ти, допустим: "Такому-то на руки семьсот рублей". По-старому. А ты дума-
ешь: "Это ж сколько поллитр выйдет?" Х-хе...
- Гляди-ко, до чего можно дойти!
- Дальше идут. У меня приятель был: тот по ночам все шанец искал,
- Какой шанец?
- Шанс. Он его называл - шанец. Один раз искал, искал - показалось,
кто-то с улицы зовет, шагнул с балкона, и все, не вернулся.
- Разбился?!
- Ну. с девятого этажа - шутка в деле! Он же не голубь мира. Когда
летел, успел, правда, крикнуть: "Эй!"
- Сердешный... - вздохнула мать.
Дядя Володя посмотрел на Славку...
- Отдохни, Славка. Давай в шахматы сыграем. Заполним вакум, как гово-
рит наш главный бухгалтер. Тоже пить бросил и не знает, куда деваться.
Не знаю, говорит, чем вакум заполнить,
Славка посмотрел на мать. Та улыбнулась:
- Ну отдохни, сынок.
Славка с великим удовольствием вылез из-под баяна... Мать опять
взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.
Дядя Володя расставлял на доске фигуры.
- В шахматы тоже учись, Славка. Попадешь в какую-нибудь компанию: кто
за бутылку, кто разные фигли-мигли, а ты раз - за шахматы: "Желаете?" К
тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?
- По родной речи? Трояк.
- Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю:
"Е-два, Е-четыре", как сказал гроссмейстер. А ты не знаешь, где это на-
писано. Надо знать. Ну давай.
Славка походил пешкой.
- А зачем говорят-то: "Е-два, Е-четыре"? - спросила мать, наблюдая за
игрой.
- А шутят,- пояснил дядя Володя.- Шутят так. А люди уж понимают:
"Этого голой рукой не возьмешь". У нас в типографии все шутят. Ходи,
Славка.
Славка походил пешкой.
- У нас дядя Иван тоже шутит, - сказал он. - Нас вывели на физкульту-
ру, а он говорит: "Вот вам лопаты - тренируйтесь". - Славка засмеялся.
- Кто это?
- Он завхозом у нас.
- А-а... Этим шутникам лишь бы на троих сообразить,- недовольно заме-
тил дядя Володя.
Мать и Славка промолчали.
- Не перевариваю этих соображал,- продолжал дядя Володя.- Живут - не-
бо коптят.
- А вот пили-то,- поинтересовалась мать,- жена-то как же?
- Жена-то? - Дядя Володя задумался над доской: Славка неожиданно сде-
лал каверзный ход.- Реагировала-то?
- Да. Реагировала-то.
- Отрицательно, как еще. Из-за этого и разошлись, можно сказать. Вот
так, Славка! - Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен.-
Из-за этого и горшок об горшок у нас и получился.
- Как это? - не понял Славка,
- Горшок об горшок-то? - Дядя Володя снисходительно улыбнулся.- Гор-
шок об горшок - и кто дальше.
Мать засмеялась.
- Еще рюмочку, Владимир Николаич?
- Нет,- твердо сказал дядя Володя.- Зачем? Мне и так хорошо. Выпил
для настроения-и будет. Раньше не отказался ба... Ох, пил!.. Спомнить
страшно.
- Не думаете сходиться-то? - спросила мать.
- Нет,- твердо сказал дядя Володя,- Дело прынципа: я первый на миро-
вую не пойду.
Славка опять сделал удачный ход.
- Ну, Славка!.. - изумился дядя Володя.
Мать незаметно дернула Славку за штанину. Славка протестующе дрыгнул
ногой: он тоже вошел в азарт.
- Так, Славка... - Дядя Володя думал, сморщившись. - Так... А мы вот
так!
Теперь Славка задумался.
- Детей-то проведуете? - расспрашивала мать.
- Проведую, - Дядя Володя закурил. - Дети есть дети, Я детей люблю.
- Жалеет счас небось?
- Жена-то? Тайно, конешно, жалеет. У меня счас без вычетов на руки
выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь - тридцать восемь метров,
обстановка... Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей - любо
глядеть. Домой приходишь - сердце радуется. Включишь телевизор, поста-
новку какую-нибудь посмотришь... Хочу еще софу купить.
- Ходите,- сказал Славка.
Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, потрогал в задумчи-
вости свой большой, слегка заалевший нос.
