Где? Кем вы работаете?" "Да вот нянькой работаю, с внучкой гуляю", -
успокоила его бабушка.
Галю целый год не прописывали в квартиру отца (совершенно незаконно), явно
намекали на необходимость дать взятку. Министром внутренних дел в то время
стал Н.А.Щелоков. Про него ходило много историй, которые Соня нам весело
пересказывала. Например, о том, как по его приказу был прописан друг
фаворита Щелокова некий Кудрейко. Соня сразу процитировала Маяковского:
"... кудреватые Митрейки, мудреватые Кудрейки - кто их к черту разберет!"
Он после отбытия заключения не имел права жить в Москве и, навещая мать,
обычно при появлении милиционера прятался у нее в шкафу. На этот раз
милиционер (в чине майора) явился в 23.00 и был в полной панике, не
обнаружив Кудрейко у матери, так как имел на руках приказ Щелокова
"прописать сегодня же". Кудрейко, услышав, в чем дело, вылез из шкафа, был
отвезен на машине в паспортный стол и действительно прописан до истечения
суток. Министр был нестандартный. И вот, прочитав о встрече Щелокова с
преподавателями и студентами МГУ, Сонечка вдруг предложила: "А давайте
напишем министру, только не просто жалобу, а под видом отклика профессора
Широкова (Галиного отца) на выступление в университете - иначе до адресата
не дойдет". Содержание речи мы знали из газеты - об обновлении милиции. И
вот Соня с ходу, под хохот всего семейства, пишет письмо в утрированно
академическом стиле, в котором нетрудно было заметить изысканную издевку.
Однако реакция на "отклик" была мгновенной: ровно через три (!) дня моему
отчиму позвонили из паспортного стола и попросили приехать. Ближе к вечеру
позвонил какой-то чиновник из МВД: "Ребенка прописали? Еще жалобы есть?
Если будут, - звоните"...
А в 1973 г. Сонечка еще раз написала Щелокову (на этот раз маме пришлось ее
долго уговаривать). Теперь моего брата Сережу, вернувшегося из Томска,
отказались прописывать на Воровского, хотя до отъезда он там жил. Соня с
обоснованным заявлением пошла просительницей в Моссовет. Там ей сказали:
"Мамаша, мы законы сами знаем, пишите "в порядке исключения"". Но и "в
порядке исключения" отказали. И Сонечка написала от имени Сережи: "Дорогой
Николай Анисимович! Товарищи мне рассказали, как Вы помогли одному парню,
который оступился. Теперь он стал врачом и лечит людей. Может, это и
легенда, но ведь не про всякого такие легенды рассказывают! А Вас по
имени-отчеству каждый подросток в стране знает. На Вас моя последняя
надежда". Дальше шло изложение сути дела. А потом насчет того, что
"паспортистка говорит (она действительно так говорила): "Бабушка скоро
умрет, ты хочешь комнату получить", а я наоборот считаю, что я о бабушке
буду заботиться и она долго будет меня воспитывать..." (Это тоже оказалось
правдой.) Все друзья, читая это письмо, очень смеялись, говорили, что точно
в Сережином стиле. Но Сонечка опасалась, что "переборщила". Оказалось -
нет, в самую точку.
После 1980 г. (когда адрес Сонечки стал публиковаться в "Хрониках" и прочем
"самиздате") к ней часто приходили за советом незнакомые ей, весьма
романтически настроенные молодые люди, которые пытались организовывать
подпольные группы для борьбы с советской властью. Сонечка всегда старалась
убедить их, что только открытая нравственная позиция, открытый протест
могут помочь в этой борьбе. Говорила, что опыт народовольцев и большевиков
показывает, к чему в России приводит "нелегальщина". Цитировала им
Я.Г.Ясиповича: "нравственное обновление - источник всякого действительного
прогресса"; "прежде всего в отдельных людях и во всем человечестве должен
осуществиться духовно-нравственный переворот, а затем уже последует
неизбежно соответствующий переворот и во внешней жизни" (Кони А.Ф. Отцы и
дети судебной реформы. М.: изд. И.Д.Сытина, 1914).
Обычно эти советы не шли впрок, и когда на "подпольщиков" "наезжал" КГБ,
они снова приходили к ней с вопросом: "Что теперь делать?" Сонечка весьма
саркастически рассказывала, как быстро они "раскалывались" на допросах (см.
