- Разреши мне хоть свиданку с ним...
- Это можно,- сразу согласился прокурор. - У него что, деньги большие
были, говорят?
- Были...
Прокурор написал что-то на листке бумаги, подал матери:
- Иди в милицию.
Дорогу в милицию мать нашла одна, без длинного - его уже не было.
Спрашивала людей. Ей показывали. В глазах матери все туманилось и плы-
ло... Она молча плакала, вытирала слезы концом платка, но шла привычно
скоро, иногда только спотыкалась о торчащие доски тротуара... Но шла и
шла, торопилась. Ей теперь, она понимала, надо поспешать, надо успеть,
пока они его не засудили. А то потом вызволять будет трудно. Она верила
этому. Она всю жизнь свою только и делала, что справлялась с горем, и
все вот так - на ходу, скоро, вытирая слезы концом платка. Неистребимо
жила в ней вера в добрых людей, которые помогут. Эти - ладно - эти за
своего обиделись, а те - подальше которые - те помогут. Неужели же не
помогут? Она все им расскажет - помогут. Странно, мать ни разу не поду-
мала о сыне, что он совершил преступление, она знала одно: с сыном слу-
чилась большая беда. И кто же будет вызволять его из беды, если не мать?
Кто? Господи, да она пешком пойдет в эти краевые организации, она будет
день и ночь идти и идти... Найдет она этих добрых людей.
- Ну? - спросил ее начальник милиции.
- Велел в краевые организации ехать,- слукавила мать, - А вот - на
свиданку.- Она подала бумажку.
Начальник был несколько удивлен, хоть тоже старался не показать это-
го. Прочитал записку... Мать заметила, что он несколько удивлен. И поду-
мала: "А-а". Ей стало маленько полегче.
- Проводи, Мельников.
Мать думала, что идти надо будет далеко, долго, что будут открываться
железные двери - сына она увидит за решеткой, и будет с ним разговари-
вать снизу, поднимаясь на цыпочки... А сын ее сидел тут же, внизу, в
подвале. Там, в коридоре, стриженые мужики играли в домино... Уставились
на мать и на милиционера. Витьки среди них не было.
- Что, мать,- спросил один мордастый,- тоже пятнадцать суток схлопо-
тала?
Засмеялись.
Милиционер подвел мать к камере, которых по коридору было три или че-
тыре, открыл дверь...
Витька был один, а камера большая и нары широкие. Он лежал на на-
рах... Когда вошел милиционер, он не поднялся, но, увидев за ним мать,
вскочил.
- Десять минут на разговоры,- предупредил длинный, И вышел.
Мать присела на нары, поспешно вытерла слезы платком,
- Гляди-ка - под землей, а сухо, тепло,- сказала она.
Витька молчал, сцепив на коленях руки. Смотрел на дверь. Он осунулся
за ночь, оброс - сразу как-то, как нарочно. На него больно было смот-
реть. Его мелко трясло, он напрягался, чтоб мать не заметила хоть этой
тряски,
- Деньги-то, видно, украли? - спросила мать.
- Украли.
- Ну и бог бы уж с имя, с деньгами, зачем было драку из-за них зате-
вать? Не они нас наживают - мы их.
Никому бы ни при каких обстоятельствах не рассказал Витька, как его
обокрали,- стыдно. Две шлюхи... Мучительно стыдно! И еще - жалко мать.
Он знал, что она придет к нему, пробьется через все законы, - ждал этого
и страшился.
У матери в эту минуту было на душе другое: она вдруг совсем перестала
понимать, что есть на свете милиция, прокурор, суд, тюрьма... Рядом си-
дел ее ребенок, виноватый, беспомощный... И кто же может сейчас отнять
его у нее, когда она - только она, никто больше - нужна ему?
- Не знаешь, сильно я его?..
- Да нет, плашмя попало... Но лежит, не поднимается.
- Экспертизу, конечно, сделали... Бюллетень возьмет...- Витька пос-
мотрел на мать.- Лет семь заделают.
- Батюшки-святы!..- Сердце у матери упало.- Что же уж так много-то?
- Семь лет!..- Витька вскочил с нар, заходил по камере.- Все прахом!
Все, вся жизнь кувырком!
Мать мудрым сердцем своим поняла, какое отчаяние гнетет душу ее ре-
бенка...
- Тебя как вроде уж осудили! - сказала она с укором,- Сразу уж -
жизнь кувырком.
- А чего тут ждать? Все известно...
- Гляди-ка, все уж известно! Ты бы хоть сперва спросил: где я была,
чего достигла?..