- Так, Славка... Ты как? А мы-так! Шахович. Софы есть чешские...
Раздвижные - превосходные. Отпускные получу, обязательно возьму. И шкуру
медвежью закажу...
- Сколько же шкура станет?
- Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник часто в командировку
на восток ездит, закажу ему, привезет.
- А волчья хуже? - спросил Славка.
- Волчья небось твердая,- сказала мать.
- Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат,
Славка. Дождик перестал; за окном прояснилось. Воздух стал чистый и си-
ний. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в до-
мах зажглись огни.
Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глухие звуки улицы.
Просторно и грустно было за окном.
- Завтра хороший день будет,- сказал дядя Володя.- Вот где солнышко
село, небо зеленоватое: значит, хороший день будет.
- Зима скоро.- вздохнула мать.
- Это уж как положено, У вас батареи не затопили еще?
- Нет. Пора бы уж.
- С пятнадцатого затопят. Ну пошел. Пойду включу телевизор, постанов-
ку какую-нибудь посмотрю.
Мать смотрела на дядю Володю с таким выражением, как будто ждала, что
он вот-вот возьмет и скажет что-то не про телевизор, не про софу, не про
медвежью шкуру - что-то другое.
Дядя Володя надел фуражку, остановился у порога...
- Ну, до свиданья.
- До свиданья...
- Славка, а кубинский марш не умеешь?
- Нет,- сказал Славка.- Не проходили еще.
- Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать... Ну, до сви-
данья.
- До свиданья.
Дядя Володя вышел. Через две минуты он шел под окнами - высокий, су-
тулый, с большим носом. Шел и серьезно смотрел вперед,
- Руль, - с досадой сказала мать, глядя в окно. - Чего ходит?..
- Тоска,- сказал Славка.- Тоже ж один кукует.
Мать вздохнула и пошла в куть готовить ужин.
- Чего ходить тогда? - еще раз сказала она и сердито чиркнула спичкой
по коробку.- Нечего и ходить тогда. Правда что Гусь-Хрустальный.
Василий Шукшин. Верую!
По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная, ед-
кая... Максим физически чувствовал ее, гадину: как если бы неопрятная,
не совсем здоровая баба, бессовестная, с тяжелым запахом изо рта, обша-
ривала его всего руками - ласкала и тянулась поцеловать.
- Опять!.. Навалилась.
- О!.. Господи... Пузырь: туда же, куда и люди,- тоска,- издевалась
жена Максима, Люда, неласковая, рабочая женщина: она не знала, что такое
тоска.С чего тоска-то?
Максим Яриков смотрел на жену черными, с горячим блеском глазами...
Стискивал зубы.
- Давай матерись, Полайся - она, глядишь, пройдет, тоска-то. Ты ла-
яться-то мастер.
Максим иногда пересиливал себя - не ругался. Хотел, чтоб его поняли.
- Не поймешь ведь.
- Почему же я не пойму? Объясни, пойму.
- Вот у тебя все есть - руки, ноги... и другие органы. Какого размера
- это другой вопрос, но все, так сказать, на месте. Заболела нога - ты
чувствуешь, захотела есть - налаживаешь обед... Так?
- Ну.
Максим легко снимался с места (он был сорокалетний легкий мужик, злой
и порывистый, никак не мог измотать себя на работе, хоть работал много),
ходил по горнице, и глаза его свирепо блестели.
- Но у человека есть также - душа! Вот она, здесь,- болит! - Максим
показывал на грудь.- Я же не выдумываю! Я элементарно чувствую - болит.
- Больше нигде не болит?
- Слушай! - взвизгивал Максим.- Раз хочешь понять, слушай! Если сама
чурбаком уродилась, то постарайся хоть понять, что бывают люди с душой.
Я же не прошу у тебя трешку на водку, я же хочу... Дура! - вовсе срывал-
ся Максим, потому что вдруг ясно понимал: никогда он не объяснит, что с
ним происходит, никогда жена Люда не поймет его. Никогда! Распори он но-
жом свою грудь, вынь и покажи в ладонях душу, она скажет - требуха. Да и
сам он не верил в такую-то - в кусок мяса- Стало быть, все это - пустые
слова. Чего и злить себя? - Спроси меня напоследок: кого я ненавижу
больше всего на свете? Я отвечу: людей, у которых души нету. Или она по-
ганая. С вами говорить - все равно, что об стенку головой биться.
