Солодовников дошел до саней, больно стегнул вожжами кобылу и поехал,
В какойто статье он прочитал у какого-то писателя, что "идиотизма дере-
венской жизни" никогда не было и конечно же нет и теперь. "Сам идиот,
поэтому и идиотизма нет и не было", - зло подумал он про писателя.
Ноги Солодовников поцарапал сильно, теперь саднило, и он решил вер-
нуться в больницу и на всякий случай обезвредить ссадины. Но остановил-
ся, постоял и раздумал, решил, что в совхозе попросит спирту и протрет
ноги.
Он потихоньку ехал дальше и успокоился. Вообще неплохое продолжение
первой главы "Записок". Только с юмором надо как-то... осторожнее, что
ли. При чем тут юмор и ирония? Это должна быть трезвая, деловая вещь,
без всяких этих штучек. В том-то и дело, что не развлекать он собрался,
а поведать о трудной, повседневной, нормальной, если хотите, жизни
сельского врача. Солодовников совсем успокоился, только очень неуютно,
неудобно было в жестких, холодных санях.
Николай Васильевич Ненароков, человек нестарый, сорокалетний, но мед-
лительный (нарочно, показалось Солодовникову), рассудительный... Долго
беседовал с Солодовниковым, присматривался. Узнал, где учился молодой
человек, как попал в эти края (по распределению?), собирается ли оста-
ваться здесь после обязательных трех лет... Солодовникову директор очень
не понравился. Под конец он прямо и невежливо спросил:
- Вы дадите железо?
- А как же? Вы что, обиделись, что расспрашиваю вас? Мне просто инте-
ресно... У меня сынишка подрастает, тоже хочет в медицинский, вот я и
прощупываю, так сказать, почву. Конкурс большой?
- Да, с каждым годом больше.
- Вот,- решил директор.- Нечего и соваться. Есть сельскохозяйственный
- прямая дорога. Верно? Специалисты позарез нужны, без работы не будет.
Солодовников пожал плечами:
- Но если человек хочет...
- Мало ли чего мы хочем! Я, может, хочу... - Директор посмотрел на
молодого врача, не стал говорить, чего он, "может, хочет". Написал на
листке бумаги записку кладовщику, подал Солодовникову:
- Вот - на складе Морозову отдайте. Лупоглазый такой, узнаете. Он не-
бось с похмелья.
- Насчет лекции... Анна Афанасьевна просила передать...
Директор махнул рукой:
- Толку-то от этих лекций! Приезжайте, поговорите. Вот картину ка-
кую-нибудь интересную привезут, я позвоню - приезжайте.
- Зачем? - не понял Солодовников.
- Ну, лекцию-то читать.
- А при чем тут картина?
- А как людей собрать? Перед картиной и прочитаете. Иначе же их не
соберешь, Что?
- Ничего. Я думал, соберутся специально на лекцию.
- Не соберутся,- просто, без всякого выражения сказал директор.- Зна-
чит, Морозова спросите, завскладом.
Морозов внимательно прочитал записку директора и вдруг заявил про-
тест:
- Пятнадцать листов?! А где? У меня их нету. - Он вернул записку. И
при этом пытливо посмотрел на врача. - Откуда они у меня?
- Как же?-растерялся Солодовников.-Они же договорились...
- Кто?
- Главврач и ваш директор.
- Так вот, если они договорились, пусть они вам и выдают. У меня же-
леза нет.- Морозов сунул руки в карманы и отвернулся. Но не отходил. Че-
го-то он ждал от врача, а чего, Солодовников никак не мог понять.- А то
они шибко скорые: Морозов, выдай, Морозов отпусти... А у Морозова на
складе - шаром покати. Тоже мне, понимаешь...
- Как же быть? - спросил Солодовников.
- Не знаю, не знаю, дорогой товарищ. У меня железо приготовлено для
колхоза "Заря", они приедут за ним.- Морозов простуженно, со свистом по-
кашлял в кулак... И опять глянул на врача.- Простыл, к черту,довери-
тельно, совсем не сердито сказал он.- Крутишься день-деньской на ули-
це... Впору к вам ехать - лечиться. Только теперь сообразил Солодовни-
ков, что Морозов хочет опохмелиться,
- Нет железа?
- Есть. Для других. Для вас - нету.
- А телефон тут есть где-нибудь?
- Зачем?
- Я позвоню директору. Что это такое, в конце концов: я бросил
больных, еду сюда, а тут стоит... некий субъект и корчит из себя черт
знает что! Где телефон?
