на "вышку". Накануне суда он спросил:
- Скажите, меня приговорят к расстрелу? Вы поймите, это очень важно знать
именно сейчас. Если приговорят, то завтра утром я убегу.
- Как?
- А когда повезут к суду, там забор кирпичный, а около него обычно машина
стоит. Я вскочу на крышу машины, достану до выщербины в заборе, подтянусь и
запрыгну на него. Никто такой трюк повторить не сможет.
- А потом?
- За забором дорога, я спрыгну в кузов грузовика...
- И куда вы пойдете без документов, без денег?
- А денег вы мне сейчас дадите... на первое время. А потом - одно чистое
дело, последнее. Куплю документы и устроюсь на работу.
- Ничего у вас не получится. Ваш трюк никто повторять не будет, вас просто
пристрелят. Найдут деньги и меня привлекут как сообщницу.
- Но если меня все равно приговорят?
- Вас не расстреляют.
- Вы мне это обещаете?
- Я не могу вам сказать, будут ли слова "высшая мера" в приговоре, но я
обжалую приговор и вас не расстреляют.
1989 г.
Клиент (2)
К даче подошел человек:
- Здравствуйте, Софья Васильевна!
- Здравствуйте, - отвечаю.
- Вы меня не узнаете? Вы меня защищали пятнадцать лет назад.
- А, вы Виталий.
- Ну да. Вы же меня от "вышки" спасли. Я пришел спасибо сказать.
- И где вы теперь работаете?
- Да вот пытаюсь здесь сторожем устроиться, чтобы числиться. Далековато,
правда, от Москвы, ну, ничего...
- Числиться здесь, а где работать?
- А вот на Арбате есть ювелирный магазин...
- Вам мало?
- Да нет, это я только хотел спросить, если...
- Я вас защищать больше не буду.
- Вы меня неправильно поняли... Мне уже сорок пять лет, надо же с чего-то
начинать?
- Вы решили начать со статьи 93?
- Да нет, что вы! Ну, если я не удержусь...
- Вы пришли узнать, сколько вам за это дадут?
- Ну да.
- Уходите и не приходите ко мне больше с такими вещами...
Из местного отделения связи он прислал мне открытку: в плохих стихах укорял
в бессердечии.
1989 г.
Правосудие в сумерках
Среди судей встречаются очень квалифицированные юристы и порядочные люди.
Вот член Московского областного суда Назаров. Ему диссидентских дел и не
давали, для этого были другие...
Я с ним в двух процессах была. Помню, защищала бухгалтершу, которая при
машинной обработке ухитрилась присваивать большие суммы. У меня был спор с
прокурором по какому-то незначительному эпизоду. И в защитительной речи я
сказала: "Мы можем спорить об этом хоть до рассвета, но сути дела это не
меняет..." Прокурор взял реплику: "О каком это рассвете говорил адвокат? А
мы что, вершим правосудие в сумерках? Прошу суд вынести частное определение
в адрес адвоката". Назаров только хмыкнул и, конечно, никакого определения
не вынес.
А потом я вместе с Назаровым работала в областном суде над одним делом в то
время, когда там ждали приговора по "самолетному делу". Он меня спросил:
"Софья Васильевна, говорят, что ленинградские адвокаты уехали, не
дождавшись вынесения приговора. Неужели это правда?"
1989 г.
Е.Боннэр
Всечеловечность
Тот вьюжный, морозно-оттепельный, пронзительный ветреный декабрь 1989
года... Забудут ли его те, кто сошелся в тесном помещении Московской
коллегии адвокатов на гражданскую панихиду перед церковным отпеванием Софьи
Васильевны Каллистратовой - адвоката, защитника, не потому, что это
профессия, а защитника людей по всей сути своей души, по всей линии жизни.
