Мне кажется, это могло тронуть даже камень. И на доктора Казачковского
это подействовало. Он развел руками: "Что я могу сде лать? Вот кого надо
просить!" И показал пальцем вверх.
Спасибо за совет, господин милосердный; перед богом бабушка не нужда-
лась в заступниках, к всевышнему она и сама знает дорогу. Она сходила в
синагогу и обеспечила чтение псалмов на целые сутки. Она уже и на клад-
бище побывала, стучалась в родные могилы, взывала к праху отцов. Как мо-
жно допустить, чтобы такая женщина, как жена ее сына, оставила мужа вдо-
вцом, а детей - сиротами. Такая праведница, как Хая-Эстер, не должна
умереть! "Нет, боже праведный, ты милосерд, ты не сделаешь этого!"
Однако ничего не помогло. Бог действительно милостив, но маленькая
Хая-Эстер больше не встала. Она умерла. Это случилось в субботу утром, в
тот час, когда еще молятся в синагоге. Умерла? После смерти учителя (ре-
зника Мойше) это была вторая смерть; дети ее скорее чувствовали, чем по-
стигали, и боль они ощутили очень сильную. Правда, их мать была не такой
мягкой и ласковой, как другие матери. Правда, им немало доставалось от
нее подзатыльников, пинков, колотушек: "Дети не должны быть обжорами и
просить еще! Дети не должны путаться под ногами! Дети не должны скалить
зубы и гоготать". Это означало, что дети не должны смеяться. А дети
все-таки смеялись. В самом деле, как можно не смеяться, когда смешно?
Дорого обходился им этот смех. Они расплачивались за него покрасневшими
ушами и щеками, вздутыми от маминых маленьких, но крепких ручек. Однако
сейчас дети забыли обо всем этом. Забыли оплеухи, толчки, пинки, подза-
тыльники, а помнили только, как мама опускала руку в карман и доставала
оттуда для них мелочь; как в начале каждого месяца мама давала им порош-
ки на меду против глистов; как она не отходила от постели, когда кто-ни-
будь из них болел; как прикладывала свою маленькую ручку ко лбу ребенка,
щупала пульс, гладила по щекам; как под праздник шила ребятам новые
платья, а накануне субботы мыла им головы; как смеялась во время пас-
хальной трапезы, когда дети пьянели от четырех традиционных кубков вина.
И еще многое-многое вспоминали дети, уткнувшись лицом в подушку и зали-
ваясь горькими слезами. Они заплакали еще сильней, когда услышали, что
плачет отец. - Разве отцы плачут! - Бабушка Минда стонала и рыдала, при-
читая нараспев, будто по молитвеннику, обращаясь с жалобой к господу бо-
гу: "Зачем забрал он не ее-бабушку Минду, а это молодое деревце, мать
стольких, не сглазить бы, червячков, божьих созданий!" Сравнение детей с
червячками вызвало у них в эту печальную минуту невольную улыбку. Почему
именно червячков? Вдруг отворилась дверь, и в комнату вихрем ворвался
дядя Пиня со своими двумя сыновьями. Он примчался прямо из старой сина-
гоги, где обычно молился, и торжественно возгласил: "Доброй субботы!"
Услышав рыданья и стоны, дядя Пиня мгновенно обрушился на отца и на ба-
бушку Минду: "Это что такое! В субботу плакать! Разбойники, злодеи, что
вы делаеге? С ума сошли, рассудка лишились! Вы забыли, что сегодня суб-
бота и что в субботу плакать не дозволено. Что ты делаешь, Нохум?
Нельзя-грех! Что бы ни случилось, суббота выше всего!" Тут дядя отверну-
лся, будто для того, чтобы высморкаться, и бросил взгляд туда, где пок-
рытая черным лежала мать. Он быстро вытер глаза, чтобы не видели, как он
плачет, хотя в голосе у него слышались слезы, и заговорил уже мягче:
- Послушай меня, Нохум, довольно! Ты грешишь перед богом! Ну довольно
же! Нельзя! Ведь сегодня субб...
