обмолвился Роберту, как приманчиво было бы окончить дни
среди этих местных жителей, пересказывая им все предания
подлунной. "Но Эскондида - это здесь?" - спросил
Роберт. Рыцарь покачал головою.
Он погиб при крушении, раздумывал Роберт, сидя на
"Дафне". А я, может статься, отыскал его Эскондиду, но не
сумею его об этом оповестить, и никого оповестить не
сумею. Может быть, по этой причине Роберт уведомлял обо
всем в письмах свою Даму. Рассказывание историй, в
общем-то, залог выживанья.
Последний воздушный замок был создан мальтийским
рыцарем когда-то вечером за несколько дней, за несколько
миль до кораблекрушения. Они огибали архипелаг, куда
капитан решил не приставать, поскольку доктор Берд, по
всей видимости, снова заторопился приблизиться к
экватору. В течение путешествия Роберту стало очевидно,
что поведение капитана не таково, как у мореплавателей,
рассказы о которых он слышал. Полагалось составлять
подробные описания встречаемых новых земель,
совершенствовать путевые карты, зарисовывать форму
облаков, перечерчивать береговую линию, собирать
натуралии... "Амариллида" же вела себя как передвижная
лаборатория алхимика, поглощенного своею Черной Деей,
безразличного к огромному миру, который перед ним
открывался.
Был один закат, облака переигрывались с небом рядом с
тенью какого-то острова, и сбоку выходило, будто
смарагдовые рыбы витали у его макушки. С другого боку
дулись, сердясь, огненные шары. Сверху облака были серы.
Сразу после, пламенея, солнце двинулось за островную
кромку, и после этого обширное порозовение захватило и
небо и тучи, с их краев будто капала кровь. Прошло еще
несколько секунд, и пожар сзади островной горы заполыхал
так ярко, что отсвет попал и на сам корабль. Небо зарно
золотилось, будто жаровня на фоне неярких серо-синих
полос. Еще какой-то миг, и окровавился весь мир, и
последние блики сини будто разодрались убийственными
челюстями мурен.
"Вот сейчас бы и умереть, - произнес мальтийский
рыцарь. - Вам не хотелось бы соскользнуть по шверту и
раствориться в этом море? Это так мгновенно, и именно в
этот миг мы узнаем все..."
"Да, но как только узнаем, тут же и прекратим знать", -
ответил рыцарю Роберт.
Корабль продолжал свое продвижение по пространству
вод цвета сепии.
Дни текли, неотличимые. Как было предугадано
Мазарини, Роберт имел общение только с благородной
публикой. Матросы были такое отребье, что страх было
встретиться с ними лицом к лицу на мостике ночью.
Пассажиры были голодные, болявые и визгливые.
Ассистенты Берда не смели садиться с ним за стол, они
молча скользили взад-вперед, выполняя приказания.
Капитан, что он был, что его не было: пьянствовал и
говорил по-фламандски.
Берд, сухой тощий бритт, имел до того рыжую и круглую
голову, что ее можно было перепутать с корабельным
фонарем. Роберт, он-то старался чиститься при любой
оказии, и когда шел дождь, всегда прополаскивал костюм,
ни разу не видел за много месяцев плавания, чтобы Берд
менял сорочку. К счастию, даже для юноши, привыкшего к
зловонию парижских салонов, смрад на корабле настолько
силен, что чем разит от соседей, трудно учуять.
Берд был охотник выпить пива. Роберт стал засиживаться
с ним, делая вид, что глотает. В его стакане не убывало, но
Берд, похоже, беспокоился лишь о том чтобы доливать
пустые, а пустым всегда оказывался его собственный. Он
произносил тосты. Мальтийский рыцарь не пил, сидел с
ними и о чем-нибудь расспрашивал.
Берд неплохо владел французским, как любой его
одноплеменник в ту эпоху, если намеревался
путешествовать за пределы родного острова. Его очаровали
рассказы Роберта о разведении лоз в Монферрато. Роберт из
ответной вежливости прослушал в подробностях, как
производится пиво в Лондоне. Потом разговорились о
морях. Роберт плавал впервые. Берд, по виду судя, не
собирался откровенничать. Рыцарь расспрашивал, где, по
мнению остальных, могла бы найтись Эскондида. Но так
как от него не поступало подробностей, то и ответа он не
получал.
