- Вы не из таких,- соглашался Колька,- вы из таковских.
Бывало, что по воскресеньям они втроем - с дочкой - ездили куда-ни-
будь. Раза три ездили на ВДНХ, Заходили в шашлычную, Колька брал шашлы-
ки, бутылку хорошего вина, конфет дочери... Вкусно обедали, попивали ви-
но. Колька украдкой взглядывал на жену, думал: "Что мы делаем? Что дела-
ем, два дурака?! Можно же хорошо жить. Ведь умеют же другие!"
Смотрели на выставке всякую всячину, Колька любил смотреть сельхозма-
шины, подолгу простаивал перед тракторами, сеялками, косилками... Мысли
от машин перескакивали на родную деревню, и начинала болеть душа. Пони-
мал, прекрасно понимал: то, как он живет,- это не жизнь, это что-то
очень нелепое, постыдное, мерзкое... Руки отвыкли от работы, душа высы-
хает - бесплодно тратится на мелкие, мстительные, едкие чувства. Пить
научился с торгашами. Поработать не поработают, а бутылки три-четыре
"раздавят" в подвале (к грузчикам еще пристегнулись продавцы - мясники,
здоровые лбы, беззаботные, как колуны). Что же дальше? Дальше - плохо. И
чтобы не вглядываться в это отвратительное "дальше", он начинал думать о
своей деревне, о матери, о реке... Думал на работе, думал дома, думал
днем, думал ночами. И ничего не мог придумать, только травил душу, и хо-
телось выпить,
"Да что же?! Оставляют же детей! Виноват я, что так получилось?"
Люди давно разошлись по домам... А Колька сидит, тихонько играет -
подбирает что-то на слух, что-то грустное. И думает, думает, думает.
Мысленно он исходил свою деревню, заглянул в каждый закоулок, посидел на
берегу стремительной чистой реки.,, Он знал, если он приедет один, мать
станет плакать: это большой грех - оставить дите родное, станет просить
вернуться, станет говорить... О господи! Что делать? Окно на третьем
этаже открывается.
- Ты долго там будешь пилить? Насмешил людей, а теперь спать им не
даешь. Кретин! Тебя же счас во всех квартирах обсуждают!
Колька хочет промолчать.
- Слышишь, что ли? Нинка не спит!.. Клоун чертов.
- Закрой поддувало. И окно закрой - она будет спать.
- Кретин!
- Падла!
Окно закрывается. Но через минуту снова распахивается.
- Я вот расскажу кому-нибудь, как ты мечтал на выставке: "Мне бы вот
такой маленький трактор, маленький комбайник и десять гектаров земли".
Кулачье недобитое. Почему домой-то не поехал? В колхоз неохота идти? Об
единоличной жизни мечтаете с мамашей своей... Не нравится вам в колхо-
зе-то? Заразы, Мещаны.
Самое чудовищное, что жена Валя знала: отец Кольки, и дед, и вся род-
ня - бедняки в прошлом и первыми вошли в колхоз, Колька ей рассказывал.
Колька ставит гармонь на скамейку... Хватит! Надо вершить стог. Эта
добровольная каторга сделает его идиотом и пьяницей. Какой-то конец дол-
жен быть.
Скоро преодолел он три этажа... Влетел в квартиру, Жена Валя, зачуяв
недоброе, схватила дочь на руки.
- Только тронь! Только тронь посмей!..
Кольку било крупной дрожью.
- П-положь ребенка,- сказал он, заикаясь.
- Только тронь!..
- Все равно я тебя убью сегодня.- Колька сам подивился - будто не он
сказал эти страшные слова, а кто-то другой, сказал обдуманно.- Дождалась
ты своей участи... Не хотела жить на белом свете? Подыхай. Я тебя этой
ночью казнить буду.
Колька пошел на кухню, достал из ящика стола топорик... Делал все
спокойно, тряска унялась. Напился воды... Закрыл кран. Подумал, снова
зачем-то открыл кран.
- Пусть течет пока,-сказал вслух.
Вошел в комнату - Вали не было. Зашел в другую комнату - и там нет.
- Убежала.- Вышел на лестничную площадку, постоял... Вернулся в квар-
тиру.- Все правильно...
Положил топорик на место... Походил по кухне. Достал из потайного
места початую бутылку водки, налил стакан, бутылку опять поставил на
место. Постоял со стаканом... Вылил водку в раковину.
- Не обрадуетесь, гады.
