ливается какой-то страшенный - и все думают, што помер человек, а он не
помер, а - сонный...
Тут мне совсем жутко стало, Я ползком - да из огорода. Прибежал к де-
ду своему, рассказал все. Дед оделся, и мы пошли с ним на зады.
- Он сам с собой или вроде как с ней разговаривает? - расспрашивал
дед.
- С ей. Советуется, как теперь быть...
- Тронется ишо, козел старый. Правда пойдет выкопает. Может, пьяный?
- Нет, он пьяный поет и про бога рассказывает.- Я знал это.
Нечай, заслышав наши шаги, замолчал.
- Кто тут? - строго спросил дед.
Нечай долго не отвечал.
- Кто здесь, я спрашиваю?
- А чего тебе?
- Ты, Нечай?
- Но...
Мы подошли. Дедушка Нечай сидел, по-татарски скрестив ноги, смотрел
снизу на нас - был очень недоволен.
- А ишо кто тут был?
- Иде?
- Тут... Я слышал, ты с кем-то разговаривал.
- Не твое дело.
- Я вот счас возьму палку хорошую и погоню домой, чтоб бежал и не ог-
лядывался.
Старый человек, а с ума сходишь... Не стыдно?
- Я говорю с ей и никому не мешаю,
- С кем говоришь? Нету ее, не с кем говорить! Помер человек - в зем-
ле.
- Она разговаривает со мной, я слышу,- упрямился Нечай.- И нечего нам
мешать.
Ходют тут, подслушивают...
- Ну-ка, пошли,- Дед легко поднял Нечая с земли.- Пойдем ко мне, у
меня бутылка самогонки есть, счас выпьем - полегчает.
Дедушка Нечай не противился.
- Чижало, кум,- силов нету.
Он шел впереди, спотыкался и все вытирал рукавом слезы.
Я смотрел сзади на него, маленького, убитого горем, и тоже плакал -
неслышно, чтоб дед подзатыльника не дал. Жалко было дедушку Нечая.
- А кому легко? - успокаивал дед.- Кому же легко родного человека в
землю зарывать? Дак если бы все ложились с ими рядом от горя, што было
бы? Мне уж теперь сколько раз надо бы ложиться? Терпи. Скрепись и терпи.
- Жалко.
- Конешно, жалко... кто говорит. Но вить ничем теперь не поможешь.
Изведешься, и все. И сам ноги протянешь. Терпи.
- Вроде соображаю, а... запеклось вот здесь все - ничем не размочишь.
Уж пробовал - пил: не берет.
- Возьмет. Петька-то чего не приехал? Ну, тем вроде далеко, а
этот-то?..
- В командировку уехал. Ох, чижало, кум!.. Сроду не думал...
- Мы всегда так: живет человек - вроде так и надо. А помрет - жалко.
Но с ума от горя сходить - это тоже... дурость.
Не было для меня в эту минуту ни ясной, тихой ночи, ни мыслей ника-
ких, и радость непонятная, светлая умерла.
Горе маленького старика заслонило прекрасный мир. Только помню; все
так же резко, горько пахло полынью.
Дед оставил Нечая у нас.
Они легли ни полу, накрылись тулупом.
- Я тебе одну историю расскажу,- негромко стал рассказывать мой дед.-
Ты вот не воевал - не знаешь, как там было... Там, брат... похуже дела
были. Вот какая история: я санитаром служил, раненых в тыл отвозили.
Едем раз. А студебеккер наш битком набитый. Стонают, просют потише... А
шофер, Миколай Игринев, годок мне, и так уж старается поровней ехать,
медлить шибко тоже нельзя: отступаем, Ну, подъезжаем к одному развилку,
впереди легковуха. Офицер машет: стой, мол. А у нас приказ строго-наст-
рого: не останавливаться, хоть сам черт с рогами останавливай. Оно пра-
вильно: там сколько ишо их, сердешных, лежат, ждут. Да хоть бы наступа-
ли, а то отступаем. Ну, проехали, Легковуха обгоняет нас, офицер поперек
дороги - с наганом. Делать нечего, остановились. Оказалось, офицер у их
чижалораненый, а им надо в другую сторону. Ну, мы с тем офицером, кото-
рый наганом-то махал, кое-как втиснули в кузов раненого, Миколай в ка-
бинке сидел: с им там тоже капитан был - совсем тоже плохой, почесть ле-
жал; Миколай-то одной рукой придерживал его, другой рулил. Ну, умести-
лись кое-как. А тот, какого подсадили-то, часует, бедный. Голова в кро-
ве, все позасохло. Подумал ишо тогда: не довезем. А парень молодой, лей-
тенант, только бриться, наверно, начал. Я голову его на коленки к себе
взял - хоть поддержать маленько, да кого там!.. Доехали до госпиталя,
стали снимать раненых... - Дед крякнул, помолчал. Закурил, - Миколай то-
же стал помогать... Помогать... Подал я ему лейтенанта-то... "Все, гово-
рю, кончился". А Миколай посмотрел на лейтенанта, в лицо-то... Кхэх...-
Опять молчание. Долго молчали.
