жие, упал... Он - испугался, это понятно. Испугайся он один, в лесу,
увидев медведя,- ну, тогда положись на волю божью, как говорят, точнее,
на медвежью, задерет он тебя или не задерет? Но здесь - солдат, он шел в
атаку не один, он испугался, он породил страх у всей роты!
- Ничего подобного! - сказал Михаиле.- Как бежали, так и бежали!
- Вы бежали с другим настроением. Вы сами того не сознавали, но в вас
уже жил страх. Струсивший солдат как бы дал вам понять, какая опасность
вас ждет впереди,- возможно, смерть...
- А то мы без него не знали.
- Что же касается данного конкретного случая...
Венька не отрываясь смотрел на представительного мужчину, плохо пони-
мал, что он говорит. Понимал только, что мужчина тоже очень хочет его
посадить, хотя вовсе не злой, как теща, и первый раз в глаза увидел
Веньку. Венька раньше никогда на судах не бывал, не знал, что существуют
государственные обвинители, общественные обвинители... Суд для него -
это судья. И он никак не мог постичь, зачем надо этому человеку во что
бы то ни стало посадить его, Веньку, на три года в тюрьму? Судья молчит,
а этот - в который уже раз - встает и говорит, что надо посадить, и все.
Венька онемел от удивления. Когда его спросили, хочет ли дать суду ка-
кие-нибудь пояснения, Венька пожал плечами и как-то торопливо, испуганно
возразил:
- Зачем?
Суд удалился на совещание.
Венька сидел. Ждал. Его сковал ужас... Не ужас перед тюрьмой: когда
он шел сюда, он прикинул в уме: двадцать восемь плюс три, ну четыре -
тридцать один - тридцать два... Ерунда. Его охватил ужас перед этим муж-
чиной. Он так в него всмотрелся, что и теперь, когда его уже не было за
столом, видел его как живого: спокойный, умный, веселый... И доказывает,
доказывает, доказывает - надо сажать. Это непостижимо. Как же он по-
том... ужинать будет, детишек ласкать, с женой спать?.. Раньше Веня час-
то злился на людей, но не боялся их, теперь он вдруг с ужасом понял, что
они бывают - страшные. Один раз в жизни Веню били двое пьяных. Били и
как-то подстанывали - от усердия, что ли. Веня долго потом с омерзением
вспоминал не боль, а это вот тихое постанывание после ударов. Но то были
пьяные, безумные... Этот - представительный, образованный, вовсе не сер-
дится, спокойно убеждает всех, надо сажать. О господи! Теща!.. Теща -
змея и дура, она не три года, а готова пять выхлопотать для зятя, и это
можно понять. Она такая-курва. Но этот-то!.. Как же так?
Вене вынесли приговор: два года условно.
За Веню радовавшись.
А Веня шел непривычно задумчивый... Все стоял в глазах тот представи-
тельный мужчина, и Венька все не переставал изумляться... Неужели он все
время так делает?
Жить пока Веня пошел к Кольке Волобуеву.
Колька опять предложил выпить, Веня отказался. Рано ушел в горницу,
лег на лавку и все думал, думал.
Какая все-таки жизнь! - в один миг все сразу рухнуло. Да и пропади бы
он пропадом, этот кожан! И что вдруг так уж захотелось купить кожан? Жил
без него, ничего, жил бы и дальше, Сманить надо было Соньку от тещи!
Жить отдельно... Правда, она тоже - дура, не пошла бы против матери. Но
о чем бы ни думал Веня в ту ночь, как ни саднила душа, все вспоминался
представительный мужчина - смотрел на Веню сверху, со сцены, не зло, не
кричал... У него поблескивала металлическая штучка на галстуке. Брови у
него черные, густые, чуть срослись не переносице. Волосы гладко причеса-
ны назад, отсвечивают. А несколько волосиков слились и колечком повисли
над лбом и покачивались, вздрагивали, когда мужчина говорил. Лицо хоть
широкое, круглое, но крепкое, а когда он улыбался, на щеках намечались
ямочки...
Утром Веня поехал в рейс, в район.
Выехал рано, только-только встало солнышко. Но было уже тепло, земля
не остыла за ночь.
Веня в дороге всегда успокаивался, о людях начинал думать: будто они,
каких знал, где-то остались далеко и его не касаются. Вспоминал всех,
скопом... Думал: сами они там крепко все запутались, нервничают, много
бестолочи. Вчерашнее судилище вспоминалось как сон, тяжелый, нехоро-
ший...
