масштабного зодчества.
Для скульптурных произведений я приглашал чаще всего Йо-
зефа Торака, работам которого генеральный директор музеев Бер-
лина Вильгельм фон Боде посвятил целую книгу, также ученика
Майоля Арно Брекера. В 1943 г. он от моего имени передал свое-
му учителю предложение изваять скульптуру для памятника на
месте Грюнвальдской битвы.
У историков сложилось мнение, что я в частной своей жизни
держался несколько в стороне от партии (14); надо сказать, что
крупные партийные функционеры сами сторонились меня; в их гла-
зах я был посторонний выскочка. Меня мало заботили чувства ру-
ководителей гауляйторского или даже имперского ранга, ведь я
пользовался доверием Гитлера. За исключением Карла Ханке, ко-
торый меня "открыл", я ни с кем не сошелся ближе и никто из
них не бывал у меня в доме. У меня был свой круг друзей из
творческих людей, с которыми я сотрудничал, а также из их дру-
зей. В Берлине я , насколько это вообще позволяло время, об-
щался с Брекером и Крайсом, к которым частенько присоединялся
пианист Вильгельм Кемпф. В Мюнхене я поддерживал дружеские
связи с Йозефом Тораком и художником Германом Каспаром, кото-
рого поздними вечерами с трудом удавалось удерживать от гро-
могласных изъявлений своих чувств к баварской монархии.
Близким для меня человеком остался мой первый заказчик
д-р Роберт Франк, которому я еще в 1933 г., до работы на Гит-
лера и Геббельса, я перестраивал имение в Зигрене под Вильсна-
ком. Всей семьей мы нередко проводили конец недели у него, в
130 км от Берлина. До 1933 г. Франк занимал пост генерального
директора Прусских электростанций, но после прихода к власти
НСДАП был с него отстранен и с тех пор жил уединенно как част-
ное лицо. Подвергаясь притеснениям со стороны партии, он как
мой друг был все же огражден от прямого преследования. В 1945
г. я доверил ему свою семью, когда я отправил ее подальше от
эпицентра катастрофы, в Шлезвиг.
Вскоре после моего назначения на высокий пост я убедил
Гитлера в том, что бы поскольку ревностные партейгеноссен уже
все давно заняли прочное положение - я мог иметь в своем
распоряжении членов партии невысокого уровня. Не колеблясь,
Гитлер дал мне свободу в подборе кадров. Постепенно стали по-
говаривать, что в моей конторе можно найти надежное и спокой-
ное пристанище, и к нам повалили архитекторы.
Как-то один из моих сотрудников попросил меня о рекомен-
дации для вступления в партию. Мой ответ обошел в Генеральной
инспекции по делам строительства все закоулки: "А зачем?
Достаточно того, что в партии я сам". Мы хотя и относились к
градостроительным планам Гитлера со всей серьезностью, но - не
к бьющей на эффект помпезности гитлеровского Рейха, как все
прочие. В последующие годы я почти не ходил на партийные соб-
рания и почти не поддерживал контактов с партийными инстанция-
ми, например, с руководством берлинского гау (и весьма халатно
относился ко всякого рода порученным мне партийным должностям,
хотя я мог бы без труда превратить их в позиции власти. Даже
руководство Управлением "Эстетика труда" я из-за нехватки вре-
мени постепенно передал своему постоянному представителю. Этой
сдержанности способствовало, впрочем, мои нелюбовь к публичным
выступлениям.
В марте 1939 г. я в компании моих ближайших друзей (Виль-
гельм Крайс, Йозеф Торак, Герман Каспар, Арно Брекер, Роберт
Франк, Карл Бранд с женами) предпринял путешествие по Сицилии
и Южной Италии. К нам присоединилась по нашему приглашению и
супруга министра пропаганды Магда Геббельс с паспортом на чу-
жое имя.
В ближайшем окружении Гитлера не было недостатка в любов-
ных приключениях, на которые он закрывал глаза. Так Борман
нагло, наплевав на всех (что, впрочем не могло быть неожидан-
ностью у столь безнравственной личности) пригласил в свой дом
в Оберзальцберге одну киноактрису, где она провела несколько
дней в кругу его семьи. Скандал удалось замять только благода-
ря непостижимой для меня мягкой терпимости фрау Борман.
