ниях подчас не скрывал подавленности. А заием, как представля-
ется, у него произошел странный поворот: даже в самых отчаян-
ных ситуациях он почти всегда изображал уверенность в оконча-
тельной победе. Из этих более поздних времен я не могу пожа-
луй, припомнить ни единого замечания о катастрофическом поло-
жении дел, хотя я всегда ожидал этого. Может быть, он так дол-
го сам себя убеждал в окончательной победе, что постепенно и
сам в нее незыблемо уверовал? Во всяком случае, чем неизбежнее
общее развитие вело к катастрофе, тем менее подвижным стано-
вился его дух, тем несгибаемее был он уверен, что все, что бы
он ни приказывал, было правильно.
Ближайшее окружение с озабоченносью наблюдало его расту-
щую недоступность. Решения свои он принимал, сознательно от
всех отгораживаясь. К тому же он стал духовно менее пластичен
и все менее склонен к высказыванию каких-нибудь новых мыслей.
Он в известном смысле двигался по раз и навсегда избранному
пути и не находил в себе силы отклониться от него.
Главной причиной такого оцепенения было безысходность по-
ложения, в которое он был поставлен превосходством сил против-
ника. В январе 1943 г. СССР, США, Великобритания сошлись на
формуле безоговорочной капитуляции Германии. Возможно, Гитлер
был единственным, кто не строил никаких иллюзий относительно
серьезности этого заявления. Геббельс, Геринг и еще кое-кто
еще играли в разговорах мыслью об использовании политических
противоречий между объединившимися противниками. Другие пола-
гали, что Гитлер, по крайне мере, будет пытаться политическими
средствами как-то смягчить последствия своих поражений. Разве
не ему ранее, от присоединения Австрии и до нападения на Со-
ветский Союз, не приходили в голову с кажущейся легкостью все
новые трюки, повороты, новые хитрости? Теперь же во время
обсуждения ситуации он все чаще произносил: "Не стройте иллю-
зий. Пути назад нет. Только вперед. Мосты позади сожжены". По-
доплека этих слов, которыми Гитлер сам лишал свое правительст-
во всякого поля действия, стала ясна только на Нюрнбергском
процессе.
Еще одну из причин сдвигов в личности Гитлера я усматри-
вал тогда в его постоянном сверхнапряжении, вызвавнном непри-
вычным для него стилем работы. С началом русского похода на
него навалился огромный объем повседневной работы, что полома-
ло былой порядок, когда принятие важных решений перемежалось
досугом, даже безделья. Раньше он отлично умел заставлять дру-
гих работать на себя, теперь же, при все увеличивающемся бре-
мени забот, он все больше вникал в мелочи. Он превратил себя в
строго дисциплинированного рабочего, а поскольку это противо-
речило его натуре, то не шло это на пользу и принимавшимся им
решениям.
Надо сказать, что еще и до войны у него бывало состояние
усталости и недееспособности, что выражалось в бросавшейся в
глаза боязни принимать решения, в отстраненном безразличии ко
всему или в тяготении к натужным монологам. Бывало, какое-то
время он на все реагировал молча или короткими "да" или "нет",
и не понять было, следит ли он за развитием темы или же занят
какими-то своими мыслями. Но такие состояния опустошенности
обычно бывали краткими. Проведя несколько недель на Оберзаль-
цберге, он казался оживленным, его глаза прояснялись, восста-
навливались его способность откликаться на проблемы и готов-
ность к принятию решений.
И в 1943 г. его окружение настаивало на том, чтобы он
взял отпуск. Иногда он, и впрямь, меняя место своего пребыва-
ния, отправлялся на несколько недель, а то и месяцев, на Обер-
зальцберг (1). Но распорядок дня при этом не менялся. И здесь
Борман постоянно докладывал для принятия решений всякие пустя-
ки, непрестанно появлялись посетители, старавшиеся использо-
вать его пребывание в Бергхофе или в Рейхсканцелярии в своих
интересах; его желали видеть гауляйтеры и министры, для кото-
рых он в ставке был недоступен. Не прекращались и ежедневные
утомительные "ситуации", так как весь штаб следовал за ним,
куда бы он ни направлялся. На нашу обеспокоенность состоянием
его здоровья он частенько отвечал: "Легко давать советы взять
отпуск. Это невозможно. Текущие решения по военным вопросам я
никому, даже на сутки, не могу доверить".
