удаляются либо приближаются к областям, усиленно
разыскиваемым испанскими, французскими, голландскими
и португальскими безумцами? И его затянули в эту
авантюру именно ради того, чтобы он добыл для Мазарини
или для молокососа Кольбера рецепт, как населить все
корабли океанского флота Франции недорезанными псами?
Ученые тем временем ушли. Роберт вылез из щели и
приостановился, при свете фитилька, напротив
посапывающего животного и погладил его по загривку.
Роберт видел в этой бедолаге собаке все страдание мира,
бешеного вымысла недоумков. Медленное его взросление,
от памятных бесед в Казале и вплоть до этой минуты,
оформлялось в законченную мысль. О, если бы он остался
отшельником на незаселенном острове, как советовал
мальтиец! Если бы последовал его совету и подпалил
"Амариллиду", если бы оборвал своей бег уйдя на третий
остров, к дикаркам с кожей цвета сиенской глины, или на
четвертый, где он мог бы стать бардом для местных племен.
Если бы он отыскал Эскондиду, убежище от всех наемных
убийц безжалостного мира!
Не знал он тогда, что судьбой уготован для него пятый
Остров, вполне возможно его Остатний.
"Амариллида", казалось, была не в себе, и хватаясь за что
попало, он дотащился до каюты. Все недомогания
отступали пред лицом настоящей морской болезни. Еще
несколько минут, налетела буря. О гибели "Амариллиды" я
уже рассказывал отдельно. Роберт с честью справился с
заданием выжить. Он выжил один, он сохранил великий
секрет доктора Берда. Но некому было передать
выведанный секрет. Да и вполне вероятно, что секрет этот
не стоил ничего.
Не следовало ли ему признать, что, вышедший из
нездорового мира, он обрел истинное здоровье? Корабль
предоставил ему высочайшее из благ, единоличничество, он
обрел Госпожу, которую никто у него не властен был
отобрать...
Но Остров не принадлежал ему и оставался далеким.
"Дафна" не принадлежала ему и другой претендовал на
владычество ею. Может, и затем, чтобы развести на ней
опыты не менее брутальные, нежели опыты доктора Берда.
20. ОСТРОТА И ИСКУССТВО ГЕНИЯ
(Трактат Грасиана-и-Моралеса (см. прим. к главе 11)
"Agudeza у arte de ingenio" (1642, 1648). "Искусство
изобретательности или Трактат об остроумии" (1642; 2-е,
расширенное издание 1648, под названием "Остроумие и
искусство изобретательности"))
Роберт продолжал терять время, давал Постороннему
наиграться, чтобы открыть его игру. Выставлял часы на
верхнюю палубу, заводил их ежедневно, бегал кормить
обитателей зверинца, чтоб опередить конкурента.
Раскладывал вещи в каютах и на палубах так, чтобы если
Посторонний сунется, это было заметно. Днем не выходил
на свет, но дверь приоткрывал, чтобы уловить всякий шум
как снаружи, так и снизу. Ночью держал караул, напивался
арака, обшаривал тайные поместилища "Дафны".
Однажды он обнаружил новых два закуточка за кладовой
такелажа, ближе к баку. Один был совсем пуст, другой
чрезмерно переполнен, повсюду полки с закраинами, чтобы
удерживать предметы при качке. Там были ящеричьи кожи,
высушенные на солнце, костянки непонятной природы,
разноцветные камни, черепки, облизанные морем, кусочки
кораллов, прибитые к табличкам насекомые, муха и паук в
янтарях, сухой хамелеон и склянки, где бултыхались змеи,
угри и ужи, а также непомерные чешуи, скорее всего
китовые, меч, по-видимому снятый с рыла рыбы, и длинный
рог, по мнению Роберта единорожий, но я наклонен думать,
что был взят от нервала. В общем, камера редкостей,
собранная эрудитом, в те времена немало подобных
делалось на кораблях первопроходцев и натуралистов.
Посередине стоял открытый ящик, с соломенной
подстилкой, без обитателей. Кто там пребывал обычно,
Роберт увидел, возвратившись в свою каюту, где, как только
распахнул дверь, столкнулся нос к носу со стоячим
страшилом, выглядевшим жутче, нежели даже сам
Посторонний во плоти и крови.
