нем. Вы считаете, это было правильно? - повернулся Игорь Александрович к
Синкину.
Тот почему-то почувствовал себя оскорбленным.
- Сорок третий год - это не тридцать седьмой! - резко сказал он.- Еще
не известно...
- Нет, в плену я не был. При мне - все мои документы, партийный билет
и все ордена. Предателям этого не возвращают. Но речь о другом... Ольга:
прав я или не прав, что нашел тебя?
Ольга все еще не пришла в себя... Она села на стул. И во все глаза
смотрела на родного отца.
- Я ничего не понимаю...
- Ты клялся, Игорь!.. - стонала хозяйка. - Как это жестоко!
- Ольга...- Игорь Александрович смотрел на дочь требовательно. И
вместе - умоляюще,- Я ничего не прошу, не требую... Я хочу знать: прав я
или нет? Я не мог жить иначе. Я помню тебя маленькой, и этот образ прес-
ледовал меня... Мучил. Я слаб здоровьем. Я не мог умереть, не увидев те-
бя... такой.
- Ольга, он пьет! - воскликнула вдруг хозяйка. - Он - пьющий! Он -
опустившийся...
- Прекрати! - Синкин с силой ударил кулаком по столу.- Прекрати так
говорить! Хозяйка заплакала.
- Вы хотите, чтобы я сказала свое слово? - поднялась Ольга.
Все повернулись к ней.
- Уходите отсюда. Совсем.- Она смотрела на отца.
Судя по тому, как удивлены были мать и отчим, они ее такой еще не ви-
дели. 'Не знали,
Игорь Александрович сник, плечи опустились... Он вдруг постарел на
глазах.
- Оля...
- Немедленно,
- Боже мой! - только и сказал гость. И еще раз, тихо: - Боже мой.По-
дошел к столу, дрожащей рукой взял рюмку водки, выпил. Взял свой чемо-
дан, этюдник... Все это он проделал в полной тишине. Слышно было, как
ветка березы чуть касалась верхнего стекла окна - трогала.
Гость остановился на пороге:
- Почему же так, Оля?
- Тебе все объяснили, Игорь! - жестко сказала хозяйка. Она перестала
плакать.
- Почему так, Оля?
- Так надо. Уезжайте из села. Совсем.
- Подождите, нельзя же так... - начал было Синкин, но Ольга оборвала
его:
- Папа, помолчи.
- Но зачем же гнать человека?!
- Помолчи! Я прошу.
Игорь Александрович вышел... Вслепую толкнул ворота... Оказалось -
надо на себя. Он взял в одну руку чемодан и этюдник, открыл ворота.
Этюдник выпал из руки, посыпались кисти, тюбики с краской. Игорь Алек-
сандрович подобрал, что не откатилось далеко, кое-как затолкал в ящичек,
закрыл его. И пошел по улице - в сторону автобусной остановки.
Погода стояла редкостная - ясно, тепло, тихо. Из-за плетней смотрели
круглолицые подсолнухи, в горячей пыли дороги купались воробьи - никого
вокруг, ни одного человека.
- Как тихо,- сказал сам себе Игорь Александрович,- Поразительно ти-
хо.- Он где-то научился говорить сам с собой.- Если бы однажды так вот -
в такой тишине - перешагнуть незаметно эту проклятую черту... И оставить
бы здесь все боли, и все желания, и шагать, и шагать по горячей дороге,
шагать и шагать - бесконечно. Может, мы так и делаем? Возможно, что я
где-то когда-то уже перешагнул в тишине эту черту - не заметил - и те-
перь вовсе не я, а моя душа вышагивает по дороге на двух ногах. И болит.
Но почему же тогда болит? Пожалуйся, пожалуйся... Старый осел. Я шагаю,
я-собственной персоной. Несу чемодан и этюдник. Глупо! Господи, как глу-
по и больно!
Он не замечал, что торопится. Как будто и в самом деле скорей хотел
где-то на дороге, за невидимой чертой, оставить едкую боль, которая же-
лезными когтями рвала сердце. Он торопился в чайную, что на краю села, у
автобусной остановки. Он знал, что донесет туда свою боль и там слегка
оглушит ее стаканом водки. Он старался ни о чем не думать - о дочери.
Красивая, да. С характером. Замечательно. Замечательно... Потом он в
такт своим шагам стал приговаривать:
- За-ме-ча-тель-но! За-ме-ча-тель-но! За-ме-ча-тель-но!
Мысли, мысли - вот что мучает человека. Если бы, к примеру, получил
боль - и в лес: травку искать, травку, травку - от боли.
