Каллистратова: А-а, вы хотите знать, кто эксперты...
Кустов: Хочу.
Каллистратова: Это я могу вам сказать. Это четыре латвийских, рижских
психиатра: Русинов, Мартис, Красноямский, Каснянский. Послушайте, что они
дальше говорят: "Во время бесед с врачом - любезен, бредовых идей и
галлюцинаторных переживаний не обнаруживает, память достаточная". Это в
заключении, в котором он признан больным психически. А больным он признан
только потому, что считает, что его идейный и политический долг, равно как
и общественный, стоит значительно выше его долга перед семьей, уверен, что
он и ему подобные лица исполняют значительную миссию перед лицом своего
народа, и разубеждению не поддается. Поэтому псих.
Глузман: Да, это самое главное.
Кустов: Понятно. А были у вас подзащитные, изначально здоровые и пошедшие
не в психушку, а в лагерь? Коротко, если можно.
Каллистратова: Пожалуйста, сколько угодно. Это все подзащитные по делу о
демонстрации на Красной площади. Это все крымские татары, которых я
защищала, которых обвинили в том, что они клевещут на советскую власть. Это
рабочий Хаустов, которого осудили за то, что выступал на митинге,
участвовал в демонстрации на площади Пушкина в защиту Гинзбурга,
Добровольского и Галанскова. Да сколько угодно! Но тут они выбирали что,
вот этого Яхимовича почему решили сделать сумасшедшим? Он ушел с
педагогической работы на колхозную, и первое, что он заявил, - до тех пор,
пока я не могу колхозникам выплатить за трудодень хоть что-нибудь, я
ограничиваю свою зарплату по партмаксимуму. А остальным-то как?
Кустов: Яхимович сам разрешил себе получать лишь тридцать рублей?
Каллистратова: Да, да. Партмаксимум. А что остальным председателям колхозов
делать, которые получают по тысяче двести? Сумасшедшим надо его признать.
Кустов: Нормальный человек так не поступает.
Каллистратова: Да, нормальный человек так не поступает. Он, рискуя своей
шкурой, продал ненужный для колхоза запас бревен как-то и выдал
колхозникам, которые до этого десятилетиями не получали ни копейки, по
сколько-то рублей на трудодень. Ненормальный.
Кустов: Софья Васильевна, Яхимович - это особое дело...
Каллистратова: Да... 6 апреля 1970 г. суд признал невменяемой Наталью
Горбаневскую, признал, что у нее вялотекущая шизофрения. А когда в суде
выступал профессор Лунц, я у него спросила: "Скажите, эксперт, какие
признаки вялотекущей шизофрении вы отмечаете у Горбаневской?" И он мне
ответил: "Вялотекущая шизофрения, как правило, никаких симптомов не дает".
Ясно вам? Во-первых, она смелая - она с трехмесячным ребенком ходила на эту
демонстрацию на Красной площади. Во-вторых, она издавала "Хронику текущих
событий". Это был человек, которого надо было скомпрометировать. Поэт,
переводчик, разумный человек, который живет и работает уже сколько лет в
Париже, произведения которой печатают, - вот взяли и написали, что она
сумасшедшая. Что она невменяемая.
Кустов: Ахматова считала ее очень талантливой.
Каллистратова: Да.
Кустов: А Лунц...
Каллистратова: А Лунц считал ее психом. Теперь - чем отличается процесс
Григоренко. Прежде всего тем, что по этому процессу было две экспертизы.
Первая экспертиза, так называемая амбулаторная, в которой участвовали
главный психиатр военного округа Коган и профессор Детенгоф. Очень
известный психиатр...
Кустов: Ныне покойный Федор Федорович Детенгоф.
Каллистратова: Да, да, да. И они дали заключение: "Сознание ясное,
правильно ориентирован, в беседе держится вполне упорядоченно, естествен,
легко доступен к контакту, речь связная, целенаправленная, несколько
обстоятельная". И пришли к выводу: психическим заболеванием не страдает, не
нуждается в стационарном обследовании. Стационарное обследование может в
настоящее время не расширить представление о нем, а наоборот, учитывая
возраст и резко отрицательное отношение его к пребыванию в психиатрическом
стационаре, привести к неправильным выводам. Так что же сделал генерал?
