мяты, розмарина, таким образом мореплавателям
взманивается проведать землю, сулящую подобные
роскошества. Этим же образом и любовный дух, коли дует,
опьяняет ноздри воспламененного сердца" (простим
Роберту этот малоудачный троп). "Влюбленное сердце как
лютня, отзывающееся на струны любимой лютни, как
колокольный звон носится по поверхности водной глади, в
особенности ночью, когда в отсутствии иных звуков вода
отражает то же звучание, которое было наверху. В любящем
сердце сбывается то же, что имеет место в кремортартаре,
который способен ароматизироваться розовой водой, если
его оставят в погребе в месяц цветения роз, и воздух,
полный атомами роз, превращаясь в воду при притяжении
кремортартаровой соли, напитает запахом тартар. Напрасна
жестокость любовницы. Бочка с вином, когда виноградники
в цвету, подвержена брожению. В ней на поверхности
появляется белое цветение, вплоть до осыпания лоз. Однако
любящее сердце, более упорное чем вино, когда расцветет в
пору цветения возлюбленной, холит свой бутон даже если
источники пересыхают".
Он, померещилось, почувствовал на себе разнеженный
взгляд Лилеи. И продолжал: "Любить, это как принимать
лунные ванны. Лучи, идущие от луны, являются
солнечными лучами, отразившимися и дошедшими до нас.
Собравши солнечные лучи с помощью зеркала, усиливаем
их теплотворный эффект. Собрав и отразив снопик лунных
лучей донцем серебряной плошки, убеждаемся, что лучи эти
освежают, так как содержат росу. Казалось бы,
бессмысленно мыть руки из пустой плошки. И все же руки
увлажняются, и сие помогает от бородавок".
"Месье де ла Грив, - кто-то вставил из публики, -
любовь же не средство от бородавок!"
"О, нет, разумеется, - перебил его Роберт, которого
было уже не остановить. - Но я привел примеры подлых
вещей, чтоб вы запомнили, что и любовь зависит только от
пыли корпускулов. Я показал, что и любовь являет нам
законы, которые управляют подлунными и небесными
телами, составляя для тех законов самое благородное
проявление. Любовь нарождается от взгляда и с первого
взгляда возжигается. А что такое видимость, если не
отражение реверберированного света от тела, которое мы
наблюдаем? Наблюдая, мое тело проницается наилучшей
частью возлюбленного тела, самой воздушной его частью,
которая через очной проток достигает непосредственно до
сердца. Таким образом, полюбить с первого взгляда
означает упиться ветрами сердца возлюбленной. Великий
Зодчий природы, когда создавал наше тело, населил его
внутренними ветрами, будто некими сторожами, чтобы они
доносили свои открытия основному генералу, иначе сказать
воображению, хозяину телесного семейства. Когда
воображение поразится, случается то же, что и слышав
музыку скрипок: мы уносим в памяти игравшуюся мелодию
и слушаем ее даже во сне. Наше воображение создает
симулякр, им наслаждается любовник, если только не
изничтожает именно за то, что он всего только симулякр.
Из-за этого случается, что когда человек захвачен
лицезрением возлюбленного существа, он меняется в
окраске, пламенеет и бледнеет, в зависимости от того, каким
образом его посыльные, то есть внутренние ветры, быстро
или медленно наведываются к любовному предмету, дабы
возвратясь дать отчет воображению. Но эти ветры залетают
после мозга прямой дорогой к сердцу по широкому проходу,
и в сердце жизненные ветры превращаются в ветры
животные; воображение отсылает к сердцу часть атомов,
полученных от внешнего предмета, и именно эти атомы
влияют на кипение жизненных ветров, отчего сердце порой
расширяется, а порой сужается до синкопы".
"Вы утверждаете, мсье, что любовь физическое
движение, не отличимое от... как когда закисает вино. Но не
подчеркиваете, что любовь, в отличие от других феноменов
материи, является свойством избирательным, то есть
применяемым к отдельным, а не ко всем предметам. Почему
любовь делает нас рабами того, а не иного существа?"
"Именно по этой причине я и возвел добродетели
Любови к тому принципу, который у Симпатического
Порошка: единородные, равноформенные атомы
притягивают сходные атомы! Леча лезвейною присыпкой
оружие, ранившее Пилада, не излечить Орестову рану. Вот
так и любовь объединяет лишь тех двоих, которые
некоторым образом и ранее обладали сходной натурой.
