гом и избушкой залита светом; а ночи стояли лунные. Ночи стояли дивные:
луну точно на веревке спускали сверху - такая она была близкая, большая.
Днем снежок уже подтаивал, а к ночи все стекленело.) и нестерпимо, под-
дельно как-то блестело в голубом распахнутом свете.
В избушке лампочку не включали, только по стенам и потолку играли
пятна света - топился камелек. И быстротечные эти светлые лики сплета-
лись, расплетались, качались и трепетали.
И так хорошо было сидеть и беседовать в этом узорчатом качающемся
мирке, так славно чувствовать, что жизнь за окнами - большая и ты тоже
есть в ней. И придет завтра день, а ты и в нем тоже есть, и что-нибудь,
может, хорошее возьмет да случится. Если умно жить, можно и на хорошее
надеяться.
- Люди, они ведь как - сегодняшним днем живут,- рассуждал Баев.- А
жизнь надо всю на прострел брать. Смета!..- Баев делал выразительное ли-
цо, при этом верхняя губа его уползала куда-то к носу, а глаза узились
щелками - так и казалось, что он сейчас скажет: "чево?" - Смета! Какой
же умный хозяин примется рубить дом, если заранее не прикинет, сколько у
него есть чево. В учетном деле и называется - смета. А то ведь как: вот
размахнулся на крестовый дом - широко жить собрался, а умишка, глядишь,-
на-пятистенок едва-едва, Просадит силенки до тридцати годов, нашумит,
наорется, а дальше - пшик. Марья согласно кивала головой.
И правда, казалось, умница Баев, сидючи в конторах, не тратил силы, а
копил их всю жизнь - такой он был теперь сытенький, кругленький, наце-
ленный еще на двадцать лет осмеченной жизни.
- Больно шустрые! Я как-то лежал в больнице... меня тогда Неверов от-
вез, председателем исполкома был в войну у нас, не помнишь?
- Нет. Их тут перебывало...
- Неверов, Василий Ильич. А тогда что, С молокопоставками не управи-
лись - ему хоть это.,, хоть живым в могилу зарывайся. Я один раз пришел
к нему в кабинет, говорю: "Василий Ильич, хотите, научу, как с молоко-
поставками-то?" - "Ну-ка",- говорит. "У нас колхозники-то все вытаска-
ли?" - "Вроде все, - говорит. - А что?" Я говорю: "Вы проверьте, про-
верьте - все вытаскали?"
- Ох, тада и таска-али! - вспомнила Марья.- Бывало, подоишь - и все
отнесешь. Ребятишкам по кружке нальешь, остальное - на молоканку. Да
ведь планы-то какие были... безобразные!
- Ты вот слушай! - оживился Баев при воспоминании о давнем своем
изобретательном поступке.- "Все вытаскали-то? Или нет?" Он вызвал девку:
"Принеси,- говорит,- сводки". Посмотрели: почти все, ерунда осталась.
"Ну вот,- говорит,- почти все".- "Теперь так,- это я-то ему,- давайте
рассуждать: госпоставки недостает столько-то, не помню счас сколько,
Так? Колхозники свое почти все вытаскали... Где молоко брать?" Он мне:
"Ты,говорит,- мне мозги не... того, говори дело!" Матерщинник был несус-
ветный. Я беру счеты в руки: давайте, мол, считать, Допустим, ты должна
сдать на молоканку пятьсот литров.- Баев откинул воображаемых пять круг-
ляшек на воображаемых счетах, посмотрел терпеливо и снисходительно на
Марью.- Так? Это из расчета, что процент жирности молока у твоей коровы
такой-то.- Баев еще несколько кругляшек воображаемых сбросил, чуть выше
прежних.- Но вот выясняется, что у твоей коровы жирность не такая, какая
тянула на пятьсот литров, а ниже, Понимаешь? Тогда тебе уж не пятьсот
литров надо отнести, а пятьсот семьдесят пять, допустим. Сообразила?
Марья не сообразила пока.
- Вот и он тогда так же: хлопает на меня глазами: не пойму, мол. Сни-
майте, говорю, один процент жирности у всех - будет дополнительное моло-
ко. А вы это молоко, с колхозников-то, как госпоставки пустите. Было бы
молоко, в бумагах его как хошь можно провести. Ох, и обрадовался же он
тогда. Проси, говорит, что хочешь! Я говорю: отвези меня в городскую
больницу - полежать. Отвез.
Марья все никак не могла уразуметь, как это они тогда вышли из поло-
жения с госпоставками-то.