Мышак, помойный пасюк, нет, подобие крысьего
великана, ростом в полчеловека, длинный хвост занимал
полпола, пронзительные глазки, стойка на задних лапах, а
передние протянуты к Роберту, как пара человечьих рук.
Шерсть прилизана, на пузе щель, и из пуза высунуто мелкое
отродье того же вида. Мы помним, какие ужасы рисовал
себе Роберт в отношении мышей в первый вечер. Как
воображал их гигантскими и свирепыми, хозяевами
корабля. Но эта крыса превосходила самые чудовищные
предвидения. И он не верил, что когда-либо человечьему
взору уже являлись крысы подобного сложения, - вполне
обоснованно не верил, потому что, как мы догадываемся,
перед ним стоял экземпляр чревосумчатого.
После первого припадка ужаса стало ясно по
неподвижности налетчика, что он - чучело, и к тому же
плохо набитое или плохо хранившееся. Из-под шкуры
воняло требухой, в спине торчали клочья соломы.
Посторонний, перед тем как Роберту представилась для
обозрения кунсткамера, вытащил самый эффектный
экспонат, и покуда посетитель был в музее, перенес главное
диво к нему на квартиру, очевидно, уповая, что жертва
потеряет рассудок, выкинется за борт и оставит ему
корабль. Уморить меня хочет, свести с ума хочет, лютовал
Роберт, но я ему самому вобью в пасть эту крысу, я его
самого набью паклей, где ты там прячешься, гадина, где
затаился, подглядываешь, не лишусь ли я рассудка, лучше
побереги свой собственный, дрянь такая!
Он вышиб чучело на палубу прикладом мушкета, а там,
переборовши мерзость, взял руками и кинул в море.
Решив во что бы то ни стало выкурить Пришельца из
приюта, он снова полез в дровяной отсек, ступая осторожно,
чтоб опять не вывернуть ногу на катающихся по полу
чурбанах. После дровяного отсека, за переборкой, была
камора, где на "Амариллиде" хранили сухари (этот чулан
назывался soute, sota или soda). В этой же, под нежной
ветошью, ловко завернутая, хранилась огромная подзорная
труба, мощнее, нежели он видел в каюте капитана,
новоявленная Гипербола Очей, рожденная для исследования
неба. Телескоп был уложен в широкий таз легкого металла,
рядом с тазом, тоже в тряпье, покоились инструменты
непонятного смысла, с металлическими суставами, и какая-
то крутая холстина с кольцами по всему кругу, и рядом -
подобие шлема, и три пузыря: в пузырях, судя по запаху,
содержалось плотное и затхлое масло. К чему могло
служить все заготовленное, Роберт не стал ломать голову.
Ему важнее было найти живого вредителя.
Он ограничился проверкой, была ли там под полом еще
какая-то закомара, и действительно, хотя очень тесная, она
была, в нее можно было заползти на карачках. Роберт
светил на пол, чтоб уберечься от скорпионов и не зажечь
потолок. Пресмыкавшись недолго, он дошел до тупика и
врезался головой в сосновую балку. Вот Ultima Thule,
Последняя Тулэ "Дафны", дальше уже слышались удары
волн о подзор корабля.
Он задумался. Мыслимо ли, что у "Дафны" не было
больше от него секретов?
Когда мы удивляемся, что за неделю, или того больше,
бездельничанья на борту Роберт не сумел рассмотреть всю
начинку судна, вспомним лучше о том, как мальчишки
лазают по чердакам или подвалам дедовского большого
дома несимметричной планировки. На каждом шагу
открываются лари старых книг, корзины тряпья, пустые
бутыли и вязанки деревяшек, переломанная мебель,
пыльные шаткие шкафы. На своем пути мальчишка то и
дело застревает, сует нос во все чуланы, в темные углы и
воображает призраки в коридорах, решает отложить до
другого раза, каждый день разведывает понемногу, опасаясь
слишком далеко забраться, в то же время предвкушая
потрясающие открытия, ошарашенный находками
последней минуты; чердаку или подвалу не видно ни конца
ни края и таинственных углов в них хватает на детство,
отрочество и юность.
Вообразим, что этот мальчишка натыкается на странные
звуки, что для отбиванья охоты каждый день ему
рассказывают жуткие сказки, мало этого: что он изрядно
наклюкивается перед отправкой, - станет ясно, как
расширяется пространство этих похождений. Таково было
чувство Роберта при разведывании враждебного недра.
