по щечке и, подмигнув Тюхину, неожиданно заявил:
- Нет, Тюхин, роман без женщин - это сплошная... м-ме... мастурбация.
Впрочем, что я говорю?! А главное - кому! - Хихикнув, Григорий Иоаннович
ущипнул Матильдочку за попку и, схлопотавши подзатыльник, радостно воск-
ликнул:
- Хороша-а, чертовски хороша!.. У отличника половой и политической не
спрашиваю, с ним, как говорится, уже все ясно, а вы, вы, ваше превозле-
тательство, вы-то - смогли бы?.. Только, чур, честно, как химероид химе-
роиду, без этих ваших солдафонских комуфляжей!..
Никогда рядовой М. не видел старшину батареи в таком близком к самой
натуральной панике состоянии. Пресловутая челюсть его отпала, курнявое,
в веснушках, лицо непосильно побагровело, бородавка неудержимо полезла
по лбу под фуражку.
- Вы что имеете в виду, милости... - начал было он, но вовремя спох-
ватился, взял себя в руки и продолжил уже в более свойственной еще мане-
ре. - Шу... шу за хвамыльярнусть, шу за цынизьм?!
- Да полно вам, адмирал, ерепениться, - скривился Рихард Иоганнович,
- То-то я не видел, как вы перед Христиной Адамовной млели! А эта-то чем
хуже?! Эвон какая задница, не задница, а... м-ме... целый сундук с при-
даным! А-а, Тюхин?..
Рядовой М., как это всегда было с ним в присутствии беспардонных лю-
дей, смешался, по-юношески покраснел.
Старшина рыцарски скрежетнул челюстями:
- Прушу Хрыстыну Удамувну нэ тругать! Хрыстына Удамувна эту усубый
случай...
- Тьфу, тьфу на вас! - небрежно махнул рукой хам в пижаме. - Все они,
в сущности, одинаковы, как противотанковые мины, от них только поврежде-
ния разные!.. - Вот так и сказал, и победно вздернул наглую свою боро-
денку. - А-а, каково сказано?! Викторушка, ежели нравится дарю в вашу
уникальную коллекцию... м-ме... максименций!.. Кстати, господа, - выти-
рая пальцы об скатерть, сказал он, - вы, кажется, собрались пробиваться
к своим? Так вот - настоятельно рекомендую особо не торопиться, все одно
дорога раньше рассвета... м-ме... не откроется...
И он, мерзавец, так при этом подмигнул, что Витюша со старшиной опять
переглянулись, на этот раз тревожно.
- Вы это... вы что имеете в виду? - покосившись на занятого протира-
нием посуды Пауля, прошептал рядовой М.
- Ровным счетом ничего, - сказал Рихард Иоганнович, - кроме вашей
драгоценной жизни, господа. Сырая туберкулезная ночь, канавы, в которых
запросто можно свернуть себе шеи... А между тем о заре, если, конечно,
вы послушаете меня... о заре, как по мановению волшебного жезла - за-
метьте, не маршальского, Тюхин! - проклятый туман сгинет и прямая дорога
до Вюнсдорфа откроется во всем своем асфальтовом великолепии!.. - И тут
он вздохнул, положил свою руку на колено Витюши. - Я ведь к чему, госпо-
да коммунистические повстанцы: честно сказать, просто... м-ме... осто-
чертело одиночество. Возьмите меня с собой в Россию, господа...
И было заполночь. И на стене уютно тикали русские ходики. И Матильда
подбивала бабки с карандашом в руке, а Хромой Пауль, ее муж и партнер,
скрестив руки на груди, улыбался своей ослепительной искусственной улыб-
кой. И даже кран пивной сипел и фыркал, блаженные пуская пузыри... И ря-
дом сидел бес в черных очках, который, судя по всему, знал все их планы,
все тайные помыслы, все, Господи, постановления закрытого партийного
собрания!..
И тут Витюша, даже не переглянувшись с товарищем старшиной, мысленно
произнес: "Господи, ты же все видишь! Прости, пожалуйста, меня грешно-
го!.." И сунул руку в карман. И снял пистолет с предохранителя. А когда
он вынул его и, открыв глаза, резко повернулся вместе со стулом лицом к
провокатору, Рихарда Иоганновича на прежнем месте странным образом не
оказалось!.. И все так же тикали ходики, все так же чиркала карандашиком
и шевелила губами Матильда, все так же, скрестив руки на груди, стоял за
прилавком Пауль, лишь сморенный старшина спал, положив голову на ска-
терть, и рот его был приоткрыт, и камуфлированная листвой фуражка лежала
отдельно - на подоконнике...
