Кто тебе виноват?!
- М-м.- Парень скрипнул зубами. Промолчал.
- Я не поп, и здесь тебе не церква, чтобы злобой своей харкать. Здесь
- тайга: все одинаковые. Помни это. А то и до воли своей не добежишь -
сломишь голову. Знаешь, говорят: молодец - против овец, а спроть молодца
- сам овца. Найдется и на тебя лихой человек. Обидишь вот так вот - ни
за што ни про што, он тебе покажет, где волю искать.
- Не сердись, отец,- примирительно сказал парень.- Ненавижу, когда
жить учат, Душа кипит! Суют в нос слякоть всякую, глистов: вот хорошие,
вот как жить надо. Ненавижу! - почти крикнул.- Не буду так жить. Врут!
Мертвечиной пахнет! Чистых, умытых покойничков мы все жалеем, все любим,
а ты живых полюби, грязных. Нету на земле святых! Я их не видел. Зачем
их выдумывать?! - парень привстал на локоть; смутно - пятном - белело в
сумраке, в углу, его лицо, зло и жутковато сверкали глаза.
- Поостынешь маленько, поймешь: не было ба добрых людей, жись ба дав-
но остановилась. Сожрали бы друг друга или перерезались. Это никакой ме-
ня не Христос учил, сам так щитаю. А святых - это верно: нету. Я сам
вроде ничо, никто не скажет: плохой или злой там. А молодой был... Неда-
леко тут кержацкий скит стоял, за согрой, семья жила: старик со старухой
да дочь ихная годов двадцати пяти, Они, может, не такие уж старые были,
старики-то, а мне казалось тогда - старые. Они цотом ушли куда-то. Ну,
дак вот: была у их дочь. Все божественные, спасу нет: от людей ушли, от
греха, дескать, подальше. А я эту дочь-ту заманил раз в березник и...
это... ла-ла с ей. Хорошая девка была, здоровая. До ребенка дело дошло.
А уж я женатый был...
- А говоришь, худою ничего не делал?
- Вот и выходит, што я не святой. Я не насильничал, правда, лаской
донял, а все одно... дитя-то пустил по свету. Спомнишь-жалко. Большой уж
теперь, материт, поди.
- Жизнь дал человеку - не убил. И ее, может, спас. Может, она после
этого рванула от них. А так довели бы они ее со своими молитвами: пове-
силась бы на суку где-нибудь, и все. И мужика бы ни разу не узнала. Хо-
рошее дело сделал, не переживай.
- Хорошее или плохое, а было так. Хорошего-то мало, конешно.
- Там еще осталось?
- Спиртяги? Есть маленько. Пей, я не хочу больше.
Парень выпил. Опять крякнул. Не стал закусывать.
- Много пьешь-то?
- Нет, это... просто перемерз. Пить надо не так, отец. Надо красиво
пить. Музыка... Хорошие сигареты, шампанское... Женщины. Чтоб тихо,
культурно.Парень опять размечтался, лег, закинул руки за голову.- Барда-
ки презираю. Это не люди - скот. М-м, как можно красиво жить! Если я за
одну ночь семь раз заигрывал с курносой - так? - если она меня гладила
костлявой рукой и хотела поцеловать в лоб,- я устаю, Я потом отдыхаю, Я
наслаждаюсь и люблю жизнь больше всех прокуроров, вместе взятых. Ты го-
воришь - риск? А я говорю - да. Пусть обмирает душа, пусть она дрожит,
как овечий хвост,- я иду прямо, я не споткнусь и не поверну назад.
- Ты кем работал до этого? - поинтересовался Никитич,
- Я? Агентом по снабжению. По культурным связям с зарубежными страна-
ми. Вообще я был ученый. Я был доцентом на тему: "Что такое колорадский
жук и как с ним бороться",- Парень замолчал, а через минуту сонным голо-
сом сказал: - Все, отец... Я ушел.
- Спи.
Никитич пошуровал короткой клюкой в камельке, набил трубочку и стал
думать про парня. Вот тебе и жизнь - все дадено человеку: красивый, здо-
ровый, башка вроде недурная... А... что? Дальше что? По лесам бегать?
Нет, это город их доводит до ручки. Они там свихнулись все. Внуки Ники-
тича - трое - тоже живут в большом городе. Двое учатся, один работает,
женат. Они не хвастают, как этот, но их тянет в город. Когда они приез-
жают летом, им скучно. Никитич достает ружья, водит в тайгу и ждет, что
они просветлеют, отдохнут душой и проветрят мозги от ученья. Они притво-
ряются, что им хорошо, а Никитичу становится неловко: у него больше ни-
чего нет, чем порадовать внуков. Ему тяжело становится, как будто он об-
манул их. У них на уме один город. И этот, на нарах, без ума в город
рвется. На его месте надо уйти подальше, вырыть землянку и пять лет не
показываться, если уж сидеть невмоготу стало. А он снова туда, где на
каждом шагу могут за шкирку взять. И ведь знает, что возьмут, а идет...