- Да господи! - воскликнул Баев.- Вот ты оттаскала свои пятьсот лит-
ров, потом тебе говорят: за тобой, гражданка Селезнева, еще семьдесят
пять литров. Ты, конечно,- как это так? А какой-нибудь такой же, вроде
меня, со счетиками: давайте считать вместе... Вышла, мол, ошибка с жир-
ностью. Работник, мол, недоглядел... А я-в горбольнице. С сельской мест-
ности-то туда и счас не очень берут. А я вон когда попал!
- А чего?.. Заболел, што ли?
- Как тебе сказать... Нет. Недостаток-то у меня был: глаза-то и тогда
уж... Почти слепой был. Из-за того и на войну не взяли. Но лег я не по-
тому, а... как это выразиться... Охота было в горбольнице полежать. Пом-
ню, ишо молодой был, а все лумал: как же бы мне устроиться в горбольнице
полежать? А тут случай-то и подвернулся. Да. Приехал я, мне, значит, ко-
ечку, чистенько все, простынки, тумбочка возле койки... В палате ишо
пять гавриков лежат, у кого что: один с рукой, один с башкой забинтован-
ной, один тракторист лежал - полспины выгорело, бензин где-то загорелся,
он угодил туда. Та-ак. Ну, ладно, думаю, желание мое исполняется.
- Дак чего, просто вот полежать, и все? - никак не могла взять в толк
Марья.
- Все. Ну-ка, как это тут, думаю, будут ухаживать за мной? Слыхал,
что уход там какой-то особенный. Ну, никакого такого ухода я там не об-
наружил - больше интересуются: "Что болит? Где болит?" Сердце, говорю,
болит - иди, доберись до него. Всего обстукали, обслушали, а толку ника-
кого. Но я к чему про горбольницу-то: про людей мы заговорили... Пришел,
значит, я в палату, лежат эти козлы... Я им по-хорошему: "Здравствуйте,
мол, ребята!" И прилег с дороги-то соснуть малость: дорога-то дальняя, в
телеге-то натрясло. Сосну, думаю, малость. Поспал, значит, мне эти козлы
говорят: "Надо анализы собирать".- "Какие анализы?" - "Калу,- говорят,-
девятьсот грамм и поту пузырек". Я удивился, конечно, но...
Тут Марью пробрал такой смех, что она досмеялась до слез. Баев тоже
сперва хмыкнул, но потом строго ждал, когда она отсмеется.
- Ну и как? - спросила Марья, вытирая глаза концом полушалка.- Соб-
рал?
- Стали сперва собирать пот,- продолжал Баев, недовольный, что из
рассказа вышла одна комедия: он вознамерился извлечь из него поучи-
тельный вывод.- Укрыли меня одеялами, два матраса навалили сверху, а пу-
зырек велели под мышку зажать - туда, мол, пот будет капать. Ить вот
рассудок-то у людей: хворают, называется! Ить подумали бы; идет такая
страшенная война, их, как механизаторов, на броне пока держут: тут надо
прижухнуться и помалкивать, вроде тебя и на свете-то нету. Нет, они на-
чинают выдумывать черт те чего. Думает он, лежит, что у него - жизнь
предстоит, что надо ее как-то распланировать, подсчитать все наличные
ресурсы, как говорится?.. Что ты! Он зубы свои оскалит и будет лучше
ржать лежать, чем задумается.
Марья вспомнила про девятьсот граммов кала и опять захохотала. И по-
нимала, что после таких серьезных слов Баева не надо бы смеяться, но не
могла сдержаться.
- Дак, а как... с этим-то?.. Собрал, что ли? - Вытерла опять глаза.-
Не могу ничего с собой сделать, ты уж прости меня, Николай Ферапонтыч,
шибко смешно. Собрал девятьсот грамм-то?
- Вот то-то и оно - ничего сделать с собой не можем,- обиделся Баев,-
Живем безалаберно - ничего с собой сделать не можем; пьем-гуляем - ниче-
го с собой сделать не можем; блуд совершаем - опять ничего с собой сде-
лать не можем. У меня зять вон до развода дело довел, гад зубастый: тоже
ничего с собой сделать не может. Кобели. Поганки.- Баев по-живому обоз-
лился.- Взял бы кол хороший, пошел бы в клуб ихный - да колом бы, колом
бы всех бы подряд. Ржать научились? Ногами дрыгать научились?.. Теперь
подставляй башку, я тебя жизни обучать буду! Козлы.
Посидели молча. Марья даже вздохнула: у самой тоже была дочь, и у той
тоже семейная жизнь не ладилась.
