Сунул ножик в мешок, начал рыться и сам себя пропорол.
Очень щиплет".
Доктор осмотрел порез опытными тазами, и Роберт
молил Бога, чтоб теперь он вытащил тазик и растворил в
нем купорос. Однако доктор ограничился суждением, что
рана не опасна и что следует хорошо промывать ее каждое
утро. Тут, на счастье, подвернулся кавалер, который и
ляпнул:
"Эх, иметь бы сейчас лезвейную притирку!"
"Эго какую притирку?" - воодушевился Роберт.
Мальтийский рыцарь, будто прочитав все книги,
затверженные Робертом перед отплытием, начал
расхваливать свойства лезвейных мазей. Берд молчал.
Роберт, после чужого почина осмелевши, кинул свой
пробный камешек: "Бабьи суеверья! Напоминает анекдот о
беременной, у которой отрубили любовнику голову, а она,
увидев то, породила младенца с отделенной от туловища
головой! Или ту вздорную привычку у крестьянок, когда пес
нагадит на кухне, тыкать углем в испражнение, полагая,
будто у твари запечет под хвостом! Шевалье, вы не похожи
на людей, передающих такие historiettes!"
Выпад был очень удачный, потому что Берд не
выдержал. "Ну уж нет, милостивый мой, насчет собаки с ее
пометом все это правда, скажу вам больше, кое-кто
применил то обхождение с одним соседом, который
наложил кучу перед домом, и уверяю вас, он научился
далеко обходить тот проулок! Разумеется, следует
повторять операцию преизрядное число раз, для чего вам
необходим такой приятель, вернее неприятель, который
будет гадить вам под дверь достаточно часто!" Роберт
заливался смехом, будто принимая все за потеху, отчего тот
раздражался и приводил все более сильные аргументы.
Доводы были приблизительно те же, что у Д'Игби. Доктор
входил все в больший раж. "Да, да, любезнейший, вот вы
так чудно философствуете, наукой костоправов брезгуете.
Скажу вам даже, раз мы взялись рассуждать о кале, что у
кого нечистое дыханье, ему бы подержать разинутый рот
над навозною кучей, и он бы излечился. Сточная канава
смердит изрядно сильнее, нежели его глотка, а известно, что
меньшее количество притягивается большим!"
"Какие необычайные вещи вы открываете мне, доктор
Берд, и как я поражен вашей мудростью!"
"Да это что! Вот я вам расскажу! В Англии, при
укушении человека собакой, ее надо убивать, даже если она
не в бешенстве. Собака может взбеситься впоследствии, и
оставшаяся в укусе слюна ее способна привлечь духи
водобоязни. Видели, как поварихи, если плеснут молока на
угли, тут же бросают горстку соли? Великая мудрость
простонародья. Молоко от угольного жара претворяется в
пар; при воздействии воздуха и света этот пар, совокупно с
атомами огня, влечется обратно к корове, выделившей это
молоко. Сосцы коровы железисты и уязвимы, и атомы огня
грозят им воспалением, отвердением, изъязвлением, а
поскольку вымя недалеко от мочевого пузыря, воспаление
может переброситься в пузырь и привести к анастомозу
приходящих в пузырь сосудов. Корова станет мочиться
кровью".
Роберт сказал: "Шевалье вспомнил эту лезвейную
притирку в качестве снадобья для моего леченья. Но вы
поясняете своею речью, что метод сей употребим во зло".
"Разумеется, и в том причина оберегать подобные
секреты, чтобы не применялись вредоносно. Любезнейший,
дискуссия о мази, или о порохе, или о том, что в Англии
обычно именуют Weapon Salve, полна противоречий.
Шевалье упоминал тут оружие, которое, будучи уместно
примененным, приносит облегчение. Но возьмите то же
оружие и расположите его у огня; и пораненный, будь он
даже за тысячу километров, возопит от жжения. А если вы
погрузите острие, все еще выпачканное кровью, в
ледовитую воду, раненого затрясет от холода".
В ходе этого разговора Роберт, кажется, не услыхал
ничего такого, о чем не знал бы раньше, не исключая и
подтвержденья, что доктор Берд в вопросе о
Симпатическом Порохе великий дока. Но беседа до того
настойчиво кружила вокруг дурных использований этого
ученья, что вряд ли речь шла о случайности. Как это все
увязывалось с меридиановыми дугами, будет рассказано
впоследствии.
