халатности и приговорил к одному году и семи месяцам лишения свободы, то
есть на срок, уже фактически отбытый инженером.
Учет на фабрике должны были вести директор и бухгалтер, но не инженер.
Обвинение незаконно, честный человек должен быть реабилитирован!
Сколько уже длится дело? Областной суд. Отказ. Верховный суд. Отказ. Вот и
инженер сдался: "Не надо, Софья Васильевна, пусть будет, как будет". И
перестал звонить. А Софья Васильевна идет на прием еще к одному члену
Верховного суда. Пишет еще одно письмо. Что заставляет ее бороться за честь
человека, который сам уже давно смирился, смирился потому, что устал от
свалившихся на него непосильных бед?
Добрый человек, не добренький, а именно добрый. Как хорошо встретить в
жизни такого человека! Особенно, если в той дороге, по которой тяжело
идти... а идти надо! И надо не сдаваться.
Но добрый человек - это не мягкотелость, это не доброта болота. Софья
Васильевна может быть резкой, страстной, гневной. Доброта Софьи Васильевны
Каллистратовой - в ее непреклонном желании добиться для человека добра.
Завтра утром она пойдет на прием к прокурору и, чуточку задыхаясь, скажет
ему, что так продумано и прочувствовано...
* * *
В деле 25 томов. Сотни накладных, нарядов. Обвиняются 12 человек в хищении
подсолнечника. Софья Васильевна защищает Даурбекова, он - инвалид. Ходит на
костылях, трое детей.
Огромный кропотливый труд. Софья Васильевна изучала работы по переработке
подсолнечника, консультировалась у специалистов. 25 томов дела! И плюс к
этому огромное количество специальной литературы.
Каллистратова: Он не мог расхищать полтора года, ибо работал всего один
месяц, временно...
Прокурор: Крупное хищение. Очистка подсолнечника от сора не что иное, как
способ скрыть преступление.
Каллистратова: Но есть акт, свидетельствующий об улучшении качества
подсолнечника за счет очистки его от сора.
Прокурор: А где наряды рабочим на очистку зерна? Их нет. Не очищалось же
зерно само по себе - вот неопровержимая улика.
Каллистратова: Нарядов нет и не может быть, потому что очистка
автоматизирована.
Прокурор: Пусть даже так, но это еще не доказательство. Сора никакого не
было.
Каллистратова: Прошу приобщить к делу наряды на вывоз сора от
подсолнечника. Это доказательство?!
Подсудимые оправданы.
* * *
Да, она могла на равных спорить с экспертизой. Упорство и труд принесли ей
победу. И так каждый раз. В каждом новом деле - специфические условия
производства или быта. Настоящий адвокат - это большой эрудит, человек
воистину энциклопедических знаний...
Ю.Поздеев
Честь и талант
Мы идем по мягкому, рябому асфальту, истыканному каблуками. 45 градусов в
тени. Ташкент. Июль 1968 г.
Мы - это Софья Васильевна Каллистратова, Владимир Борисович Ромм, Леонид
Максимович Попов и я, адвокаты Московской городской коллегии.
Привел нас сюда зов целого народа - крымско-татарского, который от мала до
велика в 1944 г. был погружен в эшелоны и в течение одних суток выброшен с
родной земли, а затем упрятан в резервациях в Средней Азии.
Правда, в 1968 г. колючей проволоки уже не осталось и семьи воссоединились.
Крымские татары, будучи трудолюбивыми, добросовестными и умелыми, обладая
высочайшей дисциплиной и отменными моральными качествами, как, впрочем,
каждый народ-изгой, стали желанными работниками в любом колхозе или на
предприятии и жили зажиточно. Но тоска по родине, по Крыму не оставляла и
новые поколения.
Это был один из первых процессов над людьми, вся вина которых заключалась в
желании жить там, где жили их предки. И хотя норма закона предусматривала
наказание не более трех лет, дело рассматривалось областным судом по первой
инстанции на окраине города в обстановке секретности и закрытости. Местные
адвокаты, испытывая сильное давление партийных органов и КГБ, либо
отказывались от защиты крымских татар, либо становились помощниками
обвинения.