"Что за сила такая в этом городе! Ну ладно, я - старик, я бывал там три
раза всего, я не понимаю... Согласен, Там весело и огней много. Но раз я
не понимаю, так я и не хаю. Охота там? На здоровье, а мне здесь хорошо.
Но так получается, что они приходят оттуда и нос воротят: скучно, тоска.
Да присмотрись хорошенько! Ты же увидеть-то ничего не успел, а уж давай
молоть про свой город. А посмотри, как, к примеру, муравей живет. Или -
крот. Да любая животина!.. Возьми приглядись для интереса. А потом ду-
май: много ты про жизнь знаешь или нет? Вы мне - сказки про город?.. А
если я начну рассказывать, сколько я знаю! Но меня не слушают, а на вас
глаза пялят - городской. А мне хрен с тобой, что ты городской, что ты
штиблетами по тротуару форсишь. Дофорсился вот: отвалили лет пятнадцать,
наверно, за красивую-то жизнь. Магазин, наверно, подломил, не иначе. Ши-
канул разок - и загремел. И опять на рога лезет. Сам! Это уж, значит, не
может без города. Опять на какой-нибудь магазин нацелился. Шампанское...
а откуда оно, шампанское-то, возьмется? Дурачье... Сожрет он вас, город,
с костями вместе. И жалко дураков. И ничего сделать нельзя. Не дока-
жешь".
Дрова в камельке догорели. Никитич дождался, когда последние искорки
умерли в золе, закрыл трубу, погасил фонарь, лег рядом с парнем. Тот
глубоко и ровно дышал, неловко подвернув под себя руку. Даже не ше-
вельнулся, когда Никитич поправил его руку.
"Намаялся,-подумал Никитич.-Дурило... А кто заставляет? Эх, вы!!"
...За полночь на улице, около избушки, зашумели. Послышались голоса
двух или трех мужчин.
Парень рывком привстал - как не спал.
Никитич тоже приподнял голову.
- Кто это? - быстро спросил парень.
- Шут их знает.
Парень рванулся с нар - к двери, послушал, зашарил рукой по стене -
искал ружье. Никитич догадался,
- Ну-ка, не дури! - прикрикнул негромко.- Хуже беды наделаешь,
- Кто это? - опять спросил парень.
- Не знаю, тебе говорят.
- Не пускай, закройся.
- Дурак. Кто в избушке закрывается? Нечем закрываться-то. Ложись и не
шевелися.
- Ну, дед!..
Парень не успел досказать. Кто-то поднялся на крыльцо и искал рукой
скобу. Парень ужом скользнул на нары, еще успел шепнуть:
- Отец, клянусь богом, чертом, дьяволом: продашь... Умоляю, старик.
Век...
- Лежи,- велел Никитич.
Дверь распахнулась.
- Ага! - весело сказал густой бас. - Я же говорил: кто-то есть, Теп-
ло, входите!
- Закрывай дверь-то! - сердито сказал Никитич, слезая с нар. - Обра-
довался тепло! Расшиперься пошире - совсем жарко будет.
- Все в порядке,- сказал бас,- И тепло, и хозяин приветливый.
Никитич засветил фонарь.
Вошли еще двое. Одного Никитич знал: начальник районной милиции. Его
все охотники знали: мучил охотничьими билетами и заставлял платить взно-
сы.
- Емельянов? - спросил начальник, высокий упитанный мужчина лет под
пятьдесят.- Так?
- Так, товарищ Протокин.
- Ну вот!.. Принимай гостей.
Трое стали раздеваться.
- Пострелять? - не без иронии спросил Никитич. Он не любил этих наез-
жающих стрелков: только пошумят и уедут.
- Надо размяться маленько. А это кто? - Начальник увидел парня на на-
рах.
- Иолог,- нехотя пояснил Никитич.- От партии отстал.
- Заблудился, что ли?
- Но.
- У нас что-то неизвестно. Куда ушли, он говорил?
- Кого он наговорит! Едва рот разевал: замерзал. Спиртом напоил его -
щас спит как мертвый.
Начальник зажег спичку, поднес близко к лицу парня, У того не дрогнул
ни один мускул. Ровно дышал.