- Где была? - Витька остановился.
- У прокурора была...
- Ну? И он что?
- Да вот и спроси сперва: чего он? А то сразу - кувырком! Какие-то
слабые вы... Ишо ничем ничего, а уж... мысли бог знает какие.
- А чего прокурор-то?
- А то... Пусть, говорит, пока не переживает, пусть всякие мысли вы-
кинет из головы... Мы, дескать, сами тут сделать ничего не можем, потому
что не имеем права, а ты, мол, не теряй время, а садись и езжай в крае-
вые организации. Нам, мол, оттуда прикажут, мы волей-неволей его отпус-
тим, Тада, говорит, нам и перед своими совестно не будет: хотели, мол,
осудить, но не могли. Они уж все обдумали тут. Мне, говорит, самому его
жалко... Но мы, говорит, люди маленькие. Езжай, мол, в краевые организа-
ции, там все обскажи подробно... У тебя сколь денег-то было?
- Полторы сотни.
- Батюшки-святы! Нагрели руки...
В дверь заглянул длинный милиционер:
- Кончайте.
- Счас, счас,- заторопилась мать.- Мы уж все обговорили... Счас я,
значит, доеду до дому, Мишка Бычков напишет на тебя карахтеристику...
Хорошую, говорит, напишу.
- Там... это... у меня в чемодане грамоты всякие лежат со службы...
возьми на всякий случай...
- Какие грамоты?
- Ну, там увидишь. Может, поможет.
- Возьму. Потом схожу в контору-тоже возьму карахтеристику... С голы-
ми руками не поеду. Может, холст-то продать уж, у меня Сергеевна хотела
взять?
- Зачем?
- Да взять бы деньжонок-то с собой - может, кого задобрить придется?
- Не надо, хуже только наделаешь.
- Ну, погляжу там.
В дверь опять заглянул милиционер:
- Время.
- Пошла, пошла,- опять заторопилась мать. А когда дверь закрылась,
вынула изза пазухи печенюжку и яйцо.- На-ка поешь... Да шибко-то не за-
думывайся - не кувырком ишо. Помогут добрые люди. Большие-то начальники
- они лучше, не боятся. Эти боятся, а тем некого бояться - сами себе хо-
зяева. А дойти до них я дойду. А ты скрепись и думай про чего-нибудь -
про Верку хоть... Верка-то шибко закручинилась тоже. Даве забежала, а
она уж слыхала...
- Ну?
- Горюет.
У Витьки в груди не потеплело оттого, что невеста горюет. Как-то так,
не потеплело.
- А ишо вот чего...- Мать зашептала: - Возьми да в уме помолись. Ни-
чего, ты - крещеный. Со всех сторон будем заходить. А я пораньше из до-
му-то выеду - до поезда - да забегу свечечку Николе-угоднику поставлю,
попрошу тоже его. Ничего, смилоставются. Похоронку от отца возьму...
- Ты братьям-то... это... пока уж не сообщай.
- Не буду, не буду. Только лишний раз душу растревожут. Ты, главное,
не задумывайся, что все теперь кувырком. А если уж дадут, так год ка-
кой-нибудь - для отвода глаз. Не семь же лет! А кому год дают, смотришь
- они через полгода выходют, Хорошо там поработают, их раньше выпускают.
А может, и года не дадут. Милиционер вошел в камеру и больше уже не вы-
ходил.
- Время, время...
- Пошла.- Мать встала с нар, повернулась спиной к милиционеру, мелко
перекрестила сына и одними губами прошептала:
- Спаси тебя Христос.
И вышла из камеры... И шла по коридору, и опять ничего не видела от
слез. Жалко сына Витьку, ох, жалко. Когда они хворают, дети, тоже очень
их жалко, но тут какая-то особая жалость - когда вот так, тут - просишь
людей, чтоб помогли, а они отворачиваются, в глаза не смотрят. И време-
нами жутко становится... Но мать - действовала, Мыслями она была уже в
деревне, прикидывала, кого ей надо успеть охватить до отъезда, какие бу-
маги взять. И та неистребимая вера, что добрые люди помогут ей, вела ее
и вела, мать нигде не мешкала, не останавливалась, чтоб наплакаться вво-
лю, тоже прийти в отчаяние,- это гибель, она знала. Она - действовала.
Часу в третьем пополудни мать выехала опять из деревни - в краевые
организации. "Господи, помоги, батюшка,- твердила она в уме беспрерыв-
но.Не допусти сына до худых мыслей, образумь его. Он маленько заполошный
- как бы не сделал чего над собой".
