саясь от татар, в монастырь. Старый, высохший, согнувшийся, в парчовом
облачении, с блистающей золотой митрой на голове епископ стоял на возвы-
шении посреди храма. Впереди него справа и слева застыли двенадцать свя-
щенников, по шесть с каждой стороны, все в праздничных цветных и парчо-
вых ризах. Два мальчика, тоже в парчовых одеждах, с длинными свечами в
руках, стояли по обе стороны епископа. Перед иконами горели свечи и лам-
пады. Огоньки, мерцая, отражались на парче и на золоченом иконостасе,
Бату-хан был доволен новым зрелищем. Он иногда кивал головой, улыбался,
пробовал подпевать хору. Цветные искорки вспыхивали на его стальном шле-
ме с золотой стрелкой, охраняющей лицо, на серебристой кольчуге и на
ожерелье на шее из больших изумрудов и алмазов. Каждый раз, когда к Ба-
ту-хану подходил высокий дородный дьякон и, широко размахивая кадилом,
окутывал его ароматным дымом, Бату-хан милостиво наклонял голову, громко
вдыхая сладкий дым ладана.
Юлдуз сидела неподвижно в глубоком кресле. В шелковой, расшитой се-
ребром китайской одежде, увешанная драгоценностями, с алмазными перстня-
ми на руках, с набеленным, неживым, точно кукольным лицом, она казалась
маленьким идолом. Только расширенные глаза лихорадочно блестели,
Верная И-Ла-Хэ стояла около кресла, косилась на Юлдуз и, наклоняясь к
ней, шептала:
- Будь спокойней! Не показывай тревоги. Господин заметит!
- Вот он! Там, у окна... так близко! Я должна говорить с ним, - отве-
чала шепотом Юлдуз.
Возле бокового выхода, опираясь на копье, стоял нукер. Он был в
стальном шлеме, в стальной кольчуге, в булгарских красных сапогах. Юное
безусое лицо казалось равнодушным. Иногда он посматривал в сторону Ба-
ту-хана, но больше глядел в небольшое слюдяное окошко, в которое слабо
проникал сизый свет сумрачного морозного дня. Это был Мусук, поставлен-
ный дозорным у входа. Вдруг он заметил пристальный взгляд жены Бату-хана
- взгляд, устремленный прямо на него. Он отвернулся, но через некоторое
время снова встретился с прямым упорным взглядом маленькой женщины.
- Что во мне особенного? - подумал Мусук. - Чего ханша уставилась на
меня?
Он еще раз поймал ее взгляд. Заметил, что служанка склонялась к ней,
будто успокаивая. Вдруг яркая мысль обожгла его: - Эти темные глаза, это
лицо с узким подбородком,..- Как оно похоже! Но что может быть общего
между бедной степной девушкой и разукрашенной драгоценными ожерельями
женой завоевателя вселенной! Нет! Это сон, это невозможно! И он снова
стал смотреть в окно.
Неожиданный ревущий возглас заставил Мусука очнуться. Большой, могу-
чий дьякон, в парчовом облачении, во весь свой богатырский голос про-
возглашал:
- Великодержавному, достопреславнейшему хану...
Благообразный, степенный отец эконом отделился от группы монахов,
неслышными шагами подошел к дьякону и прошептал ему в красное, мясистое
ухо:
- Подымай выше!
Эконом подсказывал, а дьякон ревел:
- Государю нашему...
- Подымай еще выше! - настаивал отец эконом. Дьякон повторял с налив-
шимся кровью, натуженным лицом:
- Государю нашему и владыке народов ближних и дальних царю Батыге
Джучиевичу жить и здравствовать!..
После обедни избранные спустились в длинную, узкую трапезную, где был
подан самый лучший обед, какой только могли придумать монахи-повара сов-
местно с отцом экономом. Была и уха из стерлядей, и цельный огромный
осетр, и пироги с запеченными налимами, расстегаи с мелко нарубленными
груздями, и кутья из вареной пшеницы с медом, и моченые яблоки, и зер-
нистая черная икра. Служки приносили кушанья на больших резных деревян-
ных блюдах. Монахи достали из погребов глиняные кувшины с зеленым хлеб-
ным вином и крепким старым медом. Пили еще пенную брагу и настойки из
вишен и других ягод.
В конце стола сидел Бату-хан. Рядом, по левую сторону, архимандрит,
далее Субудай-багатур. Справа, блистая драгоценностями и яркими одежда-
ми, - Юлдуз-Хатун, за ней шесть приближенных ханов. Ниже сидели самые
старые и почтенные монахи в клобуках и длинных черных рясах.