На автобусной станции, возле чайной, его ждала дочь Ольга. Она знала
путь короче - опередила, Она взяла его за руку, отвела в сторону - от
людей.
- Хотел выпить?
- Да. - Сердце у Игоря Александровича сдваивало.
- Не надо, папа. Я всегда знала, что ты есть - живой. Никто мне об
этом не говорил... я сама знала. Давно знала. Не знаю, почему я так зна-
ла...
- Почему ты меня прогнала?
- Ты мне показался жалким. Стал говорить, что у тебя документы, орде-
на...
- Но они могут подумать...
- Я, я не могла подумать! - с силой сказала Ольга.- Я всю жизнь знала
тебя, видела тебя во сне-ты был сильный, красивый...
- Нет, Оля, я не сильный. А вот ты красива - я рад. Я буду тобой гор-
диться.
- Где ты живешь?
- Там же, где жила... твоя мать. И ты. Я рад, Ольга! - Игорь Алек-
сандрович закусил нижнюю губу и сильно потер пальцем переносицу - чтоб
не заплакать.
И заплакал.
- Я пришла сказать тебе, что теперь я буду с тобой, папа. Не надо
плакать, перестань. Я не хотела, чтоб ты там унижался... Ты пойми меня.
- Я понимаю, понимаю,- кивал головой Игорь Александрович.- Понимаю,
дочь...
- Ты одинок, папа. Теперь ты не будешь одинок.
- Ты сильная, Ольга. Вот ты - сильная. И красивая... Как хорошо, что
так случилось... что ты пришла. Спасибо.
- Потом, когда ты уедешь, я, наверно, пойму, что я - рада. Сейчас я
только понимаю, что я тебе нужна. Но в груди - пусто. Ты хочешь выпить?
- Если тебе это неприятно, я не стану.
- Выпей. Выпей и уезжай. Я приеду к тебе. Пойдем, выпей...
Через десять минут синий автобус, посадив у остановки "Мякишево" пас-
сажиров, катил по хорошему проселку в сторону райцентра, где железнодо-
рожная станция.
У открытого окна, пристроив у ног чемодан и этюдник, сидел седой че-
ловек в светлом костюме. Он плакал. А чтобы этого никто не видел, он вы-
сунул голову в окно и незаметно - краем рукава - вытирал слезы.
Василий Шукшин. В профиль и анфас
На скамейке, у ворот, сидел старик. Он такой же усталый, тусклый, как
этот теплый день к вечеру. А было и у него раннее солнышко, и он шагал
по земле и легко чувствовал ее под ногами. А теперь - вечер, спокойный,
с дымками по селу.
На скамейку присел длиннорукий худой парень с морщинистым лицом. Та-
кие толлько на вид слабые, на деле выносливые, как кони.
Парень тяжело вздохнул и стал закуривать.
- Гуляешь? - спросил старик.
- Это не гульба, дед,- не сразу сказал Иван.- Собачьи слезы, У тебя
нет полтора рубля?
- Откуда?
- Башка лопается по швам,
- Как с работой-то?
- Никак. Бери, говорит, вилы да на скотный двор,
- Это кто, директор?
- Ну да. А у меня три специальности в кармане да почти девять классов
образования. Ишачь сам, если такой сознательный.
- На сколь отобрали права-то?
- На год. А я выпил-то всего кружку пива! Да красенького стакан, А он
придрался... С прошлого года караулил, гад, Я его тогда матом послал, он
окрысился...
- Ты уж какой-то... шибко неуживчивый, парень. Надо маленько аккурат-
ней. Чего вот теперь с ими сделаешь? Они - начальство...
- Ну и что?
- Ну и сиди теперь. Три специальности, а будешь сидеть. Где и смол-
чать надо.
Жгли ботву в огородах - скоро пахать. И каждый год одно и то же, а
все не надоест человеку и все вдыхал бы и вдыхал этот горьковатый, пре-
лый запах дыма и талой земли.
- Где и смолчать надо, парень, - повторил старик, глядя на огоньки в
огородах.- Наше дело такое.
- Да я особо-то не лаюсь,- неохотно откликнулся Иван.- Если уж прице-
пится какой... Главное, я же правила-то не нарушал! - опять горько воск-
ликнул он.- За стакан вина да за кружку пива - на год лишать человека!..
Паразит.
- Заглянь через плетень, моя старуха в огороде?
- Зачем?
- У меня под печкой бутылка самогонки есть. Я б те вынес похме-
литься-то.
Иван поспешно встал, заглянул в огород.
- Там,- сказал он,- в дальнем углу. Сюда - ноль внимания.
Старик сходил в дом, принес бутылку самогона и немного батуну. И ста-
кан.