На 27-м километре Веня увидел впереди "Волгу" - стоит, капот задран,
а рядом - у Вени больно екнуло сердце - вчерашний представительный муж-
чина. Веня почему-то растерялся, даже газ скинул... И когда представи-
тельный мужчина "голоснул" ему, Веня послушно остановился.
Мужчина поспешно подошел к кабине и заговорил:
- Подбрось, слушай...- И узнал Веню.- О-о,- сказал он, как показалось
Вене тоже несколько растерянно,- старый знакомый!
- Садись! - пригласил Веня, Та некая растерянность, какую он уловил в
глазах представительного мужчины, вмиг вселила в него какую-то нахальную
веселость.- Припухаем?
Представительный мужчина легко сел в кабину и прямо и тоже весело
посмотрел на Веню. И уже через минуту, как поехали, Веня усомнился - не
показалось ли ему, что представительный мужчина поначалу словно расте-
рялся?
- Ну, как? - спросил мужчина.
- Што?
- Настроение-то?.. Я думал, ты запьешь... так на недельку. Прямо ска-
жу тебе, парень: счастливый билет ты вчера вытянул.
Веня молчал. Он не знал, что говорить. Не знал, как вести себя.
- С женой, конечно, развод? - понимающе спросил мужчина. И опять пря-
мо посмотрел на Веню.
- Конечно,- Веню опять поразило, как вчера, на суде, что этот человек
- такой... крепкий, что ли, умный, напористый, и при этом веселый.
- Эх, ребятки, ребятки... Беда с вами... Вот ведь и не скажешь, что
жареный петух в зад не клевал,- и жил трудно, а одним махом взял и все
перечеркнул: и семью разрушил, и репутация уже не та... Любил ведь же-
ну-то?
Тут Веня чего-то вдруг обозлился:
- Не твое дело.
- Конечно, не мое! - воскликнул мужчина. - Твое. Твое, братец, твое.
Было бы мое, моя бы душа и страдала. Только жалко вас, дураков, вот шту-
ка-то. Выпьете на пятак, а горя... на два восемьдесят семь.- Мужчина
чуть колыхнул животом.- Неужели трезвому нельзя было поговорить? И же-
на-то ведь красивая, я вчера посмотрел. Жить бы да радоваться...
Веня на мгновение как бы ослеп - до глубины, до боли осознал вдруг:
ведь потерял он Соньку-то! Совсем! И как в пропасть полетел, ужаснул-
ся...
- А что это за кожаное пальто, где ты его хотел достать?
- Да там, в аймаке, шьет один...- Веня смотрел вперед. Впереди был
мост через Ушу. Широкий, длинный - Уша по весне разливается, как Волга.-
На заказ.
- Из своего материала?
- Из своего.
- И сколько берет? - расспрашивал прокурор.
- По-разному. Я хотел рублей за сто шестьдесят. Если хорошее - доро-
же.Веня вроде и не слышал вопросов, а отвечал верно.
- Что значит - хорошее?
- Ну, кожа другая, выделка другая... Разная бывает выделка.
- Ну, допустим, самую хорошую? То есть самую хорошую кожу, самой хо-
рошей выделки. Сколько станет?
- Рублей, может, триста... Одному, говорит, за четыреста шил.
Машина въехала на мост.
- А где этот аймак? Далеко?
- Нет.- Странно: вроде Веня был один в кабине и разговаривал сам с
собой - такое было чувство.
- Адрес-то знаешь?
- Знаю адрес. Знаю... Эх! - крикнул вдруг Веня, как в пустоте,- гром-
ко.А не ухнуть ли нам с моста?!
Он даванул газ и бросил руль... Машина прыгнула. Веня глянул на про-
курора... И увидел его глаза - большие, белые от ужаса. И Веньке стало
очень смешно, он засмеялся. А потом уж на него боком навалился прокурор
и вцепился в руль. И так они и съехали с моста: Веня смеялся и давил
газ, а прокурор рулил. А когда съехали с моста, Веня скинул газ и взял
руль. И остановился.
Прокурор вылез из кабины... Глянул еще раз на Веньку. Он был еще
бледный. Он хотел, видно, что-то сказать, но не сказал. Хлопнул дверцей,
Веня включил скорость и поехал. Он чего-то вдруг устал. И - хорошо,
что он остался один в кабине, спокойнее как-то стало. Лучше.