Поздно вечером она села в поезд и поехала.
"Ничего, добрые люди помогут".
Она верила, помогут.
Василий Шукшин. Мой зять украл машину дров
Веня Зяблицкий, маленький человек, нервный, стремительный, крупно
поскандалил дома с женой и тещей.
Веня приезжает из рейса и обнаруживает, что деньги, которые копились
ему на кожаное пальто, жена Соня все ухайдакала себе на шубу из ис-
кусственного каракуля. Соня объяснила так:
- Понимаешь, выбросили - все стали хватать... Ну, я подумала, подума-
ла - и тоже взяла. Ничего, Вень?
- Взяла? - Веня зло сморщился.- Хорошо, хоть сперва подумала, потом
уж взяла.- Венина мечта - когда-нибудь надеть кожанку и пройтись в вы-
ходной день по селу в ней нараспашку - отодвинулась далеко.- Спасибо.
Подумала об муже... твою мать-то.
- Чего ты?
- Ничего, все нормально. Спасибо, говорю.
- Чего лаешься-то?
- Кто лается? Я говорю, все нормально! Ты же вон какая оборванная хо-
дишь, надо, конечно, шубу... Вы же без шубы не можете. Как это вам без
шубы можно!.. Дармоеды. Соня, круглолицая, толстомясая, побежала к мате-
ри жаловаться.
- Мам, ты гляди-ка, што он вытворяет - за шубу-то начал обзывать
по-всякому! - Соне тридцать уже, а она все, как маленькая, бегала к маме
жаловаться.- Дармоеды, говорит!
Из горницы вышла теща, тоже круглолицая, шестидесятилетняя, крепкая
здоровьем, крепкая нравом, взглядом на жизнь,- вообще, вся очень креп-
кая.
- Ты что это, Вениамин? - сказала она с укоризной.- Другой бы муж ра-
довался...
- А я радуюсь! Я до того рад, что хоть впору заголиться да улочки две
дать по селу - от радости.
- Если недопонимаешь, то слушай, што говорят! - повысила голос теща.-
Красивая, нарядная жена украшает мужа. А уж тебе-то надо об этом поду-
мать - не красавец.
Веня в самом деле не был красавцем (маловат ростом, худой, белобры-
сый... И вдобавок хромой: подростком был прицепщиком, задремал ночью на
прицепе, свалился в борозду, и его шаркнуло плугом по ноге), и, когда
ему напоминали об этом - что не красавец,- Веню трясло от негодования.
- Ну да, вы-то, конечно, понимаете, как надо украшать людей! Вы уж
двух украсили...- И тесть Вени, и бывший муж Сони сидели. Тесть - за
растрату, муж Сони - за пьяную драку. Слушок по селу ходил - Лизавета
Васильевна, теща, помогла посадить и мужа и зятя.
- Молчать! - строго осадила Лизавета Васильевна.- А то договоришься у
меня!.. Молокосос. Сопляк.
Веня взмыл над землей от ярости... И сверху, с высоты, окружил ястре-
бом на тещу.
- А ты чего это голос-то повышаешь?! Ты чего тут голос-то повышаешь?!
Курва старая...
Соня еще не поняла, что за это можно сажать. Она только очень обиде-
лась за мать.
- Ох, молодой...- воскликнула она.- Да тебе двадцать восемь, а от те-
бя уж козлиным потом пахнет.
Теща, напротив, поняла, что за это уже можно сажать.
- Так... Как ты сказал? Курва? Хорошо! Курва?.. Хорошо. При свидете-
лях.-Она побежала в горницу - писать заявление в милицию.- Ты у меня по-
лучишь за курву! - громко, с дрожью в голосе говорила она оттуда.- Ты у
меня получишь!..
- Давай, давай, пиши, тебе не привыкать.- Веня слегка струсил вооб-
ще-то. Черт ее знает, она со всем районным начальством в знакомстве.-
Тебе посадить человека - раз плюнуть.
- Я первые колхозы создавала, а ты мне - курва! - громко закричала
теща, появляясь в дверях.
- А про меня в газете писали, што я, хромой, на машине работаю! - то-
же закричал Веня. И постучал себя в грудь кулаком.- У меня пятнадцать
лет трудового стажу!
- Ничего, он тебе там пригодится.
Веню опять взорвало, он забыл страх.
- Где это там?! Где там-то, курва? Ты сперва посади!.. Потом уж я бу-
ду думать, где мне пригодится, а где не пригодится. Сажалка...
