вела защиту обвиняемых по уголовным делам, вкладывая в это дело всю свою
душу, жажду справедливости и добра, желание помочь - и по существу, и
морально - доверившимся ей людям. Нельзя было без волнения слушать ее
рассказы. Для нее всегда всего важней была судьба живого конкретного
человека, стоящего перед ней. Однажды, как она рассказывала, она защищала
молодого солдата М., обвиненного в соучастии в изнасиловании. Улики явно
были недостаточны, и, по убеждению Софьи Васильевны, он был невиновен, но
был приговорен к смерти. Она посетила какого-то большого начальника, и тот,
несколько неосторожно, не понимая, с кем имеет дело, стал ей рассказывать,
что сейчас расшаталась дисциплина в армии, очень много случаев воинских
преступлений и что с целью поднятия дисциплины суровый приговор М. очень
полезен, отменять его ни в коем случае не следует. Реакция Софьи Васильевны
была неожиданной для него, огненной. Она начала кричать на начальника:
- Вы что, на смерти, на крови этого мальчика хотите укреплять дисциплину,
учить своих подчиненных?!
... И дальше все, что тут следовало сказать. Кричала она так громко и
решительно, что начальник явно испугался. В конце концов ей удалось
добиться пересмотра приговора. В другом деле ей удалось добиться того, что
пятнадцатилетний приговор двум обвиняемым, которых она считала невиновными,
был заменен 10 годами заключения. Когда она, уже после оглашения приговора,
собирала свои бумаги, собираясь уходить, очень расстроенная, к ней подошли
заседатели кассационного суда и спросили:
- Ну что, товарищ адвокат, вы довольны результатом?
- Как же я могу быть довольна, ведь нет никаких доказательств вины
обвиняемых, а они приговорены к заключению!..
Несколько удивленный такой логикой, один из заседателей сказал:
- Если бы были доказательства, разве мы изменили бы приговор?..
Одним из выводов, которые Софья Васильевна вынесла из своего адвокатского
опыта, является неприятие смертной казни, как нечеловеческого, чудовищного
и социального вредного института.
Всю свою жажду справедливости, осуществлению которой она пыталась
способствовать на протяжении многих лет адвокатской работы, она перенесла
на защиту обвиняемых за убеждения, узников совести. Эта единственно
возможная для нее позиция изменила всю ее жизнь, само место ее в мире. Эта
же линия в конце концов привела ее к участию в открытых общественных
выступлениях, в Хельсинкскую группу, а потом - к преследованию, допросам,
обыскам <...>
Софья Васильевна защищала в числе других Петра Григоренко, Наталью
Горбаневскую. Читая материалы этих давних судов, видишь, как умно и смело
она вела защиту. Но не менее важна для обвиняемых была ее теплота при
встрече с ними, та связь с внешним миром, которая при этом
восстанавливалась.
Когда Софья Васильевна согласилась помогать мне в переписке, я стал
приносить к ней получаемые мною письма целыми сумками. Она отвечала на них,
давала юридические и просто житейские советы, основанные на ее богатом
жизненном опыте. Потом я подписывал эти письма (после обсуждения с нею),
она их отсылала. Конечно, и она не была способна сделать чудо. Но все же
письма не оставались без ответа. Это уже было кое-что, хотя бы в моральном
смысле. Софья Васильевна оставляла у себя письма и копии ответов. Но весь
этот архив через несколько лет попал в КГБ - он был конфискован при одном
из обысков у Софьи Васильевны <...>
А.Романова
Опора и защита
С Софьей Васильевной я познакомилась в 1977 г., до этого много слышала о
ней как о незаурядном, смелом адвокате, честно выступавшем на "открытых"
политических процессах, куда далеко не всегда попадали даже самые близкие
родственники подсудимых.
Не по своей воле в 1976 г. Софья Васильевна ушла на пенсию. Официально. Из
Московской коллегии адвокатов. Но вся жизнь ее до рокового декабрьского дня
1989 г. - титанический труд именно защитника, помощника, опекуна огромного
числа людей. В комнате ее на улице Воровского всегда были посетители:
друзья, знакомые, совсем незнакомые люди со своими нуждами и нуждами
близких. Число людей, которым Софья Васильевна помогла добрым, разумным
советом, своим - всегда! ко всем! - добрым участием, я думаю, исчисляется
многими сотнями. Я (и не только я) лишь диву давались: откуда у нее столько
сил?