Рано утром ему снова виделся сон. Происходил он в
Голландии, в те недели, когда люди кардинала
конвоировали его в Амстердам для посадки на
"Амариллиду". Остановились в одном городе, Роберт вошел
в собор. Его поразила нагота нефа, отличного от церквей
Италии и Франции. Никаких украшений, только кое-где
хоругви, укрепленные на голых колоннах, витражи
прозрачны, без рисунков, проницаются молочным светом
солнца, белизну нарушают редкие молящиеся черные
фигуры. В безмятежности звучала только одна печальная
нота, песнь вилась по мягкому воздуху цвета слоновой
кости и как будто выходила из капителей или из замка
свода. Потом он разглядел, что в одной часовне, в
углублении хора, черноризец играл на маленькой флейте,
глаза распахнуты в пустоту.
Попозднее, когда музыкант остановился, Роберт подошел
и спросил, можно ли предложить подаяние. Тот, не глядя,
поблагодарил за хвалебный отзыв, и Роберт понял, что
разговаривает со слепцом. То был колокольный мастер (der
Musicyn en Directeur van de Klok-werken, le carillonneur, der
Glockenspieler, напрягался он, объясняя), но в его
обязанности входило также занимать игрою на флейте
прихожан, собиравшихся вечерами на паперти и
прицерковном погосте. Он знал много мелодий, и для
каждой разрабатывал по две, по три, когда и по пять
вариаций, одна другой мудренее. Он не имел нужды в нотах.
Невидящим он родился и обитал в этом сиятельном
пространстве (так и сказал, сиятельном) своего храма,
ощущая, сказал он, солнце всею кожей. По его словам,
инструмент был одушевленным, отзывался на пору года и
на температуру утра и заката, а в церкви держалась теплота,
вечно распыленная, и она придавала обаяние древесине;
Роберт не мог вообразить, что считает диффузной теплотою
этот северянин, оледеневая в вечной светлоте.
Музыкант поиграл еще, дважды варьировав мотив, и
сказал, что мелодия носит имя "Doen Daphne d'over schoone
Maeght". Он отказался от лепты, потрогал лицо Роберта и
сказал, по крайней мере насколько Роберт понял, что
"Дафна" это нежность и пребудет с Робертом всю жизнь.
И вот Роберт, лежа на "Дафне", открыл глаза и
совершенно определенно услышал, что снизу, через щели в
переборке, поднимаются ноты "Дафны", играемой на чем-то
из металла, но не отваживаясь на вариации, тот, кто
музицировал, размеренно повторял первую фразу мелодии,
как навязчивую ритурнель.
Он немедленно сказал себе: как изысканна эта фигура,
быть на флиботе "Дафна" и слушать "Дафну" для флейты.
Незачем надеяться, что этот сон прекратится. Происки
Неизвестного, новое сообщенье.
В очередной раз препоясавшись оружием, снова
причастившись укрепительного зелья, Роберт двинулся на
звук. Тот звенел из часовой кладовки. Но с тех пор как часы
были перетащены Робертом на шканцы, место их опустело.
Заглянул: точно, пусто, звук идет из глубины.
Отвлекшись на вид часов в первое посещенье, занимаясь
их тасканием во второе, он ни разу не задумался, доходила
ли кладовая прямо до борта. Если бы доходила, ее дальняя
стена должна быть округлой. А на поверку? Холст с
нарисованными часами создавал обманный эффект,
который сразу не был заметен, и невозможно было понять,
ровная стена или кривая.
Роберт дернул за полотно и понял, что это сдвижной
задник, как в театре. За изрисованным холстом - другая
дверь, и запертая. С отвагой приверженца Вакха, как если
бы мощным прорывом одерживалась истинная победа, он
наставил ружье, выкрикнул (Бог знает почему) "За Сен-
Дени и Невера!", пнул дверь и ринулся, бесстрашный.
Предмет, царивший в следующем отсеке, представлял
собою орган с парой десятков трубок на верхушке, и из него
неслись ритмичные ноты. Орган был прислонен к стене и
состоял из деревянной основы с металлической колоннадой,
сверху - строй трубок, а по их бокам подскакивали
автоматические фигурки. Левая их группа была собрана
вокруг колокола-наковальни, и четыре человечка ритмично