Дядя не мог выговорить слово до конца, потому что слезы, которые он
все время глотал, подступили к горлу. Не в силах больше совладать с со-
бой, он припал к столу, уронив голову на левую руку, словно во время мо-
литвы "Тахнун",* и расплакался, как ребенок, восклицая тонким голосом:
- Хая-Эстер, Хая-Эстер!..
35
ДНИ ТРАУРА
Отец углубился, в книгу Иова.* - Ему предлагают жениться. - Детей со-
бираются отправить в Богуслав к дедушке Мойше-Иосе
Никогда герой этого жизнеописания так не тосковал по кладу, о котором
ему когда-то рассказывал его приятель Шмулик, как в то время, когда он,
отец и все его братья и сестры, сидели в одних чулках на полу, справляя
семидневный траур по матери.
"Будь у меня теперь клад,-думал он,-клад, спрятанный там, в маленьком
местечке... Ну, хоть не весь клад, а только часть его! Как бы он мне
сейчас пригодился! Бабушка Минда перестала бы причитать и плакать, упре-
кать бога в том, что он нехорошо поступил, забрав сначала невестку, а не
ее, свекровь... Отец перестал бы вздыхать и твердить без конца, что ему
незачем жить на свете и что он ничто без Хаи-Эстер. А они, дети? Чем бы
они сейчас занимались? Наверно, были бы на речке с другими мальчишками,
плавали бы, ловили рыбу или просто бегали где-нибудь. Такое солнце. Та-
кая жара. Вишни дешевы, смородину почти даром отдают, уже появляются зе-
леные огурчики в пупырышках, скоро поспеют дыни - желтые ароматные, и
арбузы - красные как огонь, сладкие и рассыпчатые, словно песок, Ах,
клад, клад!.. Где бы взять клад?" Эти мысли поднимают Шолома и уносят в
другой мир - мир фантазий и грез, прекрасных, сладостных грез. Ему
представляется, что клад уже у него, он вдруг открылся ему, со всем сво-
им богатством, со всеми драгоценными камнями, вот у него в руках золото
и серебро, кучи полуимпериалов, алмазы и брильянты; отец ошеломлен: "От-
куда у тебя, Шолом, столько добра?" - "Я не могу тебе, сказать, отец,
откуда,-если я тебе скажу, все это взовьется и исчезнет". И Шолом
чувствует себя на седьмом небе, оттого что ему удалось вытащить отца из
нужды, и только больно, очень больно, что нет при этом его бедной мате-
ри, "Не суждено ей,-говорит бабушка Минда, - все свои молодые годы она,
бедняжка, жила ради детей, не видела радости, а теперь, когда пришла
настоящая жизнь, кончились ее годы".
Но вот раздается вздох отца: "Боже мой, что делать? Как быть?"
И маленький мечтатель возвращается из счастливого мира грез и фанта-
зий опять сюда, в этот горестный мир забот и слез, где люди говорят о
муке для халы, о деньгах, чтобы пойти на базар, о постояльцах, которых
нет, о доходах, которые "пали", - и все эти разговоры заканчиваются сто-
нами и вздохами отца. "Боже мой, что делать? Как быть?"
- Что значит, как быть? - набрасывается на него дядя Пиня уже в пос-
ледний день траура. - Сделаешь то, что все люди делают, - женишься, с
божьей помощью...
Как, отец женится? У них будет новая мать? Какой она будет? Дети
смотрят на отца-что он скажет? Отец и слышать не хочет. Он говорит:
- Мне жениться? Еще раз жениться после такой жены, как Хая-Эстер? И
это говоришь ты, родной брат! Кто знал ее лучше тебя?
Отца душат слезы. Он не в силах говорить. Дядя Пиня больше не настаи-
вает.