Бесконечные любовные истории числились и за Геббельсом.
Статс-секретарь его министерства Ханке, полу-забавляясь,по-
лу-возмущаясь, рассказывал, как его шеф обычно шантажировал
киноактрис. Чем-то гораздо большим, чем любовная интрижка,
оказалась его связь с чешской кинозвездой Лидой Бааровой.
Госпожа Геббельс отреклась тогда от своего мужа и потребовала
от министра, чтобы он оставил ее и их детей. Ханке и я были
всецело на ее стороне. Но Ханке еще более обострил семейный
кризис, влюбившись в жену министра, на много лет старше его. Я
пригласил ее в путешествие на юг, чтобы помочь ей в столь не-
ловком положении. Ханке готов был последовать за нею, засыпал
ее в поездке любовными письмами, но она решительно отклонила
все.
Госпожа Геббельс оказалась в поездке любезной уравнове-
шенной дамой. Вообще жены высокопоставленных лиц режима были
не в пример их мужьям куда более устойчивы к искусу властью.
Они не заносились в мир фантазий, наблюдали за иногда прямота-
ки гротескным взлетом своих мужей с некоторой внутренней
настороженностью, не были в такой мере захвачены политическим
вихрем, высоко и круто возносившим их мужей. Госпожа Борман
оставалась скромной, даже несколько запуганной домохозяйкой,
впрочем в равной мере слепо преданной своему мужу и партийной
идеологии. Фрау Геринг, казалось, была способна и поиронизиро-
вать над болезненной склонностью своего мужа к пышности. В
конце-концов, Ева Браун также доказала свое внутреннее пре-
восходство; во всяком случае она никогда не использовала в
личных целях власть, которая прямо просилась в руки.
Сицилия с руинами дорических храмов в Сегесте, Сираку-
зах, Селинунте и Агригенте очень обогатила и дополнила впечат-
ления нашей первой поездки в Грецию. При осмотре храмов в Се-
линунте и в Агригенте я снова, и не без внутреннего удовлетво-
рения, отметил, что и античность не была свободна от приступов
гигантомании; греческое население колоний определенно отошло
от столь высоко ценимых на родине принципов меры.
В сравнении с этими храмовыми сооружениями бледнели все
известные нам образцы мавританско-норманского зодчества, за
исключением великолепного охотничьего замка Фридриха П и Ото-
гона в Кастель-дель-Монте. Пестум я воспринял как нечто вер-
шинное. Помпейя же, напротив, показалась мне гораздо дальше
отстоящей от чистых форм Пестума, чем наши постройки от мира
дорийцев.
На обратном пути мы еще на несколько дней задержались в
Риме. Фашистское правительство раскрыло псевдоним нашей знаме-
нитой спутницы, и итальянский министр пропаганды Альфиери
пригласил нас всех в оперу. Никто из нас был не в состоянии
внятно объяснить, почему вторая дама Рейха одна разъезжает по
заграницам и поэтому мы, как можно скорее, отправились домой.
Пока мы как в полусне странствовали в мире греческой
истории Гитлер повелел оккупировать Чехословакию и присоеднить
ее к Рейху. В Германии мы застали довольно подавленное настро-
ение. Всеобщая неуверенность в ближайшем будущем переполняла
нас. Странным образом и сегодня меня волнует мысль о том, ка-
ким точным предчувствием надвигающегося может обладать народ,
не поддающийся влиянию официальной пропаганды.
Несколько успокаивающе, впрочем, подействовало то, как
Гитлер возразил Геббельсу, когда последний во время обеда в
Рейхсканцелярии отозвался о бывшем министре иностранных дел
Константине фон Нейрате несколькими неделями ранее назначенном
Имперским протектором Богемии и Моравии следующим образом:
"Фон Нейрат известен как тихоня. А в протекторате нужна жест-
кая рука, обеспечивающая порядок. Этот господин не имеет ниче-
го общего с нами, он совсем из другого мира". Гитлер поправил
его: "Только фон Нейрат мог быть подходящей фигурой. В анг-
ло-саксонском мире у него репутация благородного человека. Его
назначение будет иметь успокаивающее международную обществен-
ность воздействие, так как в нем просматривается мое желание
не лишать чехов их народной самобытности".
