говорить, посмеяться... И чтоб им было совсем хорошо, он запел трога-
тельную песню тех мест, откуда только что прибыл:
Прости мне, ма-ать,
За все мои поступки,
Что я порой не слушалась тебя-а!..
На минуту притихли было; Степана целиком захватило чувство содеянного
добра и любви к людям. Он заметно хмелел.
Эх, я думала-а, что тюрьма д это шутка,
И этой шуткой сгубила д я себя-а! -
пел Степан.
Песня не понравилась - не оценили чувства раскаявшейся грешницы, не
тронуло оно их...
- Блатная! - с восторгом пояснил тот самый простодушный парень, кото-
рый считал, что в тюрьме - сплошное жулье.- Тихо вы!
- Чо же, сынок, баб-то много сидит? - спросила мать с другого конца
стола.
- Хватает.
И возник оживленный разговор о том, что, наверно, бабам-то там нес-
ладко.
- И вить дети небось пооставались.
- Детей - в приюты...
- А я бы баб не сажал! - сурово сказал один изрядно подвыпивший мужи-
чок.Я бы им подолы на голову - и ремнем!
- Не поможет,- заспорил с ним Ермолай.- Если ты ее выпорол - так? -
она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами - она мне
со зла немую девку принесла.
Кто-то поднял песню. Свою. Родную,
Оте-ец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с им...
Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку вы-
равниваться.
...Три дня, три ноченьки старался -
Сестру из плена выруча-ал...
Увлеклись песней - пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол перед
собой.
Злодей пустил злодейку пулю,
Уби-ил красавицу сестру-у.
Взошел я на гору крутую,
Село-о родное посмотреть:
Гори-ит, горит село родное,
Гори-ит вся родина-а моя-а!..
Степан крепко припечатал кулак в столешницу.
- Ты меня не любишь, не жалеешь! - сказал он громко.- Я вас всех ува-
жаю, черти драные! Я сильно без вас соскучился.
У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь - кто-то предусмотри-
тельный смотался за гармонистом. Взревели... Песня погибла. Вылезали
из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались пок-
репче дать ногой в половицу.
Бабы образовали круг и пошли и пошли с припевом. И немая пошла и по-
махивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И
она тоже смеялась - она была счастлива.
- Верка! Ве-ерк! - кричал изрядно подпивший мужичок.- Ты уж тогда
спой, ты спой, чо же так ходить-то! - Никто его не слышал, и он сам сме-
ялся своей шутке - просто закатывался.
Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:
- Кэ-эк она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло. Я
насилу насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к
добру?" А она мне в самое ухо дунула: "К добру!"
Пожилая баба покачала головой:
- К добру?
- К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
- Упредила.
- Упредила, упредила, А я ишо подумай вечером-то: "К какому добру,ду-
маю,- мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то отк-
рывается - и он вот он, на пороге,
- Господи, господи,- прошептала пожилая баба и вытерла концом платка
повлажневшие глаза.- Надо же!
Бабы втащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думая пошел вколачивать
одной ногой, а второй только каблуком пристукивал... И приговаривал:
"Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та". И вколачивал и вколачивал ногой так, что
посуда в шкафу вздрагивала.
- Давай, Ермил! - кричали Ермолаю,- У тя седня радость большая - ше-
велись!
- Ат-та, оп-па,- приговаривал Ермолай, а рабочая спина его, ссутулив-
шаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так он и
плясал - слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело висе-
ли вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести - долго ждал
этого дня, без малого пять лет.
В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь:
- Давай, тять...
- Давай - батька с сыном! Шевелитесь!
- А Степка-то не изработался - взбрыкивает.
- Он же говорит: им там хорошо было. Жрать давали...
- Там дадут - догонют да еще дадут.
- Ат-та, оп-па!..-приговаривал Ермолай, приноравливаясь к сыну.
Плясать оба не умели, но работали ладно - старались. Людям нравилось,
смотрели на них с удовольствием,
Так гуляли.
Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер. Ви-
дели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел
с ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, навер-
но, явиться Степану в сельсовет - оформить всякие там бумаги. Только не-
мая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот
спьяну отмахнулся.
- Отстань, ну тя! Пляши вон.
Вышли за ворота. Остановились.
- Ты что, сдурел, парень? - спросил участковый, вглядываясь в лицо
Степана.
Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся:
- Чудно? Ничего... Бывает.
- Тебе же три месяца сидеть осталось!
- Знаю не хуже тебя... Дай закурить.
Участковый дал ему папиросу, закурил сам.
- Пошли.
- Пошли.
- Может, скажешь дома-то?.. А то хватятся...
- Сегодня не надо - пусть погуляют. Завтра скажешь.
- Три месяца не досидеть и сбежать!.. - опять изумился милиционер. -
Прости меня, но я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал вся-
ких. Зачем ты это сделал?
Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые
избы, ворота, прясла... Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холо-
док, задумчиво улыбался.
- А?
- Чего?
- Зачем ты это сделал-то?
- Сбежал-то? А вот-пройтись разок... Соскучился. Сны замучили.
- Так ведь три месяца осталось! - почти закричал участковый.- А те-
перь еще пару лет накинут.
- Ничего... Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны
замучили -каждую ночь деревня снится... Хорошо у нас весной, верно?
- Н-да...- раздумчиво сказал участковый.
Долго шли молча, почти до самого сельсовета.
- И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?
- Трое.
- А те где?
- Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.
- И сколько же ты добирался?
- Две недели.
- Тьфу!.. Ну, черт с тобой, сиди.
В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан задумчиво смотрел
в темное окно. Хмель прошел.
- Оружия нет? - спросил участковый, отвлекаясь от протокола.