- Что ж ты сразу не сказал? - заторопился Иван.- Сидит помалкива-
ет!..- Он налил стакан и одним духом оглушил.- Я вот такой больше люблю,
чем первач. Этот с вонью, как бензин,- долго не будешь раздумывать.
Кха!.. Пей. Сразу только.
Старик выпил не торопясь, закусил батуном.
- Как бензин, верно?
- Самогон как самогон. Какой бензин?
- Ну вот! - Иван хлопнул себя ладонью в грудь,- Теперь можно жить.
Спасибо, дед. Хошь моих? - Протянул пачку "Памира".
Старик с трудом ухватил негнущимися пальцами сигаретку, помял-помял,
посмотрел на нее внимательно, прикурил.
- Петька-то пишет?
- Пишет. Помру я скоро, Иван.
Иван удивленно посмотрел на старика:
- Брось ты!..
- Хошь брось, хошь положь... на месте будет.- Старик говорил спокой-
но.
- Болит, што ль, чего?
- Нет. Чую. Тебе столько годов будет, тоже учуешь.
Ивану сделалось хорошо от самогона, не хотелось говорить про смерть.
- Брось! - сказал он.- Поживешь. Гармонь, што ль, принесть?
- Неси.
Иван перешел через дорогу, вошел в дом... И его долго не было. Потом
вышел с гармошкой, но опять хмурый.
- Мать, - сказал он. - Жалко вообще-то...
- Все жа ехать хошь?
- Ну а что делать-то? - Иван, видно, только что так говорил с ма-
терью.Не могу же я на этот... Да ну - к черту совсем! Я Северным морским
путем прошел... Я моторист, слесарь пятого разряда... Ну ладно, год не
буду ездить, но неужели... Да ну - к черту! - Он тронул гармонь, что-то
такое попробовал и бросил. Ему стало грустно.- Не везет мне тоже, дед.
Крепко. Женился на Дальнем Востоке, так? Родилась дочка... А она делает
фортель и уезжает к мамочке в Ленинград. Ты понял? - Он часто рассказы-
вал, как он женился.
- Пошто в Ленинград-то?
- Она на Дальнем Востоке за техникум отрабатывала. Да мне ее-то -
черт с ней, мне дочь жалко. Снится.
- К ей теперь поедешь?
- К жене?! Она второй год замужем... Молодая красивая кыса.
- А куда?
- К корешу одному... На шахты. Может, не на все время. Может, на
год...
- На год у вас теперь не получается. Шибко уж легко стали из дому
уходить.
- Ну а что я тут буду делать-то?!-опять взвился Иван. - На этот идти,
на... Да ну, к черту! - Он развернул гармонь, заиграл и стал подпевать -
как-то нарочно весело, зло:
Вот живу я с женщиной,
Ум-па-ра-ра-ра!
А вот уходит женщина
Д от меня.
Напугалась, лапушка?
Кончена игра!..
Старик все так же спокойно слушал.
- Сам сочиняю,- сказал Иван.- На ходу прямо. Могу всю ночь петь.
А мы не будем кланяться -
В профиль и анфас;
В золотой оправушке...
- Баламут ты, Ванька,- сказал старик.- Ну, пошел ба, поработал год на
свинарнике... Мать не жалеешь. Она всю жись и так одна прожила.
Иван перестал играть, долго молчал.
- Не в этом дело, дед. Мне обидно. Что, думаешь, у них не нашлось бы
места, где устроить меня? Что им, один лишний слесарь помешает? Я тебя
умоляю!.. Директор на меня тоже зуб имеет. Я его дочку пару раз проводил
из клуба, он стал опасаться. А там можно опасаться: полудурок. А я тре-
паться умею... Я б ему сделал подарок. Зря, между прочим, не сделал.
- Чтоб в подоле принесла? Подарок-то?
- Ага. Скромный такой. К Восьмому марта.
- Это вы умеете.
- Вообще грустно, дед. Почему так? Ничего неохота... как это... как
свидетель. Я один раз свидетелем был: один другому дал по очкам, у того
зрение нарушилось. И вот сижу я на суде и не могу понять: я-то зачем
здесь? Самое ж дурацкое дело! Ну, видел - и все. Измучился, пока суд
шел.- Иван посмотрел на огоньки в огородах, вздохнул, помолчал.- Так и
здесь. Сижу и думаю: "А я при чем здесь?" Суд хоть длинный был, но кон-
чился, и я вышел. А здесь куда выйдешь? Не выйдешь.
- Отсюда одна дорога - на тот свет.
Иван налил в стакан, выпил.