- Ой, трепло!
- Сгинь с глаз!
- А тогда почему же ты такой злой, если у тебя душа есть?
- А что, по-твоему, душа-то - пряник, что ли? Вот она как раз и не
понимает, для чего я ее таскаю, душа-то, и болит, А я злюсь поэтому.
Нервничаю.
- Ну и нервничай, черт с тобой! Люди дождутся воскресенья-то да отды-
хают культурно... В кино ходют. А этот - нервничает, видите ли. Пузырь.
Максим останавливался у окна, подолгу стоял неподвижно, смотрел на
улицу. Зима. Мороз. Село коптит в стылое ясное небо серым дымом - люди
согреваются. Пройдет бабка с ведрами на коромысле, даже за двойными ра-
мами слышно, как скрипит под ее валенками тугой, крепкий снег. Собака
залает сдуру и замолкнет - мороз. Люди-по домам, в тепле. Разговаривают,
обед налаживают, обсуждают ближних... Есть - выпивают, но и там веселого
мало.
Максим, когда тоскует, не философствует, никого мысленно ни о чем не
просит, чувствует боль и злобу. И злость эту свою он ни к кому не обра-
щает, не хочется никому по морде дать и не хочется удавиться. Ничего не
хочется - вот где сволочь - маята! И пластом, недвижно лежать - тоже не
хочется. И водку пить не хочется - не хочется быть посмешищем, противно.
Случалось, выпивал... Пьяный начинал вдруг каяться в таких мерзких гре-
хах, от которых и людям и себе потом становилось нехорошо. Один раз
спьяну бился в милиции головой об стенку, на которой наклеены были вся-
кие плакаты, ревел - оказывается: он и какой-то еще мужик, они вдвоем
изобрели мощный двигатель величиной со спичечную коробку и чертежи пере-
дали американцам. Максим сознавал, что это - гнусное предательство, что
он - "научный Власов", просил вести его под конвоем в Магадан. Причем он
хотел идти туда непременно босиком.
- Зачем же чертежи-то передал? - допытывался старшина. - И кому!!!
Этого Максим не знал, знал только, что это - "хуже Власова". И горько
плакал.
В одно такое мучительное воскресенье Максим стоял у окна и смотрел на
дорогу. Опять было ясно и морозно, и дымились трубы.
"Ну и что? - сердито думал Максим. - Так же было сто лет назад. Что
нового-то? И всегда так будет. Вон парнишка идет, Ваньки Малофеева
сын... А я помню самого Ваньку, когда он вот такой же ходил, и сам я та-
кой был. Потом у этих - свои такие же будут. А у тех - свои... И все? А
зачем?"
Совсем тошно стало Максиму... Он вспомнил, что к Илье Лапшину приехал
в гости родственник жены, а родственник тот - поп. Самый натуральный поп
- с волосьями. У попа что-то такое было с легкими - болел. Приехал ле-
читься. А лечился он барсучьим салом, барсуков ему добывал Илья. У попа
было много денег, они с Ильей часто пили спирт. Поп пил только спирт.
Максим пошел к Лапшиным.
Илюха с попом сидели как раз за столом, попивали спирт и беседовали.
Илюха был уже на развезях - клевал носом и бубнил, что в то воскресенье,
не в это, а в то воскресенье он принесет сразу двенадцать барсуков.
- Мне столько не надо. Мне надо три хороших - жирных.
- Я принесу двенадцать, а ты уж выбирай сам - каких. Мое дело принес-
ти. А ты уж выбирай сам, каких получше. Главное, чтоб ты оздоровел... а
я их тебе приволоку двенадцать штук...
Попу было скучно с Илюхой, и он обрадовался, когда пришел Максим.
- Что? - спросил он.
- Душа болит,- сказал Максим.- Я пришел узнать: у верующих душа болит
или нет?
- Спирту хочешь?
- Ты только не подумай, что я пришел специально выпить. Я могу, ко-
нечно, выпить, но я не для того пришел. Мне интересно знать: болит у те-
бя когда-нибудь душа или нет?
Поп налил в стаканы спирт, придвинул Максиму один стакан и графин с
водой:
- Разбавляй по вкусу.
Поп был крупный шестидесятилетний мужчина, широкий в плечах, с огром-
ными руками. Даже не верилось, что у него что-то там с легкими. И глаза