- Неужто сын? - тихо спросил дед Нечай.
- Сын.
- Ох ты, господи!
- Кхм... - Мой дед швыркнул носом. Затянулся вчастую раз пять подряд.
- А потом-то што?
- Схоронили... Командир Миколаю отпуск на неделю домой дал. Ездил. А
жене не сказал, што сына схоронил. Документы да ордена спрятал, пожил
неделю и уехал.
- Пошто не сказал-то?
- Скажи!.. Так хоть какая-то надежа есть - без вести и без вести, а
так... совсем.
Не мог сказать. Сколько раз, говорит, хотел и не мог,
- Господи, господи,- опять вздохнул дед Нечай.- Сам-то хоть живой ос-
тался?
- Микола? Не знаю, нас раскидало потом по разным местам... Вот какая
история. Сына! - легко сказать. Да молодого такого...
Старики замолчали.
В окна все лился и лился мертвый торжественный свет луны. Сияет!..
Радость ли, горе ли тут - сияет!
Василий Шукшин. Хозяин бани и огорода
В субботу, под вечерок, на скамейке перед домом сидели два мужика,
два соседа, ждали баню. Один к другому пришел помыться, потому что свою
баню ремонтировал. Курили. Было тепло, тихо. По деревне топились бани:
пахло горьковатым банным дымком.
- Кизяки нынче не думаешь топтать? - спросил тот, который пришел по-
мыться, помоложе, сухой, скуластый, смуглый.
- На кой они мне...- лениво, не сразу ответил тот, который постарше.
Он смотрел в улицу, но ничего там не высматривал, а как будто о чем-то
думал, может, вспоминал.
- А я не знаю, что делать. Топтать, что ли...
- Наплавь из острова да топи.
- Не знаю, что делать... Может, правда, наплавить.
- Конечно,
- Ты будешь плавить?
- Я, может, угля куплю. Посмотрю.
- Наверно, наплавлю. Неохота этими кизяками заниматься.
Тот, что постарше, спокойный, грузный, бросил под ногу окурок, затоп-
тал. Посмотрел задумчиво в землю и поднял голову...
- Хошь расскажу, как меня хоронить будут? - Чуть сощурил глаза в ус-
мешке.
- О! - удивился сухой, смуглый.- Ты что?
- Хошь?
- А чего ты... помирать-то собрался?
- Да не собрался. Я туда не тороплюсь. Но я в точности знаю, как меня
хоронить будут. Рассказать?
- Во, елки зеленые! Мысли у тебя. Чего ты? - еще спросил тот, помоло-
же.
- Значит, будет так: помер. Ну, обмыли - то-се, лежу в горнице, руки
вот так...- Рассказчик показал, как будут руки. Он говорил спокойно, в
маленьких умных глазах его мерцала веселинка.- Жена плачет, детишки то-
же... Люди стоят. Ты, например, стоишь и думаешь: "Интересно, позовут на
поминки или нет?"
- Ну, слушай! - обиделся смуглый.- Чего уж так?
- Я в шутку,- сказал рассказчик. И продолжал опять серьезно: - Ты бу-
дешь стоять и думать: "Чего это Колька загнулся? Когда-нибудь и я тоже
так..."
- Так все думают.
- Жена будет причитать: "Да родимый ты наш, да на кого же ты нас ос-
тавил?! Да ненаглядный ты наш, да сокол ты наш ясный". Сроду таких слов
не говорят, а как помрет человек, так начинают: "сокол", "голубь".,, По-
чему так?
- Ну, напоследок-то не жалко. А еще приговаривают: "ноженьки", "ру-
ченьки", "головушка". "Ох, да отходил ты своими ноженьками по этой го-
ренке". А у кого есть сорок пятый размер - тоже ноженьки!
- Это потому, что в этот момент жалко. Кого жалеют, тот кажется ма-
леньким.
- Ну а дальше?
- Дальше понесли хоронить. Оркестр в городе наняли за шестьдесят руб-
лей. Тут, значит, скинутся: тридцать рублей сама заплатит, тридцать - с
моих выжмет, А на кой он мне черт нужен, оркестр? Я же его все равно не
слышу.