Старый епископ, благословив трапезу, сослался на болезнь и удалился
отдохнуть в свою келью.
Бату-хан ел очень мало, с большой опаской, но пробовал всего. Субу-
дай-багатур пожевал только гречневой каши с луком и постным маслом. Он
зачерпнул кашу из блюда собственной медной чашкой, достав ее из-за пазу-
хи. Из этой же чашки, предварительно вылизав ее языком, Субудай пробовал
все напитки. То, что ему не нравилось, он выплескивал на пол.
В середине обеда к Бату-хану подошла китаянка И-Ла-Хэ:
- Юлдуз-Хатун не может больше выносить запаха соленой рыбы и слушать
грубые голоса урусутских шаманов. Она сейчас упадет от слабости. Ее надо
увести отсюда!
Бату-хан посмотрел на Юлдуз. Она сидела неподвижно, опустив глаза,
точно спала. Он приказал проводить ее в покои, где маленькая ханша смо-
жет отдохнуть.
Величественный отец эконом встал и, поглаживая окладистую бороду, сам
повел ханшу и китаянку в лучшую келью.
Глава четвертая. У ДВЕРИ КЕЛЬИ
Арапша позвал Мусука. Они пошли через крытые переходы, поднимались
лесенками, спускались в темные закоулки, Наконец Арапша оставил Мусука в
длинном узком проходе. С одной стороны светились небольшие тусклые окош-
ки, затянутые рыбьим пузырем, с другой - был ряд закрытых дверей. Арапша
указал на дверь:
- Здесь отдыхает жена джихангира, Юлдуз-хатун. Не впускай никого.
Придется сторожить всю ночь. Я приду сменить тебя. Не сходи с этого мес-
та.
Мусук стоял долго. Иногда мимо него проходили старые монахи в черных
клобуках и длинных черных одеждах. Они прикрывали ладонями зажженные
восковые свечи и что-то шептали.
Послышались голоса. Шел Субудай-багатур, за ним вели под руки Ба-
ту-хана. Он пошатывался, водил рукой по воздуху, будто ловил что-то, и
говорил заплетающимся языком:
- Священный Правитель разрешил напиваться три раза в месяц, но лучше
один раз... Я говорю... и монгольские шаманы, и арабские муллы, и уру-
сутские попы... весьма полезные и преданные мне люди! Они учат народ по-
виноваться власти, уговаривают не бунтовать и вовремя платить налоги.
Всем шаманам я дам пайцзы на право свободных поездок по моим землям для
сбора денег. Я прикажу, чтобы шаманы, муллы и попы не платили никаких
налогов...
Архимандрит и четыре монаха с большими горящими свечами провожали Ба-
ту-хана до двери его кельи. Бату-хан вошел, шатаясь.
Архимандрит низко поклонился Субудаю и удалился вместе с монахами.
Субудай-багатур сказал:
- Сейчас в этом доме бога все сверху донизу пьяны. Я боюсь, чтобы не
было поджога, чтобы наши нукеры не обидели монахов и не началась резня.
Ты, нукер, стой, гляди и слушай внимательно. Не сходи с места, Я сам
обойду монастырь и проверю стражу.
Мусук стоял полный тревоги...
Юлдуз?... Или не Юлдуз?.. Нет! Это, конечно, ошибка! Таких сказок в
жизни не бывает. А финики! А голос в пустыне, назвавший его имя? А ма-
ленькая рука, бросившая шелковый узелок с пряниками и золотыми монета-
ми?..
В прорванный пузырь окна виднелся большой монастырский сад с обнажен-
ными черными деревьями. Голубоватый снег лежал сугробами. Протоптанная
дорожка пересекала сад. По ней медленно ходил нукер в долгополой шубе,
вооруженный копьем... Ветер залетал в окно и осыпал Мусука снежной
пылью.
Послышался шорох. Мусук оглянулся. Перед ним стояла, вся закутанная в
легкую материю, маленькая стройная женщина. Голова повязана пестрым шар-
фом. Расширенные глаза смотрят тревожно, чего-то ждут, спрашивают. Жен-
щина сделала шаг вперед:
- Мусук?
Мусук повернулся. Зазвенела сталь его кольчуги.
- Одна мысль меня жжет, - прозвучал знакомый голос. - Ты тоже взял
деньги, полученные за меня?
Мусук жадно вглядывался в блестящие глаза.