Генерал - его весь мир знает, ну как же его судить-то открытым судом? Надо
сделать его сумасшедшим. И следователь Березовский при наличии такой
экспертизы сажает его в самолет, сам лично, под своим конвоем, везет в
Москву в Институт Сербского и сдает туда на экспертизу. А в Институте
Сербского рады стараться: сумасшедший, невменяем, переоценивает свою
личность, убежден в своей правоте, разубеждению не подлежит. Паранойя. В
суде обе эти экспертизы. Я говорю в суде: "Вызовите генерала Григоренко в
судебное заседание. Товарищи судьи, посмотрите на него сами. Вы же имеете
две совершенно разные экспертизы, вы же не можете разобраться, какая из
этих экспертиз правильная". Нет, отвечают, вызывать психически больного
человека в суд негуманно, в ходатайстве адвоката отказать. Обращаюсь к
Детенгофу, - он тут же сидит рядом с Лунцем, - и говорю ему: "В промежуток
времени между тем, как вы давали заключение о вменяемости Григоренко, и
сегодняшним днем вы его видели?" "Нет, не видел". "Были какие-нибудь новые
медицинские документы о нем? Вы их видели?" "Нет, не видел". "Вы
какими-нибудь новыми данными располагаете?" "Нет, не располагаю". "Почему
же вы теперь даете заключение диаметрально противоположное своему первому
заключению?" "Мы ошиблись, коллеги из Москвы нас поправили".
Кустов: Он тоже подписал?
Каллистратова: Он подписал первое заключение. О том, что Григоренко
вменяем. Его и вызвали в судебное заседание как одного из авторов первого
заключения, для того, чтобы решить вопрос, какая экспертиза правильна. А он
в суде отказался от прежнего заключения и присоединился к Лунцу. Тогда я
говорю: "Давайте вызовем Когана, давайте послушаем еще одного человека".
Нет, отвечают, нам достаточно.
Кустов: А что суд? Где он проходил?
Каллистратова: В Ташкенте.
Кустов: Кто были зрители? Сколько было зрителей?
Каллистратова: По узбекскому кодексу дела о невменяемых слушают в закрытом
судебном заседании. Сам Григоренко доставлен не был. Поэтому среди зрителей
не было даже конвоиров, я говорила перед судьями, перед пустыми стульями в
зале. Я говорила перед судьями, из которых одна заседательница спала,
другой ковырял в носу, а председательствующий все время смотрел на часы.
Кустов: И родственников тоже не было?
Каллистратова: Нет. Никого не пустили в зал. Ни одного человека. Этим тоже
отличается процесс Григоренко от процессов Горбаневской и Яхимовича.
Правда, у Яхимовича и у Горбаневской была подобрана публика. Но туда
все-таки родственники просочились. Некоторые из друзей просочились. А здесь
никого не было.
Кустов: Что в заключении экспертов было основным признаком психической
болезни у Петра Григорьевича?
Каллистратова: Преувеличение своей роли. То есть мания величия. Хотя это
ничем не было подтверждено в материалах дела. Наоборот, скорей там были
какие-то данные, чтобы говорить о мании преследования. Потому что он все
время говорил, что за ним следят... <...>
... Вот эти три человека, о которых я вам говорила, - Яхимович,
Горбаневская и Григоренко, - никакие эксперты в мире не убедят меня в том,
что они психически больные. Это здоровые люди. Допрашивали на суде сестру
Григоренко, родную сестру. Она украинка, говорила по-русски, но с
украинским акцентом. Судья ее спрашивает, так ваш брат болен? Да нет, он
здоровый. Так тогда, значит, он враг нашей партии? Да нет, он коммунист.
Так если он коммунист, а такие вещи пишет, значит он больной? Да здоровый
он, что вы меня пытаете?
