прерывалась, сжимая зубы, когда боль становилась нестерпимой. Каждый раз,
нажимая кнопку магнитофона, я переступала через что-то в себе. Это было в
той же больнице, куда Григоренко пришел с ней прощаться перед отъездом в
Америку - много лет назад.
- Я знала, что ему не дадут вернуться. Ему нельзя было уезжать. Указ о
лишении его гражданства вышел 13 февраля 1978 г. Вы только все же проверьте
дату.
Ничего не нужно было проверять. Каллистратова по памяти точно цитировала
куски из дел, собственных речей, медицинских заключений. Слушая ее, я не
верила... в неизбежность. И помню, как придя домой сказала: "Я опубликую
статью и отвезу ей в больницу. Вот радость будет..."
Статья вышла 5 декабря 1989 г. Вся последняя полоса. ""Сумасшедший" генерал
- штрихи к портрету Петра Григоренко". Я издалека увидела толпу людей перед
стендом "Московских новостей" и уже знала, что они читают именно эту
полосу. Протиснулась вплотную к витрине, обруганная со всех сторон. И с
ужасом увидела опечатку, да еще набранную крупным шрифтом. Но радость не
уходила: "Ну намылят шею на коллегии, - думала про себя, - зато потом
помчусь в больницу".
В редакции меня встретили странным молчанием. "Неужели такой скандал?" -
изумилась в душе. Кто-то открыл дверь в комнату и тихонько так вступил. Не
помню точно, кто, может быть, ведущий того номера. Я обернулась.
- Наташа, ты где была? Мы тебя всюду искали. Софья Васильевна... Ее уже
нет.
А дальше словами не могу. Глазами могу, сердцем, жестом. Я так и не сжилась
с этим страшным совпадением: ее статья (какая, к черту, моя, ее, конечно),
такая выстраданная, долгожданная, и ее уход.
Словами скажет через несколько дней Сахаров. Он начнет свое слово на
панихиде с этой статьи. И тогда я забьюсь тихо в угол в тесном,
переполненном помещении Московской коллегии адвокатов и заплачу. Я
оплакиваю мою потерю. Не просто удивительного, хрупкого, мужественного,
умного, доброго человека. А моего близкого, близкую, дорогую...
Сахаров долго-долго стоял перед Софьей Васильевной. Очень бледный. Мне
стало страшно.
Через 12 дней после номера со статьей о Григоренко мы делали траурный
выпуск о Сахарове.
Фотография Софьи Васильевны с Григоренко каждый день у меня перед глазами в
кабинете - для куража, для работы, для жизни, в которой может быть всякое,
для того, чтобы не забыть, не отступить, не испугаться.
Е.Огурцова, В.Огурцов
Возвращаясь к прошлому
Впервые мы встретились с Софьей Васильевной, кажется, в 1970 г. Мы
обратились к ней по делу нашего сына Игоря Огурцова, придя в юридическую
консультацию, где она работала, по совету наших родственников, адвокатов.
Выслушав нас, она порекомендовала нам другого адвоката, так как сама была
лишена права защищать политических.
Ее поцелуй при прощании сказал нам больше, чем сказали бы слова о ее
сочувствии.
С тех пор Софья Васильевна стала нашим близким другом и моральной опорой.
Приезжая в Москву, мы каждый раз непременно встречались. Однажды мы вместе
со священником С.А.Желудковым условились по телефону о встрече у нее на
квартире, как обычно. И были весьма удивлены, когда на звонок нам открыл
дверь незнакомый мужчина. Он пригласил нас пройти к ней в комнату, где мы
увидели еще двоих мужчин, которых приняли за неожиданных гостей. Оказалось,
что это были не столько неожиданные, сколько нежданные гости из КГБ,
проводившие у нее обыск.
Нас задержали до конца обыска, длившегося много часов. Мы очень устали, и
нам хотелось пить. И Софья Васильевна попросила меня пойти на кухню и
поставить чайник. И вот чай готов, и в соседней маленькой комнате мы сидим
за накрытым мною столом и чаевничаем. Обыск кончился, напряжение несколько
спало. Софья Васильевна расслабилась и почувствовала себя плохо: сдало
сердце. Мы покинули ее, напоив лекарством и убедившись, что она пришла в
себя.