Морозов вынул руки из карманов, нехорошо сузил глаза на врача-молоко-
соса:
- А полегче, например,- это как, можно? Без гонора. Мм?
- Где телефон?! - крикнул Солодовников, сам удивляясь своей нахрапис-
тости.- Я вам покажу гонор. И кое-что еще! Мы найдем железо... Я сейчас
не директору, а в райком буду звонить. Где телефон?
Морозов пошел под навес, сдернул со штабеля толь - там было листовое
железо.
- Отсчитывайте пятнадцать листов,- спокойно сказал Морозов,- а мне,
пожалуйста, сообщите вашу фамилию.
- Солодовников Георгий Николаевич.
Морозов записал.
- За субъекта... как вы выразились, придется ответить.
- Отвечу,
- Если всякие молокососы будут приезжать и обзываться...
- За молокососа тоже придется ответить. Вы на что намекаете? Что у
нас молокососам жизни человеческие доверяют?
- Ничего, ничего,- сказал Морозов. Но такой поворот дела его явно не
устраивал. Солодовников подъехал с санями к штабелю и стал кидать листы
в сани. Морозов стоял рядом, считал.
- Привет тете,- сказал Солодовников, отсчитав пятнадцать листов. И
поехал. Морозов закрывал штабель. На Солодовникова не оглянулся,
Солодовников поехал с хорошим настроением... Только опять было неу-
добно в санях. Теперь еще железо мешало. Он пристроился сидеть на отво-
дине саней, на железе - совсем холодно.
Дорога, когда поехал обратно, вовсе раскисла, и лошадь всерьез напря-
галась, волоча тяжелые сани по чавкающей мешанине из снега, земли и кам-
ней,
"Вот так и надо! - удовлетворенно думал Солодовников. - В дальнейшем
будет только так". Неприятно кольнуло воспоминание о мужике с колышком,
но он постарался больше не думать об этом.
Но - то ли сани очень уж медленно волоклись, то ли малость сегодняш-
них дел и каких-то глупых стычек - радость и удовлетворение почему-то
оставили Солодовникова. Стал безразличен хороший солнечный день, даль
неоглядная, где распахнулась во всю красу мокрая весна,- стали безраз-
личны все эти запахи, звуки, пятна... Ну, весна, ну, что же теперь -
козлом, что ли, прыгать? Куда как приятнее и веселее вечером. Вечером
они уговорились - компанией в пять-шесть человек - играть в фантики и
целоваться. Будет музыка, винишко... Будет там эта курносенькая хохотуш-
ка, учительница немецкого языка... Она хохотушка-то хохотушка, но умна,
черт бы ее побрал, читала много, друзей интересных оставила в городе.
Тут что-то такое... сердчишко у врача вздрагивает. Вздрагивает, чего
там. Малость она, правда, вульгаритэ: носик. К тридцати годам носик этот
самый на лоб полезет. Курносые предрасположены к полноте. Но где они
еще, эти ее тридцать пять - сорок лет! Солодовников подстегнул кобылку.
Пока он сгрузил в больнице железо и пока отвел лошадь в сельсовет и
опять вернулся в больницу, прошло много времени. Солодовников чувство-
вал, что устал. Руки тряслись. Он умылся в кабинетике, хотел пойти пос-
мотреть девушку с мениском, но решил, что завтра с утра. Вошла уборщица
и сказала, что там названивают без конца, а Анны Афанасьевны нету,
- Ну и что? Скажите, что ее нету.
- Может, вы послушаете. Они там говорят: кто есть, мол.
Солодовников пошел в кабинет главврача, посидел у телефона, дождался,
когда он затрещал, снял трубку.
- Больница. Солодовников... Она в районе... А-а, это вы? Получил, по-
лучил. Пятнадцать листов, все в порядке. Спасибо... Лекцию?.. Нет, се-
годня не получится. Нет. Я не смогу... занят, а Анна Афанасьевна... не
знаю, когда она приедет. Нет, я занят. Я оставлю ей записку... Во
сколько сеанс-то? Я напишу ей. До свиданья.