Я не знаю никого, кто сделал бы больше для своих подзащитных, чем Софья
Васильевна. И для тех, кого история назвала диссидентами, чтобы они по
праву получили свое второе историческое название - правозащитники. Ведь это
не только защита людей, конкретных, страдающих и страждущих. Но защита
Права. Она была нашим учителем в воспитании уважения к Праву как
необходимой составляющей жизни нормального общества, нормального
государства. И еще одно удивительное качество отличало Софью Васильевну,
редкое и трудно объяснимое. При ней люди становились лучше. Она как-то
непонятно пробуждала все хорошее в них, то, что было сковано
обстоятельствами жизни или особенностями характера. Они становились
отзывчивей, человечней, я бы даже сказала (хоть это звучит немного громче,
чем хотелось бы), - при ней люди становились всечеловечней.
Я не помню, как впервые встретилась с Софьей Васильевной. Наверное, это
было летом или в начале осени 1970 г., когда я искала адвокатов для
находящихся под следствием участников ленинградского "самолетного дела".
Никогда до этого я не имела дела с адвокатурой и была, что называется,
"белый лист", но сразу почувствовала, что лучшего советчика не найти. В
последующие годы мне еще не раз предстояло пользоваться советами Софьи
Васильевны, а с 1977 г. постоянно вместе работать над составлением и
редактированием документов Московской Хельсинкской группы.
Как во всяком добровольном и не регламентированном строго сообществе, в
Хельсинкской группе рождались противоречия, и временами было трудно прийти
к согласию. Возможно, если б с нами не было Софьи Васильевны, то возникли
бы и ссоры. Более ста пятидесяти документов нашей группы не только прошли
требовательную и тщательную правовую оценку Софьи Васильевны, но часто она
была и их инициатором и первым автором. После ареста основателя и первого
руководителя группы Юрия Федоровича Орлова в феврале 1977 г., а затем
отъезда на Запад сменившего его Петра Григорьевича Григоренко в
Хельсинкской группе не было (по общему решению) формального председателя,
но бесспорно нашим неофициальным руководителем и высшим авторитетом была
Софья Васильевна.
Группа выпустила свой последний документ в дни, когда против Софьи
Васильевны было возбуждено уголовное дело и после неоднократных обысков ее
вызывали на допросы. В нем, в частности, говорится, что мы считаем
дальнейшую работу группы невозможной в условиях, когда тридцать пять стран,
подписавших Хельсинкский Акт, не в силах прекратить преследования членов
общественных Хельсинкских групп. Этот документ подписан тремя членами
группы, к тому времени остававшимися на свободе, - Софьей Васильевной
Каллистратовой, Наумом Натановичем Мейманом и мной. Впоследствии мне
неоднократно пришлось выслушивать упреки за него, и некоторые расценивали
документ как предательство по отношению к тем, кто уже был арестован и
находился в лагере или ссылке. Боюсь, что подобные упреки были и в адрес
Софьи Васильевны. Но не она и не Наум Натанович были инициаторами этого
документа, а я. Я и сегодня не могу согласиться с теми, кто так остро
воспринял этот наш формально общий - троих - шаг. Я думала в то время (и
продолжаю считать так и теперь), что наше (группы) существование тогда
становилось фикцией. Работать по-настоящему мы уже не могли - против Софьи
Васильевны было возбуждено уголовное дело, Наум Натанович упорно добивался
разрешения на выезд из СССР, я со дня на день ожидала, что каждая моя
поездка из Горького в Москву станет последней. А кроме того - просто так,
по-человечески - не могла я себе представить и не могла допустить, чтобы
Софью Васильевну осудили, пусть даже по самому мягкому варианту - в ссылку.
Так что все прошлые (и будущие) упреки за последний документ Московской
Хельсинкской группы должны адресовать только мне.
Я очень любила Софью Васильевну, и в этом я не исключение. Думаю, что
многие из тех, кому выпало счастье близко общаться с Софьей Васильевной,
были глубоко и искренне к ней привязаны. За ясный ум, за доброту, за юмор и
человеческое обаяние. И просто так - ни за что. Но есть у меня и свой,
почти интимный, критерий, и, возможно, моя любовь к ней, помимо всего, в
какой-то мере была ответом на то, что она относилась ко мне как ко мне, а
не как к жене Андрея Дмитриевича Сахарова и уж точно не как к жене
а-к-а-д-е-м-и-к-а. И к академику она тоже относилась как к человеку.