Все, что мы знали: как вести себя на допросах, на обысках, на работе
(многие из нас подвергались всевозможным преследованиям на службе), - мы
знали от Софьи Васильевны. Высочайшая юридическая квалификация,
замечательный ум, абсолютная доступность, удивительная всесторонняя
одаренность, прежде всего одаренность добротой, притягивали к ней
колоссальное число людей. Такого смелого, отзывчивого адвоката, как она,
наверное, больше не было.
Мне приходилось не раз искать адвокатов для политзаключенных. И не только
по политическим делам: была такая практика с 1978 г. - перед окончанием
срока политзаключенных возбуждать против них фальсифицированные уголовные
дела. Я приходила к Софье Васильевне, она брала со вздохом изданный список
адвокатов Московской коллегии и, пролистав его, выбирала немногих, к
которым стоило обращаться. А дальше... Лучше не вспоминать... Одни из них,
услышав ссылку на Софью Васильевну, вздрагивали и спешили закончить
разговор; другие, понимая, какой предстоит процесс, отговаривались другими
неотложными делами; третьи честно признавались, что из страха за такое дело
не возьмутся. Найти адвоката на такой процесс было неимоверно трудно, тем
более что ехать надо было в места весьма отдаленные. Иногда за риск
некоторые из них просили очень большое вознаграждение. Но в редких случаях
бывала действительно честная, принципиальная защита человека невиновного.
Софья Васильевна следила за всеми известными в кругу правозащитников
процессами и очень радовалась, когда неожиданно молодой, малоизвестный
адвокат выступал в процессе квалифицированно и честно. И бескорыстно.
Одна моя знакомая, адвокат, много раз говорила мне, что не может же любой
человек, не имеющий медицинского образования, лечить людей, а почему-то
защищать права людей берутся и без юридического образования. У Софьи
Васильевны был абсолютно противоположный взгляд на это. Защищать,
отстаивать элементарные человеческие права может, считала она, каждый, у
кого есть нравственное отношение к жизни. А чтобы делать это юридически
грамотно в стране, где и Уголовный кодекс и вся процессуальная машина
работают не на права людей, Софья Васильевна призывала учиться и сама
учила, направляла очень многих.
"Диссидент, правозащитник должен всегда переходить улицу на зеленый свет",
- говорила она. При имеющемся Уголовном кодексе и практике его применения
любой неверный шаг мог привести правозащитника на скамью подсудимых.
Известно дело Мальвы Ланды, которая за неосторожное обращение с огнем, не
повлекшее никаких тяжелых последствий, была осуждена на ссылку только
потому, что являлась членом Хельсинкской группы. Или дело Татьяны Трусовой
о тунеядстве!
Степень участия Софьи Васильевны в судьбах людей была наивысшей. Для многих
она стала просто очень близким, родным, любимым человеком. Совсем уже
больная, в 1988-1989 гг. она выступала публично, рассказывая о работе
Хельсинкской группы, о правозащитном движении. Ее выступления были самыми
яркими и точными. Но она не рассказывала, с каким трудом создавались эти
документы, как устанавливалась достоверность фактов, особенно если речь шла
о лагерях. С какой осторожностью, уменьем и риском, по крупинкам добывались
они... Сколько нужно было выслушать людей, самых разных, чтобы установить
истину.
Известность и авторитет Софьи Васильевны среди заключенных были очень
значительны. Я знаю случай, когда бредовая идея одной политзаключенной была
отвергнута, в том числе и ею самой, одной-единственной фразой: "Софья
Васильевна сказала, что это не так".
В 1990 г. я видела фильм о преследовании политзаключенных в советских
лагерях и психбольницах (там есть кадры беседы с Софьей Васильевной). Затем
состоялась встреча с авторами фильма. Создатели его, молодые люди, сказали,
что за несколько месяцев работы они неимоверно устали, что материал так
тяжел, так угнетает, что невозможно больше им заниматься. Софья Васильевна
годами, десятилетиями, уже совсем больная, жила чужими бедами, ужасами
чужих судеб. И не уставала, не давала себе передышки - не могла.