Солодовников положил трубку, посидел... И все-таки пошел в палату к
девушке с мениском. Посмотрел ее ногу, поговорил с девушкой, с удо-
вольствием похлопал ее по румяной щеке, пошутил. Поговорил с другими
больными, послушал их справедливые, скучные слова. Сказал, что на дворе
- весна. И ушел. Вошел опять в свой кабинетик, посмотрел на часы - без
пятнадцати три, можно отчаливать. Он снял халат, поправил перед зеркалом
галстук... Закурил, Нащупал в кармане записную книжку, хмыкнул, вспомнив
про стихи, не стал их перечитывать, бросил книжечку в стол, подальше. И
пошел из больницы.
Шел опять той дорогой, какой шел утром, старательно обходил лужи...
Здоровался со встречными - вежливо, с достоинством (он поразительно ско-
ро и незаметно как-то научился достоинству), но ни с кем не заговаривал.
"Нет, в курносенькой что-то есть,- думал Солодовников.- Определенно
что-то есть. Но пожалуй, слишком уж серьезно к себе относится - это при
том, что неутомимая хохотушка. Бережет себя... Так - раззадорить можно,
но не больше того. Нет, не больше".
Василий Шукшин. Мастер
Жил-был в селе Чебровка Семка Рысь, забулдыга, но непревзойденный
столяр. Длинный, худой, носатый - совсем не богатырь на вид. Но вот Сем-
ка снимает рубаху, остается в одной майке, выгоревшей на солнце... И
тогда-то, когда он, поигрывая топориком, весело лается с бригадиром,
тогда-то видна вся устрашающая сила и мощь Семки. Она - в руках... Руки
у Семки не комкастые, не бугристые, они ровные от плеча до кисти, толс-
тые, словно литые. Красивые руки. Топорик в них - игрушечный. Кажется,
не знать таким рукам усталости, и Семка так, для куража, орет:
- Что мы тебе, машины? Тогда иди заведи меня - я заглох. Но подходи
осторожней - лягаюсь!
Семка не злой человек. Но ему, как он говорит, "остолбенело все на
свете", и он транжирит свои "лошадиные силы" на что угодно: поорать, по-
зубоскалить, нашкодить где-нибудь,- милое дело. Временами он крепко
пьет. Правда, полтора года в рот не брал, потом заскучал и снова стал
поддавать.
- Зачем же, Семка? - спрашивали.
- Затем, что так - хоть какой-то смысл есть, Я вот нарежусь, так? И
неделю хожу - вроде виноватый перед вами. Меня не тянет как-нибудь насо-
лить вам, я тогда лучше про вас про всех думаю. Думаю, что вы лучше ме-
ня. А вот не пил полтора года, так насмотрелся на вас... Тьфу! И потом:
я же не валяюсь каждый день под бочкой.
Пьяным он безобразен не бывал, не оскорблял жену - просто не замечал
ее.
- Погоди, Семка, на запой наладишься,- стращали его.- Они все так,
запойники-то: месяц не пьют, два, три, а потом все до нитки с себя спус-
кают. Дождешься.
- Ну так, ладно,- рассуждал Семка,- я пью, вы - нет. Что вы такого
особенного сделали, что вам честь и хвала? Работаю я наравне с вами, де-
ти у меня обуты-одеты, я не ворую, как некоторые...
- У тебя же золотые руки! Ты бы мог знаешь как жить!.. Ты бы как сыр
в масле катался, если бы не пил-то.
- А я не хочу как сыр в масле. Склизко.
Он, правда, из дома ничего не пропивал, всю зарплату отдавал семье.
Пил на то, что зарабатывал слева. Он мог такой шкаф "изладить", что у
людей глаза разбегались. Приезжали издалека, просили сделать, платили
большие деньги. Его даже писатель один, который отдыхал летом в Чебров-
ке, возил с собой в областной центр, и он ему там оборудовал кабинет...
Кабинет они оба додумались "подогнать" под деревенскую избу (писатель
был из деревни, тосковал по родному).
- Во, дурные деньги-то! - изумлялись односельчане, когда Семка расс-
казывал, какую они избу уделали в современном городском доме.Шешнадцатый
век!
- На паркет настелили плах, обстругали их, и все - даже не покрасили.
Стол - тоже из досок сколотили, вдоль стен - лавки, в углу - лежак. На
лежаке никаких матрасов, никаких одеял... Лежит кошма и тулуп, и все.
Потолок паяльной лампой закоптили - вроде по-черному топится. Стены гор-
былем обшили... Шешнадцатый век,- задумчиво говорил Семка.- Он мне ри-
сунки показывал, я все по рисункам делал.
Когда Семка жил у писателя в городе, он не пил, читал разные книги