Никакого придыхания или культа исключительности. И как же бесконечно и
навсегда я ей благодарна за это.
Сахаров не увидел своей книги "Воспоминания". Он ушел из жизни за полгода
до того, как она пришла к читателям. Не увидела книгу, одна глава которой
почти полностью посвящена ей, и Софья Васильевна. Это не его воспоминания о
ней, а рассказ о совместной работе, о той неоценимой помощи, которую Софья
Васильевна оказывала Андрею Дмитриевичу на протяжении многих лет.
Д.Каминская
Солдат правосудия
Именно так - солдатами правосудия - называли адвокатов в Древнем Риме, где
профессия адвоката была почетна, где само понятие адвоката включало в себя
обязанность быть борцом за право, справедливость и законность.
В талант Софьи Васильевны Каллистратовой я влюбилась сразу и сохранила эту
влюбленность на все долгие годы нашей совместной с ней работы.
Речи Софьи Васильевны мне нравились всегда. Особенно ценила я безупречную,
"мужскую" логику в ее аргументации и сдержанную страстность в манере
изложения. Любила ее чуть хриплый, "прокуренный" голос, так богатый
оттенками.
Мне кажется, Софья Васильевна - один из тех адвокатов, кто никогда не
произнес неинтересной речи. В самом, казалось бы, безнадежном деле, с самой
незанимательной фабулой она умела найти оригинальное решение, неизменно
высоконравственную и неизменно аргументированную позицию.
Среди адвокатов Московской коллегии Софья Васильевна занимала особое место.
Широкая образованность, удивительная убедительность и стройность
логического мышления, блестящий ораторский талант выдвинули ее на одно из
первых мест среди адвокатов.
Мне много раз доводилось вместе с Каллистратовой участвовать в судебных
процессах. Это были очень разные дела. Иногда очень сложные и запутанные. В
таких делах с особенной яркостью проявлялся аналитический склад ее ума. Но
доводилось мне слушать и речи, которые она произносила в защиту людей,
действительно совершивших преступление, чья вина безусловно была доказана.
И в таких делах выступления Софьи Васильевны были всегда пронизаны чувством
искреннего сострадания, заботой о судьбе подзащитного. Профессиональный
опыт не породил у нее ту привычку к чужим страданиям, которая часто делает
адвоката равнодушным профессионалом. Вообще слово "равнодушие" к Софье
Васильевне неприменимо. Ее адвокатская деятельность всегда была страстной
борьбой за подлинное правосудие, за справедливый и гуманный приговор.
В своей профессиональной работе Софья Васильевна не знала компромиссов.
Никакие конъюнктурные соображения, как и соображения собственной
безопасности, не могли заставить изменить органически свойственную ей
принципиальность в позиции защиты.
В стране, где нарушение закона в те годы было почти нормой, где уважение к
закону требовалось только от рядовых граждан, где власть никогда не считала
себя этим законом связанной, позиция адвоката, требовавшего в каждом деле и
применительно к любому человеку точного соблюдения закона, перерастает
рамки чисто правовой практики и приобретает политический характер. Вот
почему я считаю, что политическим защитником Софья Васильевна была всегда.
Она была всегда борцом за права человека.
Но особенно ярко гражданское мужество и профессиональное мастерство
Каллистратовой проявились в политических процессах 60-70-х гг. Основываясь
на анализе советских законов и материалах конкретного дела, Софья
Васильевна отстаивала в судах право каждого человека на свободное выражение
своих собственных мнений, право на участие в свободных демонстрациях, право
на свободу совести.
Она была одним из первых (если не первым) адвокатом, участвовавшим в
политических процессах тех лет, который с полной категоричностью утверждал
в суде, что право на демонстрацию гарантировано конституцией и потому
участие в демонстрации, даже не одобряемой властями, не является уголовным
преступлением. Именно тогда в защитительной речи Софьи Каллистратовой в
политическом процессе прозвучали слова "Прошу оправдать".
Сейчас, может быть, более, чем когда бы то ни было, общество нуждается в
людях высокой нравственности, принципиальности и мужества. А именно таким