Ричард Иванович опять умудрился в буквальном смысле этого слова -
раствориться. Когда Тюхин вбежал в гостевую комнату на втором этаже, те-
лефонная трубка, брошенная впопыхах, еще продолжала раскачиваться на
проводе. Витюша выругался, поднес ее к уху. Мембрана щелкнула и некто на
другом конце провода, голосом все того же незабвенного Мандулы заорал:
- Але, але!.. Хто там?! Па-ачему разъединили?..
Посовещавшись, рядовой М. и старшина решили уходить немедленно. Ма-
тильда предъявила счет за все ими выпитое и съеденное, в том числе и за
двойную порцию сосисок с капустой сбежавшего Р. И. Выражая пролетарскую
солидарность, Хромой Пауль поднял сжатый кулак:
- Рот фронт, таварич!
За сараем они остановились отлить. Стояла глубокая, совершенно без-
ветренная ночь, до того темная, что когда Витюша зажмурился, стало даже
светлее. А потом полыхнуло так, что если бы не закрытые веки, он бы
ей-Богу ослеп! И тут же, практически без паузы, по обоим ушам сразу -
хлопнуло. Тюхин, очнувшись, испуганно открыл глаза и увидел чудовищный
клуб ослепительного огня, быстро взбухавший там, откуда они пришли, то
бишь над их родным гарнизоном.
- Адью-гудбай! - крикнул товарищ старшина и, сорвав с головы фуражку,
хлопнул ею об землю. - Хана, Витек, нашей с тобой доблестной части п/п
13-13!.. Он все-таки подорвал склад спецтоплива!
- Кто? - закричал рядовой М.
- Товарищ капитан Фавианов, командир нашей тайной диверсионной группы
"в"!
Лицо Сундукова, освещенное причудливо меняющим форму и цвет огненным
облаком, походило в профиль на незаслуженно оболганного историками импе-
ратора Павла Первого, глаза его нехорошо сияли, большой умный лоб отсве-
чивал.
- В дребезги! В щепки! - вдохновенно выкрикивал он. - В пух, бля, и в
прах с радиусе ста семидесяти пяти метров!
- И что, и... и не жалко?! И неужто ни сколечко не жалко?!
- А чего теперь жалеть-то?! - сглотнув, сказал старшина. - Нога все
это, Витек! Знаешь, как это бывает: ампутируют у бойца ногу, ее уже по
всем законам арифметики нет, а она все болит, болит. Фантом все это, Тю-
хин. И мы с тобой - тоже фантом. Одна сплошная боль мы с тобой по тому,
что было, по тому, что похерено... А дополнительный ужас в том, Тюхин,
что даже боль наша и та - фантомная...
Огненный клуб, побагровев, понемногу погас, растаял во мраке ночи так
же бесследно, как это умел делать некто недосказуемый и неуловимый, вся-
кий раз возникавший на тюхинском пути под новым, совершенно неожиданным
именем. Но темнее не стало: затрещали недалекие выстрелы, небо вспороли
осветительные ракеты, над крышей казармы взвилось легкое, как шифоновый
платок затраханной вусмерть Х. А., пламя.
- Прощай, не горюй!.. - прошептал старшина Сундуков, и до Витюши
только теперь дошло, что говорит он как-то странно, абсолютно не укая, а
еще он подумал, что эта метаморфоза до удивления напоминает феномен Ва-
силь Васильича Кочерги, целый год службы проговорившего только на укра-
инском, да еще в самом самостийном его, заходняцком варианте, и вдруг,
после того, как ему кинули соплю на погон (присвоили звание ефрейтора),
заявившего на чистейшем, без намека даже на акцент, русском: "Ну вот,
это уже совсем другой разговор!"
"Значит, такие получаются пирожки с луком-с-яйцами!" - подумал Витю-
ша, любуясь озаренными протуберанцами пожара титаническим лбом будущего
адмирал-старшины. - "Значит, не так уж и далеки были от истины наши дав-
ние, юношеские подозрения, что старшина, как и все прочие истинно русс-
кие люди, попросту валяет ваньку, прикидываясь Сундуковым, что по ночам
в клубе на белом рояле он с упоением играет Шуберта, а вернувшись в офи-
церское общежитие, до зари читает с фонариком под одеялом, отца Павла
Флоренского и Джеймса Джойса..."