- А как вот им поможешь? - сказала она.- И рад бы душой - помочь, а
как?
- Никак,- резко сказал Баев.- Пускай сами разбираются,
Опять замолчали.
Баев достал флакон с нюхательным табаком, пошумел ноздрями - одной,
другой,- поморгал подслеповатыми маленькими глазами и сладостно чихнул в
платок.
- Помогает глазам-то? - спросила Марья, кивнув на пузырек с табаком.
- Не он бы, так давно бы уж ослеп. Им только и держусь.
- Где ж ты так глаза-то испортил? У вас, однако, в роду все зрячие
были,
- Зрячие...- вздохнул Баев.- Все зрячие, да не все умные.- Баев спря-
тал пузырек в карман, помолчал задумчиво.- Что он, покойный родитель
мой, делал со мной - это же ни пером описать, ни... как там говорится?..
Уму непостижимо, что он вытворял, чтоб я только в школу не ходил. А мне
страсть как учиться хотелось. Тада же еше приходская школа-то была,,.
Батюшка-то к родителю ходил: способный, мол, парнишка, пускай ходит. Ну!
Родителю моему только... Грех поминать нехорошо, но и... тоже... Как я
только не просил: в ногах у него валялся, ревмя ревел - отпустите в шко-
лу! Закинет пимы на полати, и все. Сиди за печью, гложи ногу овечью -
вот весь сказ родительский, Эх-х!..- Баев еще помолчал горестно: - Дакя,
когда все поснут, лучинку зажгу, бывало, в уголок на печке забьюсь да по
складам читаю. Да по всей ноченьке так-то - вот уни, глаза-то, и сели.
- Дак, а чего уж он так?
- А спроси его! Не мужицкое дело, мол... Темен был, упрям. Всю жизнь
я на него сердце держал. Помирал, помню: "Прости, Колька, учиться тебе
препятствовал..." И вот знаю, как полагается говорить в таких случаях, а
язык не поворачивается. "Ладно,- говорю,- чего теперь?" Вот как душа
затвердела! А потому что - ехидно. Я же какой башковитый-то был! Бывало,
стишок два раза прочитаю и тут же его отбарабаню без запинки.
- А понимал же потом-то - вишь, "прости" говорил.
- Да потом-то... Ко мне, бывало, придут: "Напиши, ради Христа, проше-
ние",- или еще чего, ну, курочку несут или яиц десяток, а то шерсти...
фунта два... Я сяду - мне плевое дело прошение-то составить: где завост-
рил, где подсусолил, где на жалость упор сделаешь, а где намекнешь про
другие инстанции... Тут целая наука тоже. Вот составишь. "На, хлопочи,
ехай". Человек и радешенек. И того не заметил, что я за какой-нибудь час
курицу заработал. А родитель-то видит, конечно, сопит - чует вину свою.
Ну ты, думаю, а дал бы мне учиться-то, да я бы... Ладно. Рази бы тут ку-
рочками пахло! Ведь это я самоучкой уж достиг - счетоводом-то, потом
бухгалтером. А поучи-ка меня годов десять, как этих лоботрясов нынче, да
я бы... не знаю... Эх-х! Ладно.- Баеву правда горько, у него даже глаза
слезились, он утирал их согнутым указательным пальцем.- Чего теперь.
Обидно, конечно... Ведь вот счас уж дело прошлое - ты подумай только,
какие я дела пропускал через свои руки! Ведь меня ревизором в другие ра-
йоны посылали! Еду, бывало, и думаю: знали бы они, что у меня всего-то
полтора класса ЦПШ, как у нас шутил один: церковноприходской школы. Пол-
торы зимы побегал всего-то, а вы меня - на других ревизором! Молчал
уж...
- А ведь вот дал же бог такое стремление - учиться! - неподдельно
уважительно заметила Марья.- Откуда бы такое стремление?
- Наблюдательность,- пояснил Баев.- Я вот, как себя помню, всегда был
очень наблюдательный. Еше карапуз был, а, бывало, зайду по колено в воду
- озерко за деревней было, помнишь? Раменское называлось,- залезу и
стою. По полдня торчал неподвижно - наблюдал, чево в воде происходит.
Это уж от бога. Это уж не от людей. От родителя моего я мог только пинка
получить заместо совета разумного.
- Надо же,- с уважением опять сказала Марья.- А мне вот - хоть бы
что! Больше играть любила на улице. По целым дням, бывало, не загоня-
лась!
- Я уж, грешным делом, думаю...- Баев даже оглянулся и заговорил ти-
ше.- Я уж думаю: не прислала ли меня мать-покойница с кем другим?