Благородный дух тянется к благородному духу, а подлый к
подлому, ибо ведь любят и хамы, как в частности пастушки,
и об этом свидетельствует чудесная повесть кавалера
Д'Юрфе. Любовь обнаруживает согласие между двумя
созданиями, предначертанное с истоков времян, точно так
же как Судьбою с самого начала было предрешено Пираму
и Тисбе прорасти в одну и ту же шелковицу".
"А несчастливая любовь?"
"Не думаю, что она может быть несчастливой.
Существуют только любови, еще не достигнувшие
совершенного созревания, где по некоей причине
возлюбленная не получила сообщения, которое посылают
ей очи любящего. Однако любящий знает, какое
соответствие природы было ему откровенно, и,
укрепляемый верой в это, способен прождать, может, всю
жизнь. Ему ведомо, что откровение обоим и сопряжение
обоих может произойти даже и за порогом смерти, когда,
выпарившись, атомы обоих телес освободятся от земных
оков и совокупятся на каком-либо небе. И вполне возможно,
что как раненый, не сознавая даже, что кто-то пользует
Симпатическим Присылом поразивший его клинок,
испытывает прилив здоровья, так же точно невесть
скольким любовникам сообщается облегчение духа, и не
ведают, что их веселость есть работа любимого сердца,
ставшего в свою очередь любящим, и что началось
совокупление двойнишных атомов".
Могу сказать от себя, что эта замысловатая аллегория
держалась на красивых словесах, и, вероятно, Аристотелева
машина преподобного Иммануила выявила бы ее шаткость.
Однако в этот вечер Роберту удалось удостоверить
общество в наличии родства между Пудрою, вылечивающей
от язв, и любовью, которая часто лечит, а еще чаще язвит.
Может быть, поэтому пересказ речи Роберта о
Симпатическом Порошке и о Любовной Симпатии в
течение нескольких месяцев, или более, гулял по Парижу, о
последствиях чего будет поведано теперь.
И именно поэтому Лилея в конце выступления снова
улыбнулась Роберту. Это была улыбка одобрения, скажем
даже восхищения, но мало что так естественно для
человека, как обольститься, будто тебя любят. Роберт
воспринял эту улыбку как апробацию всех тех писем,
которые посылал. Слишком привыкший мучиться из-за ее
невниманья, он покинул общество в окрылении победой.
Напрасно покинул; вскоре мы поймем, почему напрасно. С
тех пор он, конечно, осмеливался обращаться к Лилее, но
получал какие-то противоречивые ответы. Иногда она
шептала: "Как мы договорились". Иногда укоряла: "Но вы
же утверждали другое!" Иногда перед тем, как ускользнуть,
обещала: "Мы это опять обсудим, держитесь!"
Роберт не понимал, может ли быть, что она по
рассеянности то и дело приписывает ему слова и поступки
кого-то иного, или же она морочит его из кокетства.
То, чему суждено было приключиться, уложило эти
редкие эпизоды в канву истории гораздо более тревожной.
17. УПОВАННАЯ НАУКА ДОЛГОТ
(Название латиноязычного сочинения французского
теолога, одного из помощников кардинала Ришелье Жана
Батиста Морена (1583 - 1656) "Longitudinum Optata
Scientia" (1623))
Это был - наконец можно ухватиться за дату - вечер 2
декабря 1642 года. Выходя из театра, где Роберт
бессловесно разыгрывал, замешавшись в публику,
любовную роль, Лилея сжала ему руку с шепотом:
"Шевалье де ла Грив, вы робки. Не то было в памятный
вечер. И все-таки завтра будьте снова на той же сцене".
Он вышел, безумея от волнения: прийти, куда он не знал,
и повторить то, на что никогда не решался! Но ошибки не
было, она назвала его имя.
О, произнес он тогда (судя по его же запискам), ныне
ручьи воспятятся к истоку, белые скакуны восскачут по
башням Нашей Парижской Повелительницы, огонь
запляшет в толще льдины... если она меня позвала. Или же
нет, сегодня камень заплачет кровью, полоз спарится с
медведицей, солнце почернеет, так как любимая поднесла
мне кубок, откуда мне не пить, ибо не знаю, где пированье...