- Я виноват только в том, что не был дома, когда братья увезли мою
маленькую Юлдуз. Если бы я видел это, я бился бы с ними, как со злейшими
врагами. Узнав, что они сделали, я проклял свою юрту и отрекся от отца и
братьев.
- Теперь я снова могу жить!
Она хотела сказать еще что-то, но остановилась. Мусук заговорил рез-
ко:
- Теперь Юлдуз - жена моего повелителя. Он дал мне коня, меч и
кольчугу. Он щедр, заботлив, справедлив к своим нукерам. Он храбр и
быстр в решениях. Он делает великие дела. Он пройдет через всю вселен-
ную, и не найдется ни одного полководца, который сумеет победить его...
И я любил его...
- А теперь? спросила задыхающимся голосом Юлдуз.
- Теперь я должен его ненавидеть.
Юлдуз с кошачьей гибкостью обвила его руками. Она почувствовала леде-
нящий холод кольчуги. Лицо Мусука побелело. Он оставался таким же непод-
вижным и холодным, как его кольчуга.
- Разве ты больше не мой Мусук?
Юлдуз коснулась маленькой рукой щеки Мусука. Он почувствовал аромат
неведомых цветов. Он трепетал полузакрыв глаза, не зная, как поступить.
- Скажи, Юлдуз,. он тебя очень любит?
- Меня?.. Я сама не знаю, за что он меня любит! Бату-хан сказал мне
однажды, что я дала ему три горячие лепешки, когда он скрывался нищим от
врагов. За эти три лепешки он обещал подарить мне три царства - север-
ное, восточное и западное... Теперь я скажу ему, что ты мой брат, и он
осыплет тебя подарками, как в сказке. Он завернет тебя в парчу, даст ал-
мазный перстень и табун лошадей!
- Ты скажешь, что я твой брат? Братья продали ту, которая была мне
дороже аллаха и всей вселенной! У меня остался конь, он мне лучше брата.
Я уйду от Бату-хана...
Юлдуз отшатнулась, но снова бросилась вперед и ласкала руками суровое
лицо Мусука.
Дверь скрипнула, послышалось насмешливое - дзе-дзе!. Оба оглянулись.
В дверях стоял Бату-хан.
Из соседней кельи в приоткрытую дверь смотрели приближенные хана.
Глава пятая. ТОРОПИСЬ!
В узкой келье отца ключаря на лежанке, крытой овчиной, сидел, подоб-
рав под себя ноги, широкий, грузный Субудай-багатур. Старый полководец
немигающим раскрытым глазом всматривался в древнюю икону, написанную на
покоробившейся доске. На ней был изображен святой Власий, покровитель
домашнего скота и прочих животных.
- Вот этот бог нашему монгольскому улусу приятен! - громко рассуждал
сам с собой Субудай и старательно рассматривал суровое темно-коричневое
лицо Власия, его седую бороду с вьющимися на концах колечками, - Это
наш, настоящий монгольский бог! Он любит и бережет скотину, охраняет ко-
ров и баранов и стережет лошадей. А нашим коням нужен защитник, иначе
они погибнут здесь, в стране урусутов, где дороги загораживают болота,
ели да сосны высокие, как горы. А харакун от злобы и неразумия сжигает
скирды с хлебом и стога сена... Скажи, Саклаб, - ты сам урусут, для чего
они все это делают? Не лучше ли покориться монгольскому владыке Бату-ха-
ну?
Тощий раб, сидевший на скамье возле двери, равнодушносонным голосом
отвечал:
- Я уже сорок лет здесь не был. Ничего теперь не знаю, что думают на-
ши суздальские мужики. Все с тобой шатаюсь по белу свету, а с людьми не
говорю. Кроме котла и поварешки, ничего не вижу.
Субудай продолжал поучать своего раба:
- Ты все забыл, Саклаб! Так нельзя. Надо все помнить и все объяснить
своему господину. - Субудай выпрямился и заговорил резким, повелительным
голосом: - Сходи посмотри, стоят ли нукеры на местах, не дремлют ли? И
сейчас же вернись ко мне!
- Так и знал! Даже ночью покоя нет! - ворчал, уходя, Саклаб.
Субудай зажмурил глаз. Голова его свесилась, рот раскрылся. Он заснул
и увидел во сне... степь, беспредельную, голубую, и колеблемые ветром
высокие желтые цветы. Багровое солнце, заходившее за лиловые холмы, уже
закрывало свои дверцы. Стадо сайгаков неслось по степи, прыгая через
солнце. - Торопись доскакать до уртона, пока солнце не спряталось! -