Одним прекрасным утром, воспользовавшись тем, что
матрос свалился с марса и раскроил себе череп, и на
шкафуте царила суматоха, а доктора спешно позвали
врачевать пострадавшего, Роберту удалось скользнуть в
трюм, опередив Берда.
Почти что наощупь нашарил он верную дорогу. Может
быть, повезло, а может, неведомая зверюга громче
обычного стонала именно тем утром. Примерно у
ахтерштевня, там, где на "Дафне" хранились бочонки с
ромом и араком, он обнаружил закомару, где глазам его
открылась кошмарная картина.
На удалении от любопытных взоров, на поддоне,
построенном, видимо, по мерке, на подстилке из засаленных
тряпок была распростерта собака.
Большая собака, породная, но из-за боли и от страданий
она выглядела доходягой. Мучители, по всему полагая,
старались поддерживать ее в живых: снабжали и питьевой
водой и пищей, при этом пищею не песьей, а людскою, с
самого лучшего пассажирского стола.
Собака лежала на боку, закинув шею и вывалив язык.
Весь бок ее был раскроен огромной, вывороченной раной.
Рана имела вид свежий и одновременно нагноенный, меж ее
розовых закраин сочилось гангренозное створоженное
месиво гноя и сукровицы. Было понятно, что какой-то
хирург, вместо того чтобы зашить разрез, растянул его и
прикрепил края к коже, сохраняя их в зиянии, в
незаживании.
Попранье целительского искусства, эта рана была не
только нанесена нарочно, но и нарочно обрабатывалась
против рубцевания, чтобы мученичество пса длилось и
длилось - а началось оно неведомо когда. Роберт разглядел
вокруг вереда и в вереде в самом какие-то кристаллы, будто
врачеватель (исполненный карательской жестокости!)
умащал язву едкой солью.
Беспомощный, Роберт погладил несчастного, тот
жалобно заскулил. От прикосновений ему, наверно,
становилось больнее. К тому же сострадание мешалось в
душе Роберта с ликованием от победы. Вот, несомненно,
разгадка тайны доктора Берда, таинственное карго,
занесенное на борт с причала Лондонского порта.
Насколько наблюдал Роберт и насколько мог
догадываться человек, знавший то, что было известно
Роберту, пес был ранен в Лондоне и Берд прилагал все
усилия для того, чтоб его язва оставалась в незалеченном
виде. В Лондоне же кто-то каждый день в определенный
договоренный час что-то производил либо с нанесшим удар
оружием, либо с намоченной в крови тряпкой, вызывая у
животного, может быть, облегчение, а может, сильнейшее
беспокойство, потому что доктор Берд когда-то говорил
Роберту, что от лезвейной мази, "Weapon Salve", может
быть не только польза, но и растрава.
Благодаря этому на "Амариллиде" узнавали, когда в
Европе настает определенный час. Зная время в точке
нахождения судна, могли определять долготу!
Оставалось только увериться в справедливости догадки.
В эту пору Берд уединялся каждый день часов около
одиннадцати: значит, "Амариллида" подходила к
антимеридиану. Спрятаться около пса и выждать прихода
медика!
Ему повезло, если можно так выразиться о преддверии
шквала, который, как вскоре станет понятно, обещал и
кораблю и всем населявшим этот корабль величайшее
невезение. Все утро и после обеда море волновалось, Роберт
смог сослаться на тошноту и неблагополучный желудок и
упокоиться в каюте, пренебрегши в этот вечер ужином. При
первой темноте, когда еще не выставили часовых, он
прокрался вниз по трапу в трюм, неся с собой огниво и
просмоленный шкентель, чтоб освещать дорогу. Он знал,
что около собаки, над ее лежанкой, имелись нары, набитые
навивами соломы. Эти навивы служили для поправки
слежавшихся матросских тюфяков. Роберт заполз в глубину
сеновала и зарылся. Оттуда он никак не мог видеть собаку,
но имел возможность разглядывать лица тех, кто будет
заходить, и слышать их разговоры.
Ожидание протянулось час или более, время шло тем
медлительнее, чем отчаянней бедная тварь вопила и
сокрушалась, но вот наконец послышались голоса и
мелькнул свет.
Роберт смог наблюдать процедуру, совершавшуюся за
несколько шагов от его укрытия. Доктору помогали три
ассистента.
