких
ступеней совершенства, которые сваливались бы с неба на плечи человеку сами
собой из рога изобилия, что держит чья-то рука, усыпая путь цветами. Каждый
цветок - собственный труд человека. Каждая удача - твоя победа в тебе самом.
И "удача", которую ты назовешь этим словом, - это будет твое знание, твое
достижение на пути освобождения. Это будет внутренняя мощь и победа, а не те
внешние блага, что обыватели зовут удачами, стараясь вырвать их себе чужими
руками и трудом.
Если временами тебе будет становиться особенно трудно и тяжело, знай твердо, что
проходишь одну из ступеней своего освобождения, что в тебе умирает какая-то
часть иллюзий. Их умирание всегда переносится трудно организмом земли,
наделенным сознанием, силами и чувствами двух миров - неба и земли.
Зная это, вспоминай, когда страдание обовьется вокруг тебя, и льни тогда к людям
вроде И., чей ковер любви разросся в огромное яйцо, охватывает самого И. и всех,
кто к нему подходит. Дядя Али говорил мне, что пошлет меня к тебе в Общину. Я
там был уже два раза и буду счастлив, если встречусь там с тобой.
Прими мой сердечный привет, дорогой друг. Не стоит и говорить, как я буду рад,
если ты не откажешь мне в твоей дружбе и будешь мне писать. Я же всегда с тобой
в мыслях и дерзаю назвать себя твоим верным другом.
Али Махмед"
Это было второе письмо, полученное мною от Али-молодого. Я поневоле вспомнил,
как я караулил сон Флорентийца и читал в духоте вагона его первое письмо.
Как сравнительно мало прошло времени, еще и года не истекло с нашей первой
встречи с Али, а сколько уже мелькнуло событий. И таких событий, которые закрыли
собою того мальчика, что приехал в К. Я улыбнулся сам себе, когда представил
себе того наивного, ежеминутно раздражавшегося Левушку, который шел на пир Али и
воображал себя героем маскарада. Мне показалось, что я даже не мог теперь и
чувствовать так экспансивно, как в то время. Вспомнил я и свое отчаяние,
одиночество, слезы брошенного существа, что давали мне ощущение кладбища, - и
ясно понял, что я переступил какую-то ступень сознания и уже больше не буду
искать счастья жизни в той или иной форме жизни внешней.
Вероятно, я еще долго раздумывал бы о всевозможных вопросах, которые выпытывали
по ассоциации воспоминаний, но меня отвлек цветок, брошенный в окно. Я поднял
цветок, вышел на балкон и увидел И., звавшего меня купаться в горной речке.
- Да ты, Левушка, не спал? Это никуда не годится, - говорил мне притворно
грозным тоном мой дорогой друг и наставник. - Сегодня я буду знакомить тебя с
большим числом моих друзей. Среди них будет немало прелестных дам, и мне вовсе
неохота, чтобы они составили себе впечатление о скучном Левушке, который дремлет
за завтраком.
Я уверил И., что не ударю лицом в грязь, спрятал письма, захватил простыню и
быстро нагнал уже спускавшегося вниз И.
Мы шли теперь по той живописной долине, которую я наблюдал со своего балкона.
Тропа круто свернула влево, мы обогнули небольшой сад, и я снова застыл от
изумления. Горная речка текла издалека, падала уступами, бурлила и пенилась, но
у песчаной отмели, куда привел меня И., разливалась большим озером, как огромная
чаша, и вытекала снова узкой, бурлящей по уступам речкой.
Вокруг озера росли пальмы и было раскинуто много купален. Озеро было глубокое,
вода холодная. И только немногие, отличные пловцы и спортсмены, решались
переплыть его. На другой его стороне тоже стояли купальни, и там я различал
двигавшихся людей.
Было уже очень жарко, я мечтал поскорее окунуться, но И. повел меня дальше, на
следующий уступ горы. Здесь я увидел такую же точно картину, река образовывала
озеро и текла дальше. Но это озеро было гораздо меньше и мельче. И. объяснил
мне, что приезжающим впервые в общину нельзя купаться сразу в нижнем озере, так
как слишком низкая температура воды вызывает судороги и может даже смертельно
повредить всему организму. Но, постепенно приучаясь к переходам от жаркой
температуры воздуха к холоду воды в озере, воды, обладающей большими целебными
свойствами, можно не только сбросить с себя кучу физических болезней, но и
обновить весь организм.
Многие, прожив в Общине шесть-семь лет, уезжают помолодевшими на десятки лет и
почти перестают болеть. И., не желая оставлять меня одного, купался тоже в
верхнем озере. Не знаю, как бы я чувствовал себя в нижнем озере. Но вода
верхнего меня пленила. После моря, в котором за время нашего долгого путешествия
я часто купался, мягкая, совершенно прозрачная и приятно прохладная вода озера,
где был виден мельчайший камушек, где дно было как бархат, где не плавало ни
одной медузы, казалась мне блаженством. Я никак не мог решиться расстаться с
озером, и только угроза И., что близится час женского купания и я задержу дам,
заставила меня вылезти из воды, хотя я вздыхал и обещал И. завтра же найти себе
еще одно озеро, где бы можно было купаться сколько захочешь, не боясь дамского
нашествия.
И. смеялся и угрожал познакомить меня с одной американкой, очень богатой дамой,
которая не любит юношей-затворников и превращает их в своих пажей. Я возмутился
и просил принять к сведению, что в Америку ни за какие блага не поеду и
знакомиться буду только с русскими. Едва я успел договорить фразу, как за
купальней послышались голоса и смех.
- Это что же значит? - услышал я веселый, очень молодой женский голос,
говоривший по-английски. - Лорды все еще на озере? Разве не пробило семь?
- Нет, милостивые леди, - отвечал И. - Еще три минуты в распоряжении лордов. А,
кроме того, один русский граф, только что приехавший, опоздал специально, чтобы
скорее познакомиться с американской леди. Он так много наслышан об ее уме и
воспитательских талантах, что мечтает попасть в число ее пажей.
Все это И. говорил кому-то на мостике купальни и говорил, так уморительно
перехватив интонацию женского голоса и чуть неправильный акцент, что я крепился,
крепился, да сорвался и залился своим прежним мальчишеским хохотом. И. распахнул
дверь купальни, вытащил меня на берег, и... я замер, превратившись в Левушку
"лови ворон".
Передо мной стояли две женщины. Одна была полная, среднего роста, с сильно