Сел... Но тотчас встал - показалось, что на кухне очень мусорно. Он
взял веник, подмел.
- Так? - спросил себя Колька.- Значит, жена мужа в Париж провожала? -
Закрыл окно, закрыл форточку. Закрыл дверь. Закурил, курнул раза три
подряд поглубже, загасил папиросу. Взял карандаш и крупно написал на бе-
лом краешке газеты: "Доченька, папа уехал в командировку".
Положил газетку на видное место... И включил газ, обе горелки...
Когда рано утром пришли Валя, тесть и теща, Колька лежал на кухне, на
полу, уткнувшись лицом в ладони. Газом воняло даже на лестнице.
- Скотина! И газ не...- Но тут поняла Валя. И заорала.
Теща схватилась за сердце.
Тесть подошел к Кольке, перевернул его на спину.
У Кольки не успели еще высохнуть слезы... И чубарик его русый был
смят и свалился на бочок. Тесть потряс Кольку, приоткрыл пальцами его
веки... И положил тело опять в прежнее положение.
- Надо... это... милицию.
Василий Шукшин. Алеша Бесконвойный
Его звали-то не Алеша, он был Костя Валиков, но все в деревне звали
его Алешей Бесконвойным. А звали его так вот за что: за редкую в наши
дни безответственность, неуправляемость. Впрочем, безответственность его
не простиралась беспредельно: пять дней в неделе он был безотказный ра-
ботник, больше того - старательный работник, умелый (летом он пас кол-
хозных коров, зимой был скотником - кочегарил на ферме, случалось-ночное
дело -принимал, телят), но наступала суббота, и тут все: Алеша выпрягал-
ся, Два дня он не работал в колхозе: субботу и воскресенье. И даже уж и
забыли, когда это он завел такой порядок, все знали, что этот преподоб-
ный Алеша "сроду такой" - в субботу и воскресенье не работает- Пробова-
ли, конечно, повлиять на него, и не раз, но все без толку. Жалели вооб-
ще-то: у него пятеро ребятишек, из них только старший добрался до деся-
того класса, остальной чеснок сидел где-то еще во втором, в третьем, в
пятом... Так и махнули на него рукой. А что сделаешь? Убеждай его, не
убеждай - как об стенку горох. Хлопает глазами... "Ну, понял, Алеша?" -
спросят. "Чего?" - "Да нельзя же позволять себе такие вещи, какие ты се-
бе позволяешь! Ты же не на фабрике работаешь, ты же в сельском хо-
зяйстве! Как же так-то? А?" - "Чего?" - "Брось дурачка из себя строить!
Тебя русским языком спрашивают: будешь в субботу работать?" - "Нет. Меж-
ду прочим, насчет дурачка - я ведь могу тоже... дам в лоб разок, и ты
мне никакой статьи за это не найдешь. Мы тоже законы знаем. Ты мне ос-
корбление словом, я тебе - в лоб: считается - взаимность". Вот и погово-
ри с ним. Он даже на собрания не ходил в субботу.
Что же он делал в субботу?
В субботу он топил баню. Все. Больше ничего. Накалял баню, мылся и
начинал париться. Парился, как ненормальный, как паровоз, по пять часов
парился! С отдыхом, конечно, с перекуром... Но все равно это же какой
надо иметь организм! Конский?
В субботу он просыпался и сразу вспоминал, что сегодня суббота. И
сразу у него распускалась в душе тихая радость. Он даже лицом светлел.
Он даже не умывался, а шел сразу во двор - колоть дрова.
У него была своя наука - как топить баню. Например, дрова в баню шли
только березовые: они дают после себя стойкий жар. Он колол их аккурат-
но, с наслаждением...
Вот, допустим, одна такая суббота.
Погода стояла как раз скучная - зябко было, сыро, ветрено - конец ок-
тября. Алеша такую погоду любил. Он еще ночью слышал, как пробрызнул
дождик - постукало мягко, дробно в стекла окон и перестало. Потом в
верхнем правом углу дома, где всегда гудело, загудело - ветер наладился.
И ставни пошли дергаться. Потом ветер поутих, но все равно утром еще по-
тягивал - снеговой, холодный.
Алеша вышел с топором во двор и стал выбирать березовые кругляши на
расколку. Холод полез под фуфайку... Но Алеша пошел махать топориком и
согрелся.
Он выбирал из поленницы чурки потолще... Выберет, возьмет ее, как по-
росенка, на руки и несет к дровосеке.