По определению, доктор Берд совершал это плавание для
изучения флоры. Роберт прощупал его на эту тему. Берд,
несомненно, не был невеждой в гербаристике. Напротив, он
принялся разглагольствовать настолько пространно, что
Роберту пришлось очень надолго вступить с ним в
заинтересованную беседу. На каждой стоянке Берд и его
люди действительно рвали какие-то растения, хотя и не с
таким упорством, как если бы они были учеными, весь
смысл жизни которых сводился к этим травам. Многие
вечера проходили за изучением собранного.
В первые дни Берд расспрашивал о прошлом и Роберта, и
рыцаря, как будто питал на их счет подозрения. Роберт
придерживался версии, выработанной в Париже. Савойское
происхождение, война в Казале на стороне имперцев,
крупные неприятности как в Турине, так и в Париже
вследствие нескольких дуэлей, и в особенности той, на
которой он имел невезение ранить протеже Кардинала, так
что Тихий океан представился ему подходящим
расстоянием между собою и гвардейцами. Рыцарь рассказал
множество приключений, некоторые из коих
разворачивались в Венеции, иные в Ирландии, еще какие-то
в южной Америке, но было не вполне понятно, что
происходило с ним самим, а что с какими-то другими
лицами.
Наконец Роберту стало понятно, что Берд охотник
поболтать о женском поле. Роберт весь вечер описывал
сумасшедшие страсти с сумасшедшими куртизанками, у
доктора сверкали глаза, он повторял, что непременно по
скончании плавания ехать ему в Париж. Потом овладел
собою и пробурчал, что паписты все до одного похабники.
Роберт заметил, что среди савойцев многие без пяти минут
гугеноты. Рыцарь Мальты осенил себя крестом и вернулся к
разговору о бабах.
Вплоть до самой высадки на Мас-Афуэра жизнь доктора,
казалось, протекала согласно заведенным ритмам, и если он
что-то наблюдал на борту, он, видимо, делал это, когда
другие сходили на берег. В плавании он целый день
прохлаждался на деке, вечерами допоздна болтал с
сотрапезниками, а по ночам, разумеется, спал. Его каюта
соседствовала с Робертовой, два узких отсека были
разделены переборкой, Роберт вслушивался, стояла тишина.
Как только вошли в Тихий океан, привычки Берда
переменились. Как отчалили от Мас-Афуэра, Роберт
заметил, что Берд где-то стал отсутствовать по утрам от
семи до восьми; странно, потому что прежде именно в такое
время он выходил к завтраку. На отрезке пути, тянувшемся
на север, к черепашьему острову, Берд удалялся всегда в
один и тот же час, в шесть часов утром. Стоило кораблю
отклонить курс снова на запад, как Берд начал подыматься в
пять. Роберт слышал, как один из помощников приходил его
будить. Потом пробуждение постепенно передвигалось на
четыре, на три, на два.
Роберт точно определял время, у него имелись маленькие
песочные часы. На закате с досужим видом он загуливал на
нактоуз, где рядом с компасом, плававшим в китовом жире,
имелась табличка, на которой кормчий метил координаты и
предполагаемое время суток. Роберт принимал время к
сведению, быстро шел и устанавливал свою песочную
клепсидру и следил за регулярным пересыпанием
содержимого, помечая, сколько раз приходилось
перевертывать. Благодаря этому он доподлинно знал, что
Берд каждое утро покидает каюту на несколько минут
раньше и что если это продолжится, не миновать такого дня,
когда он удалится по делам вообще в полночь.
На фоне всего, чему Роберт обучился от Мазарини,
Кольбера и их помощников, нетрудно было прийти к
догадке, что походы Берда совпадали с последовательным
изменением координаты. Это было как если бы из Европы
некто, ежедневно в час пополудни на Канарских островах,
или в назначенный час на каком-то другом меридиане,
направлял сигнал, который Берд неизвестным образом
принимал в секретном месте. Зная время на борту
"Амариллиды", Берд на основании этого высчитывал
долготный градус!
Достаточно было бы заглянуть туда, куда Берд удалялся.