Встречи с Софьей Васильевной продолжались до самого нашего отъезда за
рубеж... Теперь, мысленно возвращаясь к прошлому, мы вспоминаем постоянную
готовность прийти на помощь всем, в ней нуждающимся, так характерную для
Софьи Васильевны.
Л.Алексеева
Защита - ее призвание
Сказать, что С.В.Каллистратова была превосходным адвокатом, - значит,
ничего не сказать о ней. Она была рождена защищать людей, это было ее
призванием, ее страстью, ее жизненным предназначением. Я помню такой
случай, ею самой мне рассказанный. К ней как к известной участнице
правозащитного движения обратился человек из какого-то подмосковного города
- не то Тулы, не то Калуги. Его брата сбила насмерть машина секретаря
горкома. И потому, что это был секретарь горкома, рассмотрение дела в суде
кончилось ничем. Брат погибшего, зная бесстрашие Софьи Васильевны, был
уверен, что она-то не откажется выступить против секретаря горкома. Он
просил ее взяться за дело и добиться наказания виновного. Но услышала в
ответ: "Вы обратились не по адресу: я только защищаю, а вы хотите, чтобы я
стала обвинителем".
Конечно, она различала среди своих подзащитных людей плохих и хороших,
жертв судопроизводства и преступников. Но защитницей она была всем им, в
защиту каждого вкладывала все свое умение и всю душу, которая не скудела от
того, что принимала на себя скорби сотен, а вернее, тысяч людей, - ведь
Софья Васильевна была защитницей так много лет! И не устала быть
защитницей.
Я познакомилась с тем, как Софья Васильевна вела дела своих подзащитных,
благодаря тому, что, когда я осталась без работы, она давала мне для
заработка перепечатывать ее обращения в суд и в правоохранительные органы.
Меня каждый раз поражало, что она, человек кристальной души и жестких
правил порядочности, по делам отъявленных мерзавцев выступала так, как если
бы попавший в переплет был ее заблудшим сыном.
Что же говорить о том, как она защищала правозащитников!
Первым таким делом было дело Виктора Хаустова - участника демонстрации на
Пушкинской площади в Москве 22 января 1967 г. с протестом против ареста
"самиздатчиков" - Юрия Галанскова и его товарищей. Запись этого суда и
выступления на нем Софьи Васильевны ходила в "самиздате". Это дело было
первым по статье о "клевете на советский общественный и государственный
строй", на котором адвокат потребовал оправдания обвиняемого. Трудно
представить себе сейчас, как это звучало тогда.
Блестящие выступления на других судах по политическим обвинениям тоже
ходили в "самиздате" (по делам П.Г.Григоренко, И.Яхимовича, Н.Горбаневской,
В.Делоне, крымских татар и многих других). Эти выступления были не только
образцами гражданского мужества адвоката, но и заочным правовым обучением
всех, кто их читал, а в таком обучении, ох, как нуждалось (и, увы,
нуждается до сих пор) наше общество, включая правозащитников. Ведь, за
редкими исключениями, мы защищали права человека по сердечному импульсу
сострадания, а вовсе не потому, что в этом праве поднаторели. Напротив,
почти все мы были в этой области очень невежественны. Так что Софья
Васильевна была не только нашим защитником, но и нашим просветителем,
советником, нашим учителем в области права.
К сожалению, мне ни разу не удалось слышать ее выступления в суде. Но
говорили мне (в частности, отец Ларисы Богораз, Иосиф Аронович, слышавший
речь Софьи Васильевны в защиту В.Делоне - участника демонстрации протеста
против советской оккупации Чехословакии), что выступления эти производили
еще более сильное впечатление, чем чтение их текстов. "Софья Васильевна,
выступая, преображалась. Она была прекрасна, глаз не отвести. Нельзя было с
ней не соглашаться", - говорил Иосиф Аронович.