Все мы, естественно, жаждали оправдания, понимая в то же время, что это
скорее из области фантастики, поскольку такие процессы и их исход
программировались заранее.
В этой сложной ситуации во всем блеске развернулся талант Софьи Васильевны
Каллистратовой. Она обладала удивительным даром простоты и убедительности.
Будучи человеком огромной эрудиции, энциклопедистом, Софья Васильевна не
употребляла сложных оборотов, не перегружала речь цитатами. После
сказанного ею казалось, что иных слов, иной фразы, иной формы защиты и не
могло быть. Вызывало удивление, как эти мысли не пришли в голову тебе
самому.
Не секрет, что многие судьи относятся с подозрением к доводам адвоката ("Не
обманул бы. Он наговорил, а мне расхлебывать"). Речь Софьи Васильевны
всегда вызывала сопереживание, и создавалось ощущение, что это и есть
момент истины, который мучительно ищет правосудие, - конечно, честное
правосудие.
В одном из процессов Мосгорсуда я сам был свидетелем следующего. После
защитительной речи Софьи Васильевны судья объявил перерыв. Адвокат,
которому предстояло выступать затем, очень торопился на другое дело. Он
вошел в совещательную комнату и стал умолять председательствующего
заслушать его побыстрее. Председательствующий с раздражением бросил ему:
"Неужели вы думаете, что я могу еще кого-то слушать после Каллистратовой?"
Кто-то из нас сильнее в защитительной речи, кто-то лучше владеет
следствием, перекрестным допросом, некоторые предпочитают хозяйственные,
технические дела, другие любят эмоциональную канву. Уникальность Софьи
Васильевны заключалось в ее универсальности. Она одинаково великолепно
проводила дела любой категории, в любой стадии и, что еще более
существенно, никогда не повторялась. Если к этому добавить полное
отсутствие позерства, манерности и рисовки, абсолютную естественность,
прекрасный русский язык, блестящую память, то могу только посочувствовать
тем, кому не довелось ее слушать. И ведь не издашь сборника ее речей, так
как написанных речей и даже тезисов у нее не было. Как-то я заглянул в лист
бумаги, который лежал перед Софьей Васильевной во время произнесения ею
защитительной речи. Несколько концентрических окружностей, пара звездочек и
четыре фамилии - все. Многотомное дело находилось в голове, со всеми
листами, деталями, противоречиями. Все это мгновенно извлекалось в нужный
момент без мучительного рытья и поисков и без единой ошибки или неточности.
Я убежден, что и в ташкентском деле переломить волю и запрограммированность
опытного судьи помогла нам Софья Васильевна. Условное наказание с
освобождением трех человек в зале суда из-под стражи, в том числе и
подзащитного Каллистратовой Ахтемова, - успех, по тем временам невероятный.
Члену облсуда Сергееву, рассматривавшему дело, это стоило работы. Когда мы
приехали в кассационную инстанцию, с ним уже было кончено.
И сейчас, по прошествии десятков лет, я вспоминаю этот процесс как один из
самых радостных эпизодов моей нелегкой адвокатской жизни, во многом потому,
что рядом со мной находился замечательный русский адвокат - Софья
Васильевна Каллистратова.
Н.Горбаневская
Софья Васильевна Каллистратова
С Софьей Васильевной Каллистратовой я познакомилась осенью 1967 г. Я уже
знала, что она защищала Виктора Хаустова, уже читала ее четкую, мудрую
защитительную речь. Но одно дело - знать о человеке понаслышке, другое -
просиживать целые вечера за чаем, за разговорами, как это скоро стало для
меня привычным. К Софье Васильевне всегда можно было забежать вечерком без
предупреждения, просто проходя поблизости от ее дома. Очень скоро я
привыкла бегать на кухню огромной коммунальной квартиры ставить чайник и
только всегда спешила скорей вернуться в комнату, чтобы не пропустить
ничего из ее рассказов.