Ни одного же свидетельского показания не было, которое говорило бы о его
психической болезни. Нет, я говорю, никакие эксперты в мире меня не могут
убедить в том, что эти люди психически больные. Они здоровы, а утверждение
об их болезни достигалось только одним способом: "Если все нормы УПК
соблюдать, как сказал мне один член областного суда по другому делу, - так
ни одного виновного не осудят". Итак, я написала жалобу на это определение,
на это признание Григоренко виновным. В жалобе указала 49 пунктов нарушений
Уголовно-процессуального кодекса. И эту жалобу меня заставили подать через
спецчасть адвокатуры. Вызвали к заместителю Генерального прокурора Малярову
заместителя председателя Президиума городской коллегии адвокатов и сказали:
"Передайте адвокату Каллистратовой - ее жалоба по делу Григоренко получена,
ответа не будет". А вы говорите, как это совмещалось с законом. Да никак не
совмещалось!
ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЙ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ
Сообщение на Международном общественном семинаре по гуманитарным вопросам
Москва, декабрь 1987 г.
По возрасту и состоянию здоровья я не могу принять активного участия в
работе семинара. Разделяя полностью принципиальные положения, которыми
руководствуются его инициаторы и организаторы, я горячо приветствую всех
участников и тех, кто искренне хотел принять участие в этой важнейшей и
нужной для дела мира работе, но обстоятельствами, от него не зависящими,
был лишен этой возможности.
Мы, правозащитники конца 60-х - начала 80-х гг., действовали всегда
открыто, не прибегали к нелегальным методам и не нарушали действующих
законов. Но были властями начисто отключены от всякой гласности и поэтому
вынуждены были осуществлять свою общественную деятельность в условиях
конфронтации с правительством. Эта конфронтация с нашей стороны была
обусловлена исключительно суровыми и необоснованными репрессиями по
отношению к нам. Обыски, допросы, административные предупреждения,
задержания, аресты, осуждения к лишению свободы и ссылке - этих мер не
избежал никто из членов Инициативной группы по защите прав человека, групп
"Хельсинки", "Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в
политических целях", "Комитета защиты прав верующих", редколлегии журнала
"Поиски". Таким же преследованиям подвергались члены других неформальных
правозащитных групп и отдельные правозащитники. В таких условиях все наши
попытки найти общий язык диалога с правительством были тщетными.
Сейчас вопросы о нарушениях в области прав человека, допускавшихся в СССР,
те вопросы, которые мы поднимали в наших документах, обращениях, письмах и
за которые подвергались репрессиям, широко обсуждаются в советской прессе,
в телевизионных и радиопрограммах. Это обязывает участников сегодняшнего
правозащитного движения искать формы деятельности, лишенные оттенка
конфронтации с правительством, стремиться к внесению посильного вклада в
дело развития и укрепления демократии, гласности и законности. Вместе с тем
надо открыто и решительно выступать против лиц и организаций, которые, не
перестроившись на новый тип мышления, пытаются противодействовать
возможностям пользоваться всеми правами и свободами, провозглашенными не
только Конституцией СССР, но и международными документами.
Я считаю, что настоящий семинар является одной из таких форм и поэтому
своевременен и носит позитивный характер. Отдавая должную дань уважения
большой работе организаторов и участников семинара, я прошу принять в
качестве материала для обсуждения мои краткие заметки на тему, обозначенную
в повестке дня семинара, - "Публичность и закрытость нормативных актов,
регулирующих отношения личности и государства".
Подлинная демократия неразделима с гласностью и строжайшим соблюдением
законности. Демократия без соблюдения законности, - как органами власти и
их представителями, так и формальными и неформальными общественными
организациями и всеми гражданами, - неизбежно превратится в хаос и
произвол.
Надо уточнить, что закон - это только один из видов нормативных актов, и мы
говорим о соблюдении законности, так как это слово привычнее и проще, чем
понятие "нормативный акт". Не только обыватель, но и юрист-практик привычно
называет законом и закон, принятый на сессии Верховного Совета, и
постановление Совета Министров, и даже ведомственную инструкцию.
Поскольку мы говорим о публичности и закрытости, то есть о порядке
опубликования и введения в действие нормативных актов, для нас важно