Военное окружение Гитлера было воспитано с младых ногтей
в привычке к повседневной работе, и ожидать от них понимания
того, насколько Гитлер перенапряжен, не приходилось. Не было
этого и у Бормана, наваливавшего на Гитлера слишком много все-
го. Но даже если бы и не было недостатка в доброй воле, Гитлер
сам не делал того, что должен всякий директор фабрики - иметь
по каждому из направлений способного заместителя. У него не
было не только дельного главы правительства, но и энергичного
командующего вермахтом, но и способного командующего сухопут-
ными силами. Он постоянно нарушал старое правило, согласно ко-
торому, чем более высокий пост ты занимаешь, тем больше должно
у тебя быть свободного времени. Раньше он его соблюдал.
Перенапряжение и одиночество влекли за собой то самое
состояние окаменения и ожесточения, мучительной нерешитель-
ности, постоянной раздражительности. Решения, которые он преж-
де принимал почти играючи, он должен был теперь буквально вы-
давливать из своей опустошенной головы (2). Из спорта мне было
знакомо состояние перетренированности. При ее наступлении мы
становились унылыми, раздраженными и теряли нашу гибкость,
превращались в почти автоматы и даже передышка казалась ненуж-
ной и мы все рвались тренироваться еще и еще добиваясь все
меньшего. И духовное напряжение может выливаться в своего рода
перетренированность. В тяжелые военные времена я мог сам по
себе наблюдать, как мысль продолжает механически крутиться,
отметая свежие и быстрые впечатления, вокруг одних и тех же
принятых в отупении решений.
То, как Гитлер в ночь 3-го сентября 1939 г. незаметно и
тихо покинул затемненную Рейхсканцелярию, чтобы отправиться на
фронт, оказалось в свете последующего многозначительным нача-
лом. Его отношение к народу изменилось. Даже редкие, с интер-
валами во многие месяцы, контакты с массой стали иными: энту-
зиазм и настрой народа на воодушевление угасли так же, как и
его дар гипнотически-суггестивно овладевать им.
В начале 30-х гг., во время последних битв за власть Гит-
лер "зарвался" по меньшей мере так же, как и на втором этапе
войны. Тогда в дни внутренней опустошенности он получал, веро-
ятно, от своих выступлений перед массами больше энергии и му-
жества, чем должен был отдавать от собственных сил их участни-
кам. Даже между 1933 и 1939 г., когда его положение сделало
жизнь вполне приятной, он на глазах расцветал, когда на Обер-
зальцберге мимо него дефилировала ежедневная процессия востор-
женных поклонников. В довоенное время демонстрации были для
него своеобразным импульсом, занимали в его жизни немалое
место. После них он был подтянутее и увереннее в себе, чем
когда-либо.
Круг его личного общения в ставке - секретарши, врачи и
адъютанты - был, вероятно, еще менее вдохновляющим, чем до
войны на Оберзальцберге или в Рейхсканцелярии. Здесь он не
имел дело с людьми восторженными, почти теряющими дар речи от
волнения. Повседневное общение с Гитлером - я это отметил про
себя еще во времена наших общих архитектурно-строительных меч-
таний - позволял видеть в нем не полубога, которого из него
сделал Геббельс, а человека со всеми человеческими потреб-
ностями и слабостями, хотя авторитет его от этого ничуть не
страдал.
Военное окружение должно было действовать на него скорее
утомляюще. В деловой обстановке ставки любое проявление навяз-
чивой восторженности было бы неуместно и неприятно. Офицеры
вели себя подчеркнуто спокойно, да если бы они и не были по
натуре столь трезвыми людьми, учтивая сдержанность входила в
их воспитание. Тем сильнее бросался в глаза византизм Кейтеля
и Геринга. Но звучало это неискренне, Гитлер сам не требовал
от своего военного окружения раболепия. Здесь преоблада дело-
вая атмосфера.