Этот удивительный человек принес в наш мир так много добра, что его еще
надолго-надолго всем нам хватит.
М.Зотов
Высокий дух и справедливость
В ту ночь я по обыкновению включил транзистор. Прозвучали новости, и вдруг:
"Передаем текст открытого письма Софьи Васильевны Каллистратовой Чингизу
Айтматову..." Это была отповедь человеку, безапелляционно заявившему в
печати, что все мы терпели и молчали во времена не столь отдаленные.
Обычно после непродолжительного бодрствования у транзистора я засыпал...
Однако в ту ночь нахлынули воспоминания. И потрясение: "Господи, да сколько
же ей лет?" Ведь даже тогда, в 1976 г., когда я впервые оказался у нее в
гостях на улице Воровского, у нее за плечами было чуть не полсотни лет
работы юристом и более тридцати из них - адвокатом! Я как бы вновь услышал
ее голос, ее мгновенную и точную реакцию на чье-то неразумие,
несправедливость. Однажды кто-то из пришедших к ней стал с неистовой
злостью ругать коммунистов - не кого-либо конкретно, а коммунистов как
таковых. Софья Васильевна, послушав малость, без всякого нажима оборвала
говорившего: "Зачем же так? И среди коммунистов немало хороших людей. К
тому же и сама идея коммунизма не так уж плоха".
В ночь на 25 мая 1976 г. я, как и некоторые другие, разбрасывал по Москве
фотолистовки (самую большую их часть мне удалось разбросать вдоль бетонной
дорожки, ведущей от станции метро "Университет" к зданию университета). В
конце листовки были такие слова: "... И скотину можно накормить досыта, и
раба можно одеть в прекрасные одежды, - от скотины, от раба человека
отличает только свободное мышление. Но этого-то нам иметь не позволено..."
Так писали мы, рабочие. Софья Васильевна хорошо знала настроения рабочих.
Деятельность именно таких людей, как она, позволила рабочим поверить, что
диссиденты отстаивают интересы не только интеллигенции. Во всяком случае в
моем деле так и было. В лице Софьи Васильевны Каллистратовой трудовой народ
потерял своего верного защитника.
Низкий мой поклон ее светлой памяти!
М.Петренко-Подъяпольская
С благодарностью вспоминаю
Нашу семью с Софьей Васильевной Каллистратовой связывают многие годы
дружбы. Воспоминания о ней я хочу начать с двух писем, написанных всего за
полгода до ее смерти. Переписка возникла из-за неожиданной разлуки, пока мы
жили в одном городе, необходимости в ней не было. Письмо Софья Васильевна
адресовала мне тридцатого июня 1989 г.
"Милая моя Машенька!
Сама не знаю почему, только я уже давно не пишу никому писем. А вот
получила вашу грустную открытку, и стало стыдно за свое молчание. Вы
знаете, как я и все мое семейство Вас любим. Всегда помню Вас, а писать -
не пишется.
То, что Вы тоскуете и Москва для Вас желанное и пока недостижимое "дома" и
"у нас" (а не "у Вас"), понятно. Иначе и быть не могло. Но с Вами Настенька
и внуки - на этом, очевидно, надо строить свою жизнь и постараться, чтобы
Алеша и Ксюша выросли русскими (хотя неизбежно станут американцами, но хотя
бы русскими по духу). Вот начала письмо и уже не понимаю, как могла столько
времени не писать.
Я на старости лет "пустилась в свет". Выступаю на разных клубных
мероприятиях и даже заседаю в правлении Советско-американского фонда
"Культурная инициатива"... В подтверждение своей "бурной деятельности"
посылаю Вам фотографию - дотошный фотокор из агентства АПН щелкнул
фотоаппаратом, когда я выступала в клубе "Московская трибуна".
В субботу была на домашней встрече (вернее - прощании) с Юрой Орловым. Он
пробыл в Москве всего неделю. Из рыжего стал совсем белый, но по-прежнему