"Ты пишешь, Кэвендиш?"
"Пишу, доктор".
"Подождем. Очень уж он воет сегодня".
"Это от качки".
"Тише, тише, Хэклит, - приговаривал доктор, видно,
утешавший беднягу лицемерным ласканием. - Плохо, что
мы не договаривались почетче о порядке работы. Надо бы
всегда начинать с успокоительного".
"Не скажите, доктор, случается, что он в нужное время
спит и приходится его будить, бередить рану".
"Осторожнее, он, кажется, встрепенулся... Тише,
Хэклит... Да, он мечется, он скачет!" - Пес и вправду
испускал вопли непереносимой боли. - Они накаливают
ножик на огне, записывай время, Уитрингтон!"
"Приблизительно половина двенадцатого".
"Проверьте по всем часам. Это должно длиться минут
десять".
Собачьему визгу, казалось, не будет конца. Потом визг
оборвался, перейдя в какое-то "фр-фр", ослабевавшее,
угасающее, сменяющееся молчанием.
"Отлично, - подвел итог доктор Берд. - Который час,
Уитрингтон?"
"Все совпадает. Без четверти полночь".
Новая бесконечная пауза, а после паузы зверь, видимо,
задремавший, думавший, что страдание улеглось, снова
заголосил, будто ему перепиливали хвост.
"Сколько, Уитрингтон?"
"Час как раз прошел, последние песчинки".
"На часах уже было двенадцать", - произнес третий
голос.
"По-моему, достаточно. Теперь, господа, - сказал
доктор Берд, - надо надеяться, они вытащат ножик из
печки, потому что бедный Хэклит уже не может терпеть.
Воду с солью, Хаулс, и ветошку. Ну, ну, Хэклит, тебе ведь
уже легче... Спи, спи, видишь, я с тобой посижу, видишь,
все уже кончилось... Хаулс, снотворного в плошку..."
"Вот, доктор".
"Пей, Хэклит. Успокойся, попей водички... " - снова
робкое стенание, потом тишина.
"Замечательно, господа, - взял слово доктор Берд. -
Если бы этот распроклятый корабль так не трясся и не
прыгал каждую минуту, можно было бы сказать, что мы
провели полезный вечер. Завтра утром, Хаулс, как обычно,
соль на рану. Подведем итоги, господа. В момент
наибольшего страдания у нас была приблизительно
полночь, а из Лондона нам подавали знак, что у них
двенадцать дня. Значит, мы на антимеридиане Лондона,
точнее на сто восьмидесятой долготе от Канарских
островов. Если Соломоновы Острова расположены, как
подсказывает легенда, на антимеридиане Железного
Острова и если мы на нужной широте, значит, двигаясь на
запад при хорошем попутном ветре, мы должны причалить
к Сан-Кристобалю, или как нам заблагорассудится
перекрестить этот злосчастный островок. Мы нашли то, за
чем испанцы гоняются десятилетиями, а кроме того,
получили в руки секрет Исходной Точки, Punto Fijo. Пива,
Кэвендиш, надо поднять бокал за Его Королевское
Величество, да благоволит к нему вечно Премилосердый
Господь".
"Боже, храни короля", - отозвались единым духом три
глотки, и надо заметить, что эти четыре человека,
несомненно, являли собой пример истинной высоты духа и
преданности монарху в дни, когда он если еще и не
прощался с головою, в любом случае почти что
распростился с королевским троном.
Роберт усиленно соображал. Еще утром он обратил
внимание, что этот пес, когда его гладят, умолкает, а если к
нему случайно прикасаются в болевой точке, заходится
воем. Хватало немногого, при ветре и качке корабля, чтобы
вызывать в исстрадавшемся существе разные ощущения.
Может, мучители и веровали, будто к ним доходят послания
издалека, тогда как пес то терзался, то утихомиривался в
зависимости от силы волн и наклона судна. Кроме того,
если и впрямь существовало то, что Сен-Савен именовал
смутными концептами, могло статься, что доктор Берд
движениями рук подчинял собаку своим невыявленным
побуждениям. Не сам ли он обмолвился, что причиной
ошибки Колумба было неосознанное желание оказаться как
можно ближе к Азии? Значит, судьба всего мира ныне
зависит от способа, которым полупомешанные испытатели
истолковывают вой истязуемой собаки? По бурчанию
псиного брюха эти безумцы делают вывод, что они