Гитлер совершенно не выносил критических замечаний от-
носительно своего образа жизни. Поэтому, при всей озабочен-
ности его самочувствием, все окружение принимало его как дан-
ность. Все старательнее Гитлер избегал разговоров личного ха-
рактера. Редкие откровенные беседы он вел только с соратниками
по временам совместных битв - Геббельсом, Леем или Эссером.
манера же обращения с остальными, в том числе и со мной, ста-
новилась все более безличностной и отчужденной. Дни, когда
Гитлер принимал решения, собраннный и быстрый, выпадали все
реже и, наконец, стали уже настолько примечательными, что мы
их для себя особо выделяли.
Шмундту и мне пришла в голову мысль организовать встречи
Гитлера с молодыми офицерами-фронтовиками, чтобы принести в
удушливую, замкнутую атмосферу ставки хоть чуточку дыхания жи-
вой жизни. Но из этого ничего хорошего не вышло. Один раз у
Гитлера не было настроения тратить на это дорогое время, а по-
том мы и сами убедились, что такие встречи скорее способны
причинить вред. Какой-то молодой танкист рассказал во время
единственной такой беседы, как его часть вырвалась на Тереке,
почти не встречая сопротивления, далеко вперед и вынуждена бы-
ла остановиться только потому, что боеприпасы были на исходе.
Гитлер сильно возбудился, еще и много дней спустя он все пов-
торял: "Вот так-то! Не хватало 75-миллиметровых снарядов! Как
обстоит дело с их производством? Его необходимо любой ценой
наращивать". На деле же этого вида боеприпасов, в рамках наших
скромных возможностей, имелось в достатке. Но при стремитель-
ном продвижении частей из-за сверхрастянутых коммуникаций под-
воз их мог и отставать. Но Гитлер не желал принимать это во
внимание.
При подобных случаях узнавал он от фронтовых офицеров и
другие подробности, из которых делал далекоидущие заключения
об упущениях Генерального штаба. В действительности же, боль-
шинство трудностей было связано с продиктованным им стреми-
тельным темпом наступления. Специалисты не могли спорить с ним
по таким вопросам - у него просто не было достаточных
представлений о работе сложного аппарата, обязательного для
обеспечения высоких темпов движения.
Изредка принимал Гитлер особо отличившихся офицеров и
солдат для вручения им высоких наград. При том недоверии,кото-
рое он испытывал к способностям своего штаба, после таких
встреч нервозность и количество общих приказов только на-
растали. Во избежание этого Кейтель и Шмундт старались по воз-
можности нейтрализовать визитеров.
Вечерние чаепития, на которые он приглашал и в ставку,
постепенно отодвинулись на два часа утра, а заканчивались в
три-четыре. И свой отход ко сну он все более откладывал на
раннее утро, так что я однажды как-то сказал, "Если война еще
продлиться, то мы, по крайней мере, вернемся к нормальному
распорядку дня и вечернее чаепитие Гитлера будет как раз на-
шим утренним чаем".
Гитлер, определенно, страдал расстройством сна. Он сам
упоминал о мучительных часах в постели без сна, если он по-
раньше отправлялся к себе. Часто за чаем он жаловался, что на-
кануне он с часовыми перерывами смог заснуть только уже совсем
утром.
К нему имели доступ только самые близкие: врачи, секре-
тарши, его военные адъютанты и гражданские помощники, предста-
витель пресс-службы посол Хевель, иногда его венская повари-
ха-диетолог, ну, еще какой-нибудь случайный посетитель из
близких знакомых, и конечно, неизбежный Борман. Я считался
всегда желанным гостем. Мы усаживались в столовой Гитлера на
неудобные стулья с подлокотниками. В таких случаях Гитлер поп-