- Сроду никакой гадости не таскал с собой,
- Чем же ты питался в дороге?
- Они запаслись-те двое-то...
- А им по сколько оставалось?
- По много...
- Но им-то хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дернул?
- Ладно, надоело! - обозлился Степан. - Делай свое дело, я ж тебе не
мешаю.
Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:
- А я, честно говоря, не поверил, когда мне позвонили. Думаю: ошибка
какая-нибудь - не может быть, чтоб на свете были такие придурки. Оказы-
вается, правда.
Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.
- Небось смеялись над тобой те двое-то? - не вытерпел и еще спросил
словоохотливый милиционер.
Степан не слышал его.
Милиционер долго, с любопытством смотрел на него. Сказал:
- А по лицу не скажешь, что дурак.- И продолжал сочинять протокол.
В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге, посмот-
рела испуганными глазами на милиционера, на брата...
- Мэ-мм? - спросила брата.
Степан растерялся:
- Ты зачем сюда?
- Мэ-мм?! - замычала сестра, показывая на милиционера.
- Это сестра, что ли? - спросил тот.
- Ну...
Немая подошла к столу, тронула участкового за плечи и, показывая на
брата, руками стала пояснять свой вопрос: "Ты зачем увел его?!"
Участковый понял.
- Он... он,- показал на Степана, - сбежал из тюрьмы! Сбежал! Вот
так!..Участковый показал на окно и показал, как сбегают.- Нормальные лю-
ди в дверь выходят, а он в окно - раз, и ушел. И теперь ему будет...-
Милиционер сложил пальцы в решетку и показал немой на Степана.- Теперь
ему опять вот эта штука будет! Два! - Растопырил два пальца и торжеству-
юще потряс ими.Два года еще!
Немая стала понимать... И когда она совсем все поняла, глаза ее, си-
ние, испуганные, загорелись таким нечеловеческим страданием, такая в них
отразилась боль, что милиционер осекся. Немая смотрела на брата. Тот
побледнел и замер - тоже смотрел на сестру.
- Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так не делают нормальные
люди...
Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану, повисла у него на
шее...
- Убери ее, - хрипло попросил Степан. - Убери!
- Как я ее уберу?..
- Убери, гад! - заорал Степан не своим голосом,- Уведи ее, а то я те-
бе расколю голову табуреткой!
Милиционер вскочил, оттащил немую от брата... А она рвалась к нему и
мычала. И трясла головой.
- Скажи, что ты обманул, пошутил... Убери ее!
- Черт вас!.. Возись тут с вами, - ругался милиционер, оттаскивая не-
мую к двери.- Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! - пытался
он втолковать ей.- Счас он придет!..- Ему удалось наконец подтащить ее к
двери и вытолкнуть.- Ну, здорова! - Он закрыл дверь на крючок.- Фу-у...
Вот каких ты делов натворил - любуйся теперь.
Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку.
Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку, подошел к
телефону.
- Вызываю машину - поедем в район, ну вас к черту... Ненормальные ка-
кие-то.
А по деревне серединой улицы бежала, спотыкаясь, немая и горько пла-
кала. Она торопилась всем сказать, закричать всем, которые пляшут и не
знают, что брата опять зачем-то хотят увезти. Она торопилась.
Василий Шукшин. Сураз
Спирьке Расторгуеву - тридцать шестой, а на вид - двадцать пять, не
больше. Он поразительно красив: в субботу сходит в баню, пропарится,
стащит с недельную шоферскую грязь, наденет свежую рубаху - молодой бог!
Глаза ясные, умные... Женственные губы ало цветут на смуглом лице. Срос-
шиеся брови, как вороньго крыла, размахнулись в капризном изгибе. Черт
его знает!.. Природа, тоже иногда шутит. Ну зачем ему? Он и сам говорит:
"Это мне - до фени". Ему все фени. Тридцать шесть лет - ни семьи, ни хо-
зяйства настоящего. Знает свое - машинничать да к одиноким бабам по но-
чам шастать. Шастает ко всем подряд, без разбора. Ему это - тоже "до фе-
ни". Как назло кому: любит постарше и пострашнее.
- Спирька, дурак ты, дурак, хоть рожу свою пожалей! К кому поперся -
к Лизке корявой, к терке!.. Неужели не совестно?
- С лица воду не пить,- резонно отвечает Спирька.- Она - терка, а ду-
шевней всех вас.
Жизнь Спирьки скособочилась рано. Еще он только был в пятом классе, а
уж начались с ним всякие истории. Учительница немецкого языка, тихая
обидчивая старушка из эвакуированных, пристально рассматривая Спирьку,
говорила с удивлением:
- Байрон!.. Это поразительно, как похож!
Спирька возненавидел старушку.
Только подходило "Анна унд Марта баден", у него болела душа - опять
пойдет: "Нет, это поразительно!.. Вылитый маленький Байрон". Спирьке это
надоело. Однажды старушка завела по обыкновению:
- Невероятно, никто не поверит: маленький Бай...
- Да пошла ты к... - И Спирька загнул такой мат, какого постеснялся
бы пьяный мужик.
У старушки глаза полезли на лоб. Она потом говорила:
- Я не испугалась, нет, я была санитаркой в четырнадцатом году, я
много видела и слышала... Но меня поразило: откуда он-то знает такие
слова?! А какое прекрасное лицо!.. Боже, какое у него лицо - маленький
Байрон!
"Байрона" немилосердно выпорола мать. Он отлежался и двинул на фронт.
В Новосибирске его поймали, вернули домой. Мать опять жестоко избила
его... А ночью рвала на себе волосы и выла над сыном; она прижила
Спирьку от "проезжего молодца" и болезненно любила и ненавидела в нем
того молодца: Спирька был вылитый отец, даже характером сшибал, хоть в