Там же, за сараем, товарищ старшина Сундуков поделился с Тюхиным са-
мым сокровенным - своей автобиографией. Детдом. Трудное послевоенное
детство. Ремеслуха. Завод. Армия. И вдруг на последнем месяце срочной
службы неведомый, как бы свыше, Голос: "Останься на сверхсрочную!" "За-
чем?!" - несказанно удивился уже собравший дембильный чемодан младший
сержант. "Значит, так надо!" - сказал ему Голос. И будущий старшина ба-
тареи по-армейски беспрекословно подчинился.
- И вот сейчас, семнадцать лет, а точнее - мгновений, спустя, - за-
думчиво сказал Иона Варфоломеевич, - после всего, что мне пришлось пере-
жить и испытать, в том числе и от тебя, рядовой Мы, я на тот свой наив-
ный до невозможности вопрос: "Зачем?" отвечаю себе так: "А хотя бы за-
тем, чтобы как можно дольше видеть в строю грудь четвертого, точно тако-
го же, как я, настоящего человека!.."
Моча наконец-то иссякла. Аккуратно застегнув ширинку, товарищ Сунду-
ков, глядя вдаль, на зарево, произнес:
- Ну что ж, вот, кажется, и пришла, Витек, пора прощаться. Не скрою,
говорю эти слова с болью, потому как предчувствую: без меня ты пропа-
дешь. Утешает мысль о том, что если ты и пропадешь, то пропадешь за Ро-
дину. Верю. Заранее горжусь. С хутора приказываю уходить без промедле-
ния. Своему шакалу очкастому передай: попадется под горячую руку - шлеп-
ну, не задумываясь. Ну - будь!..
Мы крепко, со слезами на глазах, обнялись.
- Пора! - посмотрев на компас, решительно сказал товарищ старшина.
Поглядывая на часы, служившие ему компасом, старшина зашагал вперед,
на полымя, а когда шагов через пятьдесят красно-синяя секундная стрелоч-
ка вдруг замерла, отстегнул от пояса саперную лопатку и, бдительно огля-
девшись по сторонам, прошептал:
- Похоже, здесь!
Когда он закопался уже по грудь, я все-таки не удержался и спросил:
- Вы это... вы, товарищ старшина, чего делаете?
От неожиданности услышанного он даже распрямился.
- А где же твоя солдатская смекалка, рядовой Мы?! - покачал Сундуков
мудрой своей головой. - Ведь если по земле нельзя, а по небу нет никакой
физической возможности, остается один выход...
- Прокопаться под поверхностью! - пораженный простотой и одновременно
гениальностью старшинского замысла, пробормотал я.
Вот так под покровом ночи, посреди капустного поля наша боевая группа
"а" разделилась на две. Группу "а-примо", взявшую под землей курс на
Вюнсдорф, на штаб Группы Советских Войск в Германии (ГСВГ), возглавил
товарищ старшина Сундуков. Группу "а-секондо" - оставшуюся дожидаться
возможного утреннего открытия дороги возглавил ваш покорный слуга - ря-
довой М.
Трудно, да что там трудно! - практически невозможно передать простыми
человеческими словами те чувства, которые обуяли меня, когда я, встав на
колени, заглянул в космически бездонную глубину ночного подкопа. Пожа-
луй, только стихи, сочиненные мной многие годы спустя, способны, хотя бы
в какой-то степени, выполнить эту задачу. Вот они:
Баллада о пропавшем без вести. На ладони поплевал и взялся. Вот уже
по сердце закопался. Вот уже - глядите! - с головой скрылся, как в окопе
под Москвой. До зари под звяканье металла глина из могилы вылетала. Это
было в среду. А в четверг полетело воронье наверх из железа клювы - вбо-
гавдушу!.. В пятницу - клубами дым наружу из могилы странной повалил! Я
нагнулся и что было сил гукнул вглубь, во тьму... Но мне на это никакого
не было ответа: ни плевка, ни свиста, ни рожна, ни покрышки, Господи, ни
дна...
Увы, увы! - вместо того, чтобы скоротать ночь в кустах, я вернулся в
гаштет с красным фонарем над входными дверями. Мало того, прямо какой-то
черт меня дернул вернуть Хромому Паулю три несчастных пфеннига, которые
я задолжал ему еще тогда, в юности, той самой злополучной ночью, после
которой этот коварный фриц притащил забытые мной и Колькой-Артиллеристом
автоматы на КПП.
- Данке шен, дорогой геноссе, за твое гомерическое долготерпение! -