У нас тогда как раз начался период увлечения "буквой закона", мы постоянно
и справедливо ловили власти на уклонении от этой буквы, на нарушении
законов в ходе процессов. Особенно вопиющими были для нас нарушения,
допущенные во время суда на Галансковым и Гинзбургом. Но я на всю жизнь
запомнила слегка ироничное замечание Софьи Васильевны по поводу нашего
юридического энтузиазма. Не помню точного звучания ее слов, передаю только
их общий смысл. Она сказала, что по сравнению с уголовными процессами судьи
на политических ведут себя еще очень прилично: если бы мы только знали,
какое чудовищное пренебрежение к этой самой "букве закона" царит в
процессах по уголовным делам.
Это мимолетное замечание, а также многочисленные рассказы Софьи Васильевны
из ее адвокатской практики по уголовным делам стали для меня важным уроком.
Быть может, именно благодаря этому, попав позднее в Бутырки, сидя с
уголовницами, я смогла внимательно, без высокомерия и отчуждения
заинтересоваться как происхождением их преступлений, так и - нередко
невероятными - нарушениями правил процесса, допускаемыми в ходе следствия.
Интересно, что из всех "невменяемых", сидевших со мной в разное время в
больничке Бутырской тюрьмы, у меня одной была встреча с адвокатом - как
правило, адвокат, назначенный ли судом, нанятый ли родными, к
"невменяемому" подзащитному не приходит ни разу. Так же, как судьи, просто
повторяя заключение экспертизы, объявляют невменяемым и отправляют в общую
или специальную психбольницу человека, которого они в глаза не видели, так
и защитник защищает человека абсолютно ему не известного, не увидев его и
не выслушав, а затем не приходит даже уведомить его, что суд состоялся и
какое он вынес решение.
Как завидовали мне все в камере, когда я вернулась со свидания с адвокатом,
да еще с букетиком ландышей в руках. Накануне у меня был день рождения, и я
выколотила себе право не только увидеть принесенный Софьей Васильевной
пучок ландышей, но и взять его в камеру. Но это был уже 1970 г. - я забегаю
вперед.
В 68-м я впервые просила Софью Васильевну быть моим защитником по делу
демонстрации. Тогда это не состоялось: мое дело выделили из общего и
прекратили. На процессе о демонстрации Софья Васильевна защищала Вадима
Делоне. Защищала блестяще, но и подзащитный не ударил в грязь лицом. Софья
Васильевна признавалась, что его выступления на суде дали ей некоторые
юридические "подсказки". Процесс демонстрантов был, пожалуй, одним из самых
блестящих процессов тех лет.
Впервые в истории советских политических процессов все адвокаты потребовали
оправдания своих подзащитных. В то время для защиты по статьям 190-1 и
190-3 еще не требовался "допуск", поэтому на процессе могли выступать и
Дина Исааковна Каминская, лишенная "допуска" после защиты Галанскова, и
Софья Васильевна, не имевшая его и прежде.
Мое дело в 68-м было прекращено не просто так, - надо мной как Дамоклов меч
нависло заключение психиатрической экспертизы о невменяемости. Тогда же по
делу о демонстрантах признали невменяемым и отправили в ленинградскую
психиатрическую тюрьму Виктора Файнберга, его, с выбитыми при аресте
демонстрантов зубами, не сочли возможным представить на общий процесс.
1969 год резко усилил тенденцию к "психиатризации" политических репрессий.
Никогда среди известных правозащитников не оказывалось такого процента
"психов", как среди арестованных в том году. Подряд один за другим -
Яхимович, Григоренко, Борисов, еще один Борисов, тоже Владимир (из города
Владимира), позднее покончивший с собой в Бутырской тюрьме, в камере, окно
которой сквозь решетки и жалюзи смотрело на зарешеченное окно моей камеры.
Виктор Кузнецов, Владимир Гершуни, Валерия Новодворская, Ольга Иоффе и,
наконец, я, арестованная за неделю до Нового, 1970 г.
Софья Васильевна защищала Ивана Яхимовича с редким успехом <...> Петра
Григорьевича Григоренко Софья Васильевна защищала уже в 70-м, когда и меня.
Софья Васильевна побывала у меня в Бутырках трижды. Первый раз, о котором я
упоминала, был во время ее знакомства с делом. Второй - накануне процесса.
Хорошо помню ее фразу: "Вас будет судить Богданов - это лучший судья в
Мосгорсуде, но это ничего не изменит". Так оно и было. И, придя ко мне,