Только как? Пока он делал это с утра, тайно следовать за
ним вообще не представлялось возможным. Когда его
отлучки передвинулись на ночь, Роберт, хотя и слышал, что
доктор покидает каюту, не мог выскакивать ему вдогонку.
Он пережидал совсем немного, потом пытался разыскивать
следы лекаря. Безрезультатно. И не только оттого, что идя
по кораблю наощупь, Роберт путался в гамаках команды
или спотыкался о лежащих пилигримов. Хуже, что нередко
он сталкивался нос к носу с теми, кому полагалось бы
почивать. Значит, имелась недреманная охрана.
Встречаясь с одним из таких, Роберт оправдывался
привязчивой бессонницей и вскарабкивался на мостик,
надеясь, что не вызвал подозрений. С начала плавания он
создал себе репутацию сумасброда, блуждающего по ночам,
дрыхнущего днем. Но ретировавшись на мостик, где, как
правило, торчал матрос, с которым Роберт почитал
необходимым обменяться парой приветствий, при условии,
разумеется, что у них имелся хоть какой-то общий язык, -
он терял ночь безрезультатно.
Этим объясняется, что месяц за месяцем проходили, что
Роберт был довольно близок к разгадке секрета
"Амариллиды" и тем не менее до последних пор не
исхитрился просунуть нос туда, куда требовалось, чтоб
выведать тайну.
С другой стороны, с самого отплытия он втягивал Берда в
дружескую откровенность. При этом он использовал метод,
которому Мазарини не учил его. Желая узнать нечто, Роберт
наводил на эту тему мальтийского рыцаря, которому ответ
был неведом. Роберт давал ему понять, что тема беседы
обладает великой значительностью, в частности для
отыскания желанной Эскондиды. После этого, когда
наступал вечер, рыцарь переадресовывал тот же вопрос
доктору Берду.
Однажды ночью на верхней палубе они любовались
звездами, и доктор заметил, что, судя по светилам, была
полночь. Мальтийский рыцарь, подученный Робертом за
несколько часов до этого, произнес: "Знать бы, который час
теперь на Мальте..."
"Проще простого, - вырвалось у доктора. Но он сразу
же спохватился: - То есть труднее трудного, я хотел
сказать". Рыцарь спросил, отчего это нельзя вывести из
подсчета меридианов. "Разве солнце не тратит ровно час на
прохождение пятнадцати градусов румба? Значит,
достаточно знать, что мы на столько-то градусов удалены от
Средиземного моря, поделить на пятнадцать, взять, сколько
сейчас времени у нас на корабле, и вычислить, сколько у
них".
"Вы как те астрономы, которые всю жизнь
проковырялись с картами, но никогда не ходили в море.
Иначе знали бы, что не существует возможности
установить, на каком вы меридиане находитесь".
Берд кратко пересказывал то, что Роберту было уже
известно. Мальтийскому же рыцарю все было внове, так что
Берд истратил великое множество слов. "Древние полагали,
что обладают безупречным методом, вычисляя по лунным
затмениям. Вы понимаете, что происходит при затмении? В
этот момент Солнце, Земля и Луна оказываются на одной
оси и тенью Земли покрывается лик Луны. Поскольку
поддается расчету и точный день и точный час ожидаемого
затмения, надо только иметь под рукой таблицы
Региомонтана, предположим, что некое затмение ожидается
в Иерусалиме в полночь такого-то дня, ну, а у вас оно
наступает в десять вечера. Значит, вас отделяют от
Иерусалима два часа. Следовательно, ваша точка
наблюдения отстоит на тридцать градусов долготы на запад
от долготы Иерусалима".
"Изумительно, - воскликнул Роберт. - И да славится
мудрость древних!"
"Да, но этот расчет верен лишь до некоторой степени.
Великий Колумб во второе свое странствование высчитал
координаты по затмению Луны, находясь у берегов
Испаньолы, и допустил ошибку в двадцать три градуса к
западу, то есть почти в полтора часа временной разницы! А
в четвертом путешествии, опять-таки по затмению, он
обсчитался на два часа с половиной!"
"Обсчитался он или Региомонтан?" - спросил
мальтийский рыцарь.
"Кто разберет? На корабле, который движется всегда,
даже когда стоит на якоре, трудно замерять с точностью.