- Друг перед другом выхваляются. Одни схоронили с оркестром, другие,
глядя на них, тоже. Лучше бы эти деньги на поминки пустить...
- Во, я и говорю: кто про что, а ты про поминки.- Рассказчик засмеял-
ся негромко. Молодой не засмеялся.
- Но когда сядут и хорошо помянут - поговорят про покойного, повспо-
минают - это же дороже, чем один раз пройдут поиграют. Ну и что поигра-
ли? Ты же сам говоришь: "На кой он мне?"
- Тут дело не в покойнике, а в живых. Им же тоже надо показать, что
они... уважали покойного, ценили. Значит, им никаких денег не жалко...
- Не жалко! Что, у твоей жены шестидесяти рублей не найдется?
- Найдется. Ну и что?
- Чего же она будет с твоей родни тридцать рублей выжимать на ор-
кестр? Заплати сама, и все, раз уважаешь. Чего тут скидываться-то?
- Я же не скажу ей из гроба: "Заплати сама!"
- Из гроба... Они при живых-то что хотят, то и делают. Власть дали!
Моей девчонке надо глаза закапывать, глаза что-то разболелись... Ну, та
плачет, конечно, когда ей капают,- больно. А моя дура орет на нее. Я
осадил разок, она на меня, А у меня вся душа переворачивается, когда
девчонка плачет, я не могу.
- Но капать-то надо.
- Да капать-то капай, зачем ругаться-то на нее? Ей и так больно, а
эта орет стоит "не плачь!". Как же не плакать?
- Да...- Николаю, рассказчику, охота дальше рассказывать, как его бу-
дут хоронить.- Ну, слушай. Принесли на могилки, ямка уже готова...
- Ямку-то я копать буду. Я всем копаю.
- Наверно...
- Я Стародубову Ефиму копал... Да не просто одну могилку, а сбоку еще
для старухи его подкапывал. А они меня даже на поминки не позвали. Глав-
ное, я же сам напросился копать-то: я любил старика. И не позвали. По-
нял?
- Ну, они издалека приехали, сын-то с дочерью, чего они тут знают:
кто копал, кто не копал...
- Те не знали, а что, некому подсказать было? Старуха знала... Нет,
это уж такие люди. Два рубля суют мне... Хотел матом послать, но, думаю,
горе у людей...
- А кто совал-то?
- Племянница какая-то Ефимова. Тоже где-то в городе живет. Ну, распо-
ряжалась тут похоронами. Подавись ты, думаю, своими двумя рублями, я
лучше сам возьму пойду красненькой бутылку да помяну один. Я уважал ста-
рика...
- Так, а чего ты? Взял эти два рубля да пошел купил себе...
- Да я же не за деньги копал! Я говорю: уважал старика, мы вместе
один раз тонули. Я пас колхозных коров, а он своих двух телков пригнал.
И надумали мы их в Сухой остров перегнать - там трава большая в кустах и
не жарко. Погнали, а его телка-то сшибло водой. Он за телком, да сам
хлебнул. Я кой старика-то вытаскивал, телка нашего на дресву оттащило.
Из старика вода полилась, очухался, он и маячит мне: телка, мол, спасай,
я ничего...
- Спасли? Телка-то.
- Спасли. Хороший был старик. Добрый. Мне жалко его.
- Я его мало знал. Знал, но так... Он долго хворал?
- Нет. У него сперва отнялись ноги... Его в больницу. А он застеснял-
ся, что там надо нянечку каждый раз просить... Заталдычил; "Везите до-
мой, дома помру". Интеллигент нашелся - няньку стыдно просить. Она за
это деньги получает, оклад.
- Ну, каждый раз убирать за имя - это тоже...
- А как же теперь? Он и так уж старался поменьше исть, молоком
больше... Но ведь все же живой пока человек. Как же теперь?
- Оно, конечно.
- Может, полежал бы в больнице, пожил бы еще...
- Его без оркестра хоронили?
- Какой оркестр! Жадные все, как... Сын-то инженером работает, мог
бы... Ну, копейка на учете.
- Да старику-то, если разобраться, на кой он, оркестр-то? - сказал
рассказчик, хозяин бани.
- А тебе?
- Чего?
- Тебе нужен?
- И мне не нужен.
- Никому не нужен, но все же хоронют с оркестром. Не покойник же его
заказывает, живые, сам говоришь. Любили бы отца, заказали бы. Жадные.
- Бережливые,- поправил хозяин бани.
Смуглый посмотрел на рассказчика... Понимающе кивнул головой.
- Вот и про себя скажи: я не жадный, а бережливый. А то - "не надо