в "Сказках моей бабушки" сказки "Шахматист" и "Конспираторы"), считала, что
эти молодые люди приносят только вред демократическому движению, и в то же
время жалела их.
Однажды к Сонечке пришла хрупкая девушка. Она пыталась консультироваться по
вопросу вооруженной борьбы. Она говорила: "Я вообще-то террористка... я
бомбистка... я буду бомбы кидать..." Сонечка долго поила ее кофе, потом
кормила, потом поила чаем. Долго, терпеливо отговаривала...
Однажды Сонечка написала десяток поздравительных открыток ссыльным и
заключенным. Она уже не очень хорошо видела, и я помогал находить их адреса
в Соничкиной записной книжке. Отправить мы их не успели. Сонечка хотела
проверить, не забыла ли она кого-нибудь. Утром пришли с обыском и кроме
пишущих машинок, "самиздата" и альбомов с фотографиями забрали и записные
книжки, и готовые к отправке открытки. "Ах так? - сказала Сонечка после их
ухода. - Тогда мы сейчас не десять, а двадцать открыток напишем".
Разумеется, адреса удалось узнать у друзей.
В последнее лето Сонечкиной жизни Борис Кустов снял ее в кино. Съемка
велась на улице Воровского. Эти кадры вошли в документальный фильм
Свердловской киностудии "Блаженны изгнанные". Сонечка была очень довольна:
"Ну, - весело говорила она, - теперь я стала кинозвездой!"
Сонечка всю жизнь боролась за то, чтобы у людей была свобода выбора - веры,
профессии, правительства, страны обитания... Определенные успехи эта борьба
принесла. Сумеем ли мы быть свободными? Или ей не удалось нас этому
научить? Мне кажется, что ничего хорошего будущее нам не сулит. Но ведь и
Сонечка, при всей ее жизнерадостности, была пессимисткой. Она любила
повторять: "Неужели разумный, знающий историю человек может верить в
светлое будущее?" И еще говорила: "Совдепия нерушима". В последнем она
ошиблась, ей удалось увидеть начало ее крушения. Может быть, и я ошибаюсь?
СКАЗКИ МОЕЙ БАБУШКИ
Сонечка часто рассказывала разные курьезы из своей адвокатской практики.
Кое-что я записывал, иногда присочинял, получился сборник "Сказки моей
бабушки". Вряд ли мне удалось в этих сказках сохранить Сонечкин стиль, но
она их все читала, высказывала замечания (часто весьма резкие), и я
выкидывал явную ерунду. Не все ей нравилось, но иногда она искренне
смеялась. Вот несколько из тех, которые она, по-моему, одобряла.
Кастрюлька
Шофер Костя и экспедитор Леша приспособились воровать алюминий.
Опломбированную на заводе машину с алюминиевыми листами они по дороге к
заказчику завозили в какой-то сарай, брали два-три листа, ставили на машине
свою пломбу (не хуже заводской) и в таком виде сдавали. Листы продавали по
пятерке - на выпивку вполне хватало.
Недостача была невелика, но ее регулярность удручала заказчика. Заявили
куда следует, проследили весь путь машин - от склада до склада,
преступление было раскрыто.
Ущерб от кражи по государственным расценкам составлял всего около сотни
рублей, но прокурор требовал перерасчета оптовой цены листового алюминия в
розничную, настаивая на коэффициенте 100, что означало "хищение в особо
крупных размерах". По этой статье Косте и Леше грозило лишение свободы на
срок от 8 до 15 лет с конфискацией имущества или смертная казнь с
конфискацией имущества. Я нигде не могла найти действительный коэффициент.
Прейскурантов на алюминий в торговле не существовало, в нашей стране его в
розницу не продавали.
Пошла я в хозяйственный магазин, купила алюминиевую кастрюльку, на которой
была пробита цена, взвесила дома на безмене и на следующий день вместе с
безменом принесла в суд.
Прокурор бледнел и краснел...
1957 г.
Гипербола
В Кунцевском районном суде слушается дело... Пропала любимая коза. По три
литра молока в день давала. Весной обнаружилась у соседа.
Истец хочет кроме козы получить денежную компенсацию. Ответчик считает, что
компенсация полагается ему. Адвокат аргументирует суду позицию ответчика:
- Коза за зиму, может быть, сто пудов сена съела!