- Накачал ты его.- Спичка начальника погасла.- Что же у нас-то ничего
не известно?
- Может, не успели еще сообщить? - сказал один из пришедших.
- Да нет, видно, долго бродит уже. Не говорил он, сколько один ходит?
- Нет,- ответствовал Никитич.- Отстал, говорит. И все.
- Пусть проспится. Завтра выясним. Ну что, товарищи: спать?
- Спать,- согласились двое.- Уместимся?
- Уместимся,- уверенно сказал начальник.- Мы прошлый раз тоже впяте-
ром были. Чуть не загнулись к утру: протопили, да мало. А мороз стоял -
под пятьдесят.
Разделись, улеглись на нарах. Никитич лег опять рядом с парнем, Приш-
лые поговорили немного о своих районных делах и замолчали. Скоро все
спали.
...Никитич проснулся, едва только обозначилось в стене оконце. Парня
рядом не было, Никитич осторожно слез с нар, нашарил в кармане спички.
Еще ни о чем худом не успел подумать. Чиркнул спичкой... Ни парня нигде,
ни фуфайки его, ни ружья Никитича не было. Неприятно сжало под сердцем.
"Ушел. И ружье взял".
Неслышно оделся, взял одно ружье из трех, составленных в углу, пощу-
пал в кармане патроны с картечью. Тихо открыл дверь и вышел.
Только-только занимался рассвет. За ночь потеплело. Туманная хмарь
застила слабую краску зари. В пяти шагах еще ничего не было видно. Пахло
весной.
Никитич надел свои лыжи и пошел по своей лыжне, четко обозначенной в
побуревшем снегу.
- Сукин ты сын, варнак окаянный,- вслух негромко ругался он.- Уходи,
пес с тобой, а ружье-то зачем брать! Што я тут без ружья делать стану,
ты подумал своей башкой? Што я, тыщи, што ли, большие получаю,- напа-
саться на вас на всех ружьями? Ведь ты же его, поганец, все равно бро-
сишь где-нибудь. Тебе лишь бы из тайги выйти... А я сиди тут сложа ручки
без ружья. Ни стыда у людей, ни совести.
Помаленьку отбеливало.
День обещал быть пасмурным и теплым.
Лыжня вела не в сторону деревни.
- Боишься людей-то? Эх, вы... "Красивая жись". А последнее ружьишко у
старика взять - это ничего, можно. Но от меня ты не уйде-ешь, голубчик.
Я вас таких семерых замотаю, хоть вы и молодые.
Зла большого у старика не было. Обидно было: пригрел человека, а он
взял и унес ружье. Ну не подлец после этого!
Никитич прошел уже километра три. Стало совсем почти светло; лыжня
далеко была видна впереди.
- Рано поднялся. И ведь как тихо сумел!
В одном месте парень останавливался закурить: сбочь лыжни ямка - пал-
ки втыкал, На снегу крошки листовухи и обгоревшая спичка.
- И кисет прихватил! - Никитич зло плюнул.- Вот поганец так поганец!
- Прибавил шагу.
...Парня Никитич увидел далеко в ложбине, внизу.
Шел парень дельным ровным шагом, не торопился, но податливо. За спи-
ной - ружье.
- Ходить умеет,- не мог не отметить Никитич.
Свернул с лыжни и побежал в обход парню, стараясь, чтоб его скрывала
от него вершина длинного отлогого бугра. Он примерно знал, где встретит
парня: будет на пути у того неширокая просека. Он пройдет ее, войдет
снова в чащу... и, тут его встретит Никитич.
- Щас я на тебя посмотрю,- не без злорадства приговаривал Никитич,
налегая вовсю на палки.
Странно, но ему очень хотелось еще раз увидеть прекрасное лицо парня.
Что-то было до страсти привлекательное в этом лице. "Может, так и надо,
что он рвется к своей красивой жизни. Что ему тут делать, если подумать?
Засохнет. Жизнь, язви ее, иди разберись".
У просеки Никитич осторожно выглянул из чащи: лыжни на просеке еще не
было - обогнал. Быстро перемахнул просеку, выбрал место, где примерно
выйдет парень, присел в кусты, проверил заряд и стал ждать. Невольно,
опытным охотничьим глазом осмотрел ружье: новенькая тулка, блестит и
резко пахнет ружейным маслом. "На охоту собирались, а не подумали: не
надо, чтоб ружье так пахло. На охоте надо и про табачок забыть, и рот
чаем прополоскать, чтоб от тебя не разило за версту, и одежду лучше все-
го другую надеть, которая на улице висела, чтоб жильем не пахло. Охотни-