В двух шагах от счастья, в отчаянии бежал он к дому, в
единственное место, где ее не могло быть.
Можно интерпретировать в гораздо менее загадочном
ключе фразу Лилеи: просто она напоминала недавнюю его
речь о Симпатическом Порохе, поощряла подготовить еще
одну беседу и взять снова слово в салоне Артеники. С
памятного дня он держался молчаливо-обожательно, это не
подходило под регламент нормального кокетства. Она
указывала, как сказали бы сегодня, на требования света. Ну
же, будто говорила она, в тот-то вечер вы не были робки!
повторите выступление, вернитесь на сцену, я буду при
вашем упражнении! И чего еще ждать от прециозницы.
Но Роберт понимал все иначе: "Вы робки, однако
позавчера... или запозавчера... робости не было и тени, когда
мы с вами..." - воображаю, что ревность возбраняла и в то
же самое время подсказывала Роберту продолжение этой
фразы. - "Будьте завтра на тех же подмостках, в том же
таинственном месте".
Вполне естественно, что - так как его фантазия шла по
самой тернистой из тропок - он заподозрил, будто некто
выдал себя за Роберта и подложно одержал от Лилеи то, за
что он предложил бы жизнь. Снова явился Феррант; нити
прошлого плелись в четкий рисунок. Злостный двойник,
Феррант опять залезал в его жизнь, использовал его
отлучки, опоздания, преждевременные отъезды, умел
отобрать то, что Роберт заработал рассказом о
Симпатическом Порошке.
Пока он терзался, постучали в дверь. Надежда, сон
бодрствующих людей! Он кинулся открывать, ожидая
увидеть ее на пороге: но это был офицер кардинальских
гвардейцев и два солдата.
"Шевалье де ла Грив, полагаю, - сказал офицер. И
продолжил, представившись капитаном де Баром: - Я
удручен тем, что предстоит исполнить. Однако вы, шевалье,
под арестом, прошу передать мне шпагу. Добровольно
идите за мной, спустимся к карете как друзья, и вам не будет
позорно". Он дал понять, что не знает причины ареста,
уповает на ошибку. Роберт молча шел за ним, уповая на то
же, и в конце пути со многими реверансами был вверен
сонному сторожу и ввергнут в Бастилию.
Он просидел две холоднющие ночи в компании разве что
нескольких пасюков (предусмотрительная подготовка к
плаванию на "Амариллиде") и охранника, который на
любые вопросы отвечал, что тут перебывало столько
важных господ, что он уж не дивится, за что их всех
сажают; и если в этой камере семь лет продержали такое
значительное лицо, как Бассомпьер, не вместно Роберту
начинать плакаться всего-то через несколько часов.
Давши ему два дня на предвкушение худшего, на третий
возвратился де Бар, распорядился об умывании и известил,
что Роберта ожидает Кардинал. Роберт понял хотя бы что
арестован по государственному вопросу.
Во дворец они доехали запоздно и уже по суматохе у
дверей ощущалось, что вечер необычный. Лестницы были
запружены людьми любых сословий, текшими во всех
направлениях: в одну из приемных кавалеры и церковные
лица заходили с озабоченным видом, отхаркивались из
политеса на разрисованные фресками стены, принимали
горестный вид и следовали в соседнюю залу, откуда
высовывались домочадцы, громко выкрикивая имена
запропастившихся слуг и делая обществу знаки,
призывающие к тишине.
В эту залу был заведен со всеми и Роберт, и увидел
только спины, стеснившиеся у проема в другую залу,
вытянувшись и бесшумно, будто при тягостном зрелище. Де
Бар глянул, ища кого-то, махнул Роберту стать в сторону и
вышел.
Другой постовой, пытавшийся удалить из комнаты
лишних зрителей, с разной степенью обходительности, по
их положению, видя Роберта со щетиной, в платье,
истрепавшемся за дни ареста, грубо спросил, для чего он
здесь. Роберт сказал, что его вызывают к Кардиналу, и
услышал в ответ, что Кардинала, ко всеобщему сожалению,
тоже вызывают, и к Тому, кто настойчивее остальных.