Гитлер потребовал у меня отчета о моих впечатлениях об
Италии. Там мне бросилось в глаза, что все стены, вплоть до
маленьких деревень, были размалеваны воинственными пропаган-
дистскими призывами. "Нам это ни к чему, - заметил Гитлер. -
Если дойдет до войны, немецкий народ достаточно для этого за-
кален. Для Италии, может, такой вид пропаганды и уместен.
Только поможет ли это чему, вот вопрос". (15)
Гитлер уже не раз предлагал мне произнести вместо него
речь при открытии ежегодной архитектурной выставки в Мюнхене.
До сих пор мне всегда удавалось под тем или иным предлогом ук-
лониться от этого. Весной 1938 г. дошло даже до своего рода
торга: я заявил о готовности нарисовать эскизы для картинной
галереи и стадиона в Линце, если мне не вменят в обязанность
речь на выставке.
А тут как раз накануне 50-летия Гитлера открывалась для
движения часть "оси Восток-Запад", и он согласился лично пере-
резать ленточку. Дебюта в качестве оратора было не избегнуть -
и сразу же в присутствии главы государства, на весь мир. За
обеденным столом Гитлер провозгласил: "Большое событие. Шпеер
будет держать речь! Любопытно, что он скажет".
У Бранденбургских ворот, посредине магистрали, на специ-
ально возведенной трибуне возвышались почетные лица, я на их
правом фланге; теснилась в отдалении, на тротуарах, за каната-
ми густая толпа. Издалека доносилось, нарастало, как шквал, -
по мере приближения машины с Гитлером - народное ликование,
вылившееся в оглушительный рев. Машина остановилась прямо про-
тив меня. Гитлер вышел, пожал мне руку, ответив коротким под-
нятием руки на приветствия высокопоставленных лиц. Передвижные
киносъемочные камеры начали съемки чуть не в упор, Гитлер в
двух метрах от меня смотрел с ожиданием. Я набрал в легкие
воздуха и затем произнес буквально следующее: "Мой фюрер, док-
ладываю о завершении строительных работ "оси Восток-Запад".
Пусть дело говорит само за себя!" Тут возникла затяжная пауза,
прежде чем Гитлер произнес несколько фраз. Затем я был пригла-
шен в его автомобиль и вместе с ним объехал семикилометровую
щпалеру берлинцев, чествовавших Гитлера по случаю его 50-ле-
тия. Это было, вероятно, одно из самых крупных массовых мероп-
риятий министерства пропаганды. Но аплодисменты казались мне
искренними.
Уже в Рейхсканцелярии, в ожидании обеда, Гитлер заметил
вполне дружески: "Своими двумя предложениями Вы поставили меня
в довольно неловкое положение. Я ожидал более длинной речи, я
привык, пока говорят, обдумывать свой ответ. А Вы кончили, не
начав, и я не знал, чем ответить. Но я Вам это прощаю: это бы-
ла хорошая речь, одна из лучших, которые я когда-либо в своей
жизни слышал". В последующие годы этот эпизод прочно вошел в
его репертуар, и он часто рассказывал его.
В полночь собравшиеся за столом поздравили Гитлера. А
когда я сказал, что по случаю этого дня в одном из соседних
залов я выставил почти четырехметровый макет Триумфальной ар-
ки, он немедленно предложил гостям подняться и устремился впе-
ред. Долно, заметно растроганный, обозревал он макет, в кото-
ром обрели материальный облик мечты его молодых лет. Глубоко
взволнованный, он молча протянул мне руку, чтобы затем в эйфо-
рических тонах высоко поднять значение этого произведения зод-
чества в будущей истории Рейха. На протяжении этой ночи он еще
несколько раз подходил к своему макету. На пути туда и обратно
мы каждый раз проходили мимо зала заседания, в котором в 1878
г. Бисмарк возглавлял Берлинский конгресс. Сейчас на длинных
столах громоздились подарки ко дню рождения фюрера - по боль-
шей части огромное собрание китча, поднесенного его рейхс- и