- Коза сто пудов съесть не может.
- Гражданин судья, это же гипербола...
- А-а... Гипербола, - эта сожре-еть...
1975 г.
Основной Закон
Некий чин попросил меня показать ему текст моей защитительной речи. Я
сказала, что текста у меня нет и быть не может, так как я заранее речей не
пишу. Тогда он поинтересовался, собираюсь ли я употреблять в своей речи
слово "конституция". Я удивилась: "Почему этот вполне юридический термин
вызывает у вас такое смущение?" Чин сказал (извинившись), что сверху пришло
указание отстранить адвоката Каллистратову от дела, если она будет
ссылаться на конституцию, а не на уголовное право. "Ладно, - пообещала я, -
не буду произносить в суде слово "конституция"".
Свое обещание я сдержала, я говорила "Основной Закон".
1978 г.
Ударница
У Нади странность: не может плохо работать. Перевыполняет норму, и все тут.
И брака нет. На Доску почета Надю повесили, звание ударника дали. Надя
дружила с женой опального академика. Когда парторг об этом узнал,
специальное собрание собрали, лишили Надю звания и с Доски сняли. Надя - в
газету жалобу, оттуда - отписка. Муж Нади тоже не знает, что делать,
уговорил к адвокату сходить.
Пришли, рассказали. Я спрашиваю:
- И чего вы теперь хотите?
- Как чего? Я ведь как лучше всех в цехе работала, так и работаю. Значит,
решение надо обжаловать.
- Звания ударника вас лишил трудовой коллектив.
- Так это парторг всех настроил! Он чуть ли не каждому про академика и его
жену объяснял...
- Это вы не докажете.
- А что докажу?
- Ну докажите, например, что у вас советский образ мыслей.
- Как?
- Ну напишите, например, открытое письмо, что вы гневно осуждаете
академика, его жену и вообще всех отщепенцев. Вас немедленно опять на Доску
почета повесят.
- Почему я должна что-то таким образом доказывать?
- Потому что вас правильно с Доски почета сняли. У вас образ мыслей не
советский.
- Не советский?
- А что, советский?
- Да, вы правы. И что же теперь делать?
- Как что? Работать. Детей растить. Жить.
Муж обрадовался, благодарить стал. Он уже не знал, как Надю отговаривать,
она хотела по начальству жаловаться, пороги обивать. Пока, вроде, мирно
живут. Тьфу-тьфу, не сглазить бы, время тревожное...
1983 г.
Не похвалишь Горького - не получишь сладкого...
Воробушек собрался в Горький. Перед отъездом он сказал Сороке, что его два
дня не будет. Сорока спросила, куда он едет. Воробушек не скрывал.
Случилось так, что Воробушек на день задержался. Но Сорока уже по секрету
доложила Секретуту, что Воробушек поехал в Горький и как бы чего не вышло.
Секретут, не желая выдавать источник информаци, позвонил Главному
Заместителю и спросил, как ему действовать в связи с возможными эксцессами,
связанными с тем, например, что если какие-нибудь сотрудники находятся в
связи с ... ну, который в Горьком, чтобы в этой связи на Институт не упало
пятно.
Главный Заместитель намекнул Самому, что в Институте есть отдельные
несознательные сотрудники и он не удивится, если выяснится, что кто-нибудь
из них устроил провокацию в Горьком.
Когда Воробушек вернулся, Сорока его отругала, потому что она Бог весть что
подумала и теперь ей надо звонить и докладывать, что все в порядке.
Секретут высказал свое "фе" Сороке в связи с тем, что Сам теперь
интересуется, нет ли в Институте самовольных провокационных контактов.
Потом еще Главный Заместитель взбучку устроил за то, что информация не
подтвердилась. И все из-за глупого Воробья, который не умеет держать язык
за зубами.
1983 г.
Конспираторы
Андрюша и Саша вели "подпольную работу", то есть писали и размножали
свободолюбивые статьи и стихи. Саша приходил к Андрюше, и они
перепечатывали, редактировали, спорили.
У Андрюши был приятель Коля. У Коли была идея: все вокруг не так, надо бы
бороться, но ни у кого (в том числе у Андрюши и Саши) нет позитивной
программы. Надо сперва понять, за что бороться. Чтобы свою идею
реализовать, Коля стал читать статьи, которые писали Андрюша и Саша.