Василий Шукшин. Одни
Шорник Антип Калачиков уважал в людях душевную чуткость и доброту. В
минуты хорошего настроения, когда в доме устанавливался относительный
мир, Антип ласково говорил жене:
- Ты, Марфа, хоть и крупная баба, а бестолковенькая.
- Эт почему же?
- А потому... Тебе что требуется? Чтобы я день и ночь только шил и
шил? А у меня тоже душа есть. Ей тоже попрыгать, побаловаться охота, ду-
ше-то.
- Плевать мне на твою душу!
- Эх-х...
- Чего "эх"? Чего "эх"?
- Так... Вспомнил твоего папашу-кулака, царство ему небесное.
Марфа, грозная, большая Марфа, подбоченившись, строго смотрела сверху
на Антипа. Сухой, маленький Антип стойко выдерживал ее взгляд,
- Ты папашу моего не трожь!.. Понял?
- Ага, понял,- кротко отвечал Антип.
- То-то.
- Шибко уж ты строгая, Марфынька. Нельзя так, милая: надсадишь серде-
чушко свое и помрешь.
Марфа за сорок лет совместной жизни с Антипом так и не научилась по-
нимать; когда он говорит серьезно, а когда шутит.
- Вопчем, шей.
- Шью, матушка, шью.
В доме Калачиковых жил неистребимый крепкий запах выделанной кожи,
вара и дегтя. Дом был большой, светлый. Когда-то он оглашался детским
смехом; потом, позже, бывали здесь и свадьбы, бывали и скорбные ночные
часы нехорошей тишины, когда зеркало завешено и слабый свет восковой
свечи - бледный и немощный - чуть-чуть высвечивает глубокую тайну смер-
ти. Много всякого было. Антип Калачиков со своей могучей половиной вывел
к жизни двенадцать человек детей. А всего было восемнадцать.
Облик дома менялся с годами, но всегда неизменно оставался рабочий
уголок Антипа - справа от печки, за перегородкой. Там Антип шил сбруи,
уздечки, седелки, делал хомуты. И там же, на стенке, висела его заветная
балалайка. Это была страсть Антипа, это была его бессловесная глубокая
любовь всей жизни - балалайка. Антип мог часами играть на ней, склонив
набочок голову, и непонятно было: то ли она ему рассказывает что-то
очень дорогое, давно забытое им, то ли он передает ей свои неторопливые
стариковские думы. Он мог сидеть так целый день, и сидел бы, если бы не
Марфа. Марфе действительно нужно было, чтобы он целыми днями только шил
и шил: страсть как любила деньги, тряслась над копейкой. Она всю жизнь
воевала с Антиповой балалайкой. Один раз дошло до того, что она в гневе
кинула ее в огонь, в печку. Побледневший Антип смотрел, как она горит.
Балалайка вспыхнула сразу, точно берестинка. Ее стало коробить... Трижды
простонала она почти человеческим стоном - и умерла.
Антип пошел во двор, взял топор и изрубил на мелкие кусочки все заго-
товки хомутов, все сбруи, седла и уздечки. Рубил молча, аккуратно. На
скамейке. Перетрусившая Марфа не сказала ни слова. После этого Антип пил
неделю, не заявляясь домой. Потом пришел, повесил на стенку новую бала-
лайку и сел за работу. Больше Марфа никогда не касалась балалайки. Но за
Антипом следила внимательно: не засиживалась у соседей подолгу, вообще
старалась не отлучаться из дому. Знала: только она за порог, Антип сни-
мает балалайку и играет - не работает.
Как-то раз осенним вечером сидели они - Антип в своем уголке, Марфа у
стола с вязаньем.
Молчали.
Во дворе слякотно, дождик идет. В доме тепло, уютно. Антип молоточком
заколачивает в хомут медные гвоздочки: тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук...
Отложила Марфа вязанье, о чем-то задумалась, глядя в окно.
Тук-тук, тук-тук,- постукивает Антип. И еще тикают ходики, причем
как-то так, что кажется, что они вот-вот остановятся. А они не останав-
ливаются. В окна мягко и глуховато сыплет горстями дождь.
- Чего пригорюнилась, Марфынька? - спросил Антип.- Все думаешь, как
деньжат побольше скопить?
Марфа молчит, смотрит задумчиво в окно. Антип глянул на нее.
- Помирать скоро будем, так что думай не думай. Думай не думай - сто
рублей не деньги.- Антип любил поговорить, когда работал.- Я вот всю