Приход Софьи Васильевны в правозащитное движение уже не в качестве
профессионала-адвоката, а в качестве члена Рабочей комиссии по
расследованию использования психиатрии в политических целях (консультант с
января 1977 г.), а затем члена Московской Хельсинкской группы (с ноября
того же года) был совершенно закономерен, потому что пафосом правозащитного
движения было близкое ее сердцу заступничество за жертв беззаконий и
жестокости и потому что люди, ставшие правозащитниками, по определению были
родственными ей душами, как и она, клавшими "живот свой за други своя". То,
что она была консультантом, советником и адвокатом правозащитников (да и в
силу разницы в возрасте - она принадлежала к поколению наших родителей),
создавало дистанцию между ней и нами - естественного нашего благоговения
перед ней. Но, преодолевая эту дистанцию, она стала для многих из нас
дорогим другом.
Ежегодными дружескими собраниями был день рождения Софьи Васильевны. Ее
большая комната в коммуналке на улице Воровского бывала тесной в этот день.
Еще бы, ведь это был своеобразный парад правозащитников. Все они собирались
вокруг праздничного стола, который сами и помогали ей приготовить. Рядом с
ней в этот день всегда сидел Андрей Дмитриевич Сахаров. Кто бы подумал, что
и уйдут они из жизни почти одновременно: 8 декабря он произнес прощальное
слово над гробом Софьи Васильевны, а 14 декабря не стало его самого.
Постоянным гостем в день рождения Софьи Васильевны бывал ее любимый бард -
Юлий Ким - уж конечно, с гитарой. В этот день обязательно исполнял он
"Адвокатский вальс", навеянный Софьей Васильевной и ей и ее коллеге
Д.И.Каминской посвященный.
А.Сахаров
Из книги "Воспоминания"
Я получал много писем: с выражением поддержки (я думаю, что большинство
таких писем осело в КГБ и до меня дошла лишь очень малая доля), с
осуждениями, с угрозами (письма последних двух категорий приходили очень
странно - то их не было вообще, то, обычно после какого-либо моего
выступления, они приходили целыми пачками; я думаю, что письма с угрозами в
основном исходят непосредственно от КГБ, а письма с осуждением моего
вмешательства в то или иное дело - скажем, Засимова или Затикяна, или моего
письма Пагуошской конференции и т.п. - частично исходят от КГБ, а в
большинстве - от реально негодующих граждан и просто выборочно отобраны КГБ
из большого числа писем другого содержания <...>
Но не обо всех этих, важных самих по себе, категориях будет далее речь в
этой главе. Она посвящена письмам и посетителям с просьбой о помощи. Письма
с просьбой о помощи стали приходить сразу после объявления о создании
Комитета прав человека в ноябре 1970 г. Тогда же появились первые
посетители - сначала на Щукинской, потом на улице Чкалова. За девять с
лишним лет - до моей депортации в Горький - многие сотни писем, сотни
посетителей! И в каждом письме, у каждого посетителя реальная, большая
беда, сложная проблема, которую не решили советские учреждения. В отчаянии,
потеряв почти всякую надежду, люди обращались ко мне. Но и я почти никогда,
почти никогда не мог помочь. Я это знал с самого начала, но люди-то
надеялись на меня. Трудно передать, как все это подавляло, мучало. К
сожалению, я в этом трудном положении слишком часто (по незнанию, что
отвечать, по неорганизованности, по заваленности другими срочными делами)
выбирал самый простой и самый неправильный путь: откладывал со дня на день,
с недели на неделю ответ на письмо; потом или отвечать уже было бесполезно
по давности, или оно терялось, но при этом не переставало мучить меня.
Таких оставшихся без ответа писем было бы еще гораздо больше, если бы не
бесценная помощь, оказанная мне Софьей Васильевной Каллистратовой. Ранее
мне предложил свою помощь один из советских журналистов, но я не сумел
вовремя воспользоваться ею. (Я не хочу называть фамилии, но тот, о ком я
пишу, поймет, что речь идет о нем, если эти воспоминания когда-либо попадут
в его руки. Я пользуюсь случаем выразить ему свою признательность.)
Прежде чем переходить к отдельным делам, я должен сказать несколько слов о
самой Софье Васильевне.
Это - удивительный человек, сделавший людям очень много добра. Простой,
справедливый, умный и добрый. Редко когда все эти качества соединяются, но
тут это так. По профессии Софья Васильевна юрист, адвокат. Более 20 лет она