- Ишь ты... какой,- говорил он ласково чурбаку.- Атаман какой...-
Ставил этого "атамана" на широкий пень и тюкал по голове.
Скоро он так натюкал большой ворох... Долго стоял и смотрел на этот
ворох. Белизна и сочность, и чистота сокровенная поленьев, и дух от них
- свежий, нутряной, чуть стылый, лесовой...
Алеша стаскал их в баню, аккуратно склал возле каменки, Еще потом бу-
дет момент - разжигать, тоже милое дело. Алеша даже волновался, когда
разжигал в каменке. Он вообще очень любил огонь.
Но надо еще наносить воды. Дело не столько милое, но и противного в
том ничего нет. Алеша старался только поскорей натаскать. Так семенил
ногами, когда нес на коромысле полные ведра, так выгибался длинной своей
фигурой, чтобы не плескать из ведер, смех смотреть. Бабы у колодца всег-
да смотрели. И переговаривались.
- Ты глянь, глянь, как пружинит! Чисто акробат!..
- И не плескает ведь!
- Да куда так несется-то?
- Ну, баню опять топит...
- Да рано же еще!
- Вот весь день будет баней заниматься. Бесконвойный он и есть...
Алеша.
Алеша наливал до краев котел, что в каменке, две большие кадки и еще
в оцинкованную ванну, которую от купил лет пятнадцать назад, в которой
по очереди перекупались все его младенцы. Теперь он ее приспособил в ба-
ню, И хорошо! Она стояла на полке, с краю, места много не занимала - не
мешала париться,- а вода всегда под рукой. Когда Алеша особенно заходил-
ся на полке, когда на голове волосы трещали от жары, он курял голову
прямо в эту ванну.
Алеша натаскал воды и сел на порожек покурить. Это тоже дорогая мину-
та - посидеть покурить. Тут же Алеша любил оглядеться по своему хо-
зяйству в предбаннике и в сарайчике, который пристроен к бане - продол-
жал предбанник. Чего только у него там не было! Старые литовки без че-
ренков, старые грабли, вилы... Но был и верстачок, и был исправный
инструмент: рубанок, ножовка, долота, стамески... Это все на воскре-
сенье, это завтра он тут будет упражняться.
В бане сумрачно и неуютно пока, но банный терпкий, холодный запах
разбавился уже запахом березовых поленьев - тонким, еле уловимым - это
предвестье скорого праздника. Сердце Алеши нет-нет да и подмоет радость
- подумает: "Сча-ас". Надо еще вымыть в бане: даже и этого не позволял
делать Алеша жене - мыть. У него был заготовлен голичок, песочек в ба-
ночке... Алеша снял фуфайку, засучил рукава рубахи и пошел пластать, по-
шел драить. Все перемыл, все продрал голиком, окатил чистой водой и про-
тер тряпкой. Тряпку ополоснул и повесил на сучок клена, клен рос рядом с
баней. Ну, теперь можно и затопить, Алеша еще разок закурил... Посмотрел
на хмурое небо, на унылый далекий горизонт, на деревню... Ни у кого еще
баня не топилась. Потом будут, к вечеру, на скорую руку, кое-как,
пых-пых... Будут глотать горький чад и париться, Напарится не напарится
- угорит, придет, хлястнется на кровать, еле живой, и думает, это баня,
Хэх!..
Алеша бросил окурок, вдавил его сапогом в мокрую землю и пошел то-
пить.
Поленья в каменке он клал, как и все кладут: два - так, одно - так,
поперек, а потом сверху. Но там - в той амбразуре-то, которая образует-
ся-то,- там кладут обычно лучины, бумагу, керосином еще навадились те-
перь обливать,- там Алеша ничего не клал: то полено, которое клал попе-
рек, он еще посередке ершил топором, и все, и потом эти заструги поджи-
гал - загоралось. И вот это тоже очень волнующий момент - когда разгора-
ется, Ах, славный момент!
Алеша присел на корточки перед каменкой и неотрывно смотрел, как
огонь, сперва маленький, робкий, трепетный, все становится больше, все
надежней. Алеша всегда много думал, глядя на огонь. Например: "Вот вы
там хотите, чтобы все люди жили одинаково... Два полена и то сгорают не-
одинаково, а вы хотите, чтоб люди прожили одинаково!" Или еще он сделал
открытие: человек, помирая, в конце в самом,- так вдруг захочет жить,