- Пора читать предвечернюю молитву,-говорит он, и все справляющие
траур - отец и дети - встают с пола, становятся на молитву, и шестеро
сыновей, между ними один уже взрослый, с рыжей бородкой, по имени Эля,
отбарабанивают "Кадеш" так, что любо слушать. Родня с гордостью смотрит
на сыновей Хаи-Эстер, читающих "Кадеш". Посторонние женщины даже завиду-
ют... "Ну как не попасть в рай, имея таких сыновей? Это было бы неверо-
ятно", - говорит дальняя родственница, Блюма, рябая женщина, жена немого
мужа. Она бросила и мужа и детей и прибежала помочь чем-нибудь: по дому,
на кухне, присмотреть за сиротами. Дети Хаи-Эстер не могут пожаловаться,
что они забыты. Напротив, с тех пор как мать умерла, они как будто стали
дороже для окружающих-сироты ведь! Были моменты, когда траур казался им
чем-то вроде праздника. Во-первых (и это самое главное), не надо ходить
в хедер. Во-вторых, им дают сладкий чай с булкой, к чему они вовсе не
привыкли; им щупают головы и животы и расспрашивают о "желудке". У них,
оказывается, есть "желудки"! А сидеть всем вместе на одеяле с отцом, го-
лова которого с широким морщинистым лбом склонилась над книгой Иова,
наблюдать мужчин и женщин, которые приходят "утешать печалящихся", - все
это тоже кое-чего стоит! Посетители входят без "здравствуйте", уходят
без "прощайте", странно моргают глазами и что-то бормочут в нос.
Для пострела Шолома эти визиты - клад, здесь целая галерея разнооб-
разных типов и образов, которые сами просятся на бумагу. Первым приходит
дядя Пиня, не один, а со своими двумя сыновьями в длинных сюртуках - Ис-
роликом и Ицей. Дядя Пиня, засучив рукава, начинает разговор. Сыновья
молчат. Дядя толкует закон, когда собственно должны закончиться семь
дней траура - утром или вечером. Он встает, обещая оправиться у себя в
священных книгах, чтобы "знать точно". Не прощаясь, он скороговоркой го-
ворит, как и оба его сына, "Сион и Иерусалим" и удаляется. После него
приходит тетя Хана со своими дочерьми и поднимает крик: "Хватит, до-
вольно плакать. Мать от этого не воскреснет!" Перед уходом тетя Хана за-
являет, что здесь нечем дышать, нюхает табак из маленькой серебряной та-
бакерки и вопит, чтоб открыли хоть одно окно,-здесь задохнуться можно.
Потом приходит тетя Тэма, - совершенно беззубая женщина. Лицо у нее сме-
ется, а глаза плачут. Покачивая головой, она произносит слова утешения и
сообщает новость: все, мол, умрем...
Это родня. Потом приходят чужие. Разные люди. Такие, которые глубоко
верят в бога и загробную жизнь, и такие, которые не очень-то верят. Ар-
нольд из Подворок, например, издевается над всем этим: "Несть закона и
несть судьи". Ведь сказано ясно, говорит он: "И нет у человека преиму-
щества перед скотом". Ужас! Что говорит этот Арнольд?! Он не щадит ни
бога, ни мессии! И все получается у него кругло, гладко. Он единственный
перед уходом прощается, и не удивительно, раз он ни во что не верит. Ин-
тересно, что станется с этим Арнольдом, если он возьмет да богу душу от-
даст... "Меня можете после смерти сжечь в огне и пепел развеять по всем
семи морям - мне это совершенно безразлично",- говорит Арнольд и получа-
ет нахлобучку от бабушки Минды: "Не вам бы говорить да не мне бы слу-
шать!" Но Арнольд хоть бы что! Только усмехается. Вслед за ним приходит
Нося Фрухштейн, с большими зубами, и бранит отца за то, что он так горю-
ет. Он, говорит, не ожидал этого от него. Додя, сын Ицхок-Вигдора, гово-
рит то же самое. Он клянется совестью, что, случись у него такое нес-
частье, он-ей-же-ей-в благодарность опустил бы монету в кружку Меера-чу-
дотворца... Когда Додя уходит, поднимается смех, потому что все знают
его жену Фейгу-Перл. Эта Фейга-Перл-поистине "перл создания". Слава бо-
гу, уж и посмеяться можно. Отец все еще держит перед собой книгу Иова,
но не плачет так много, как в первые дни. Он уже не злится на дядю Пиню,
когда тот заговаривает о женитьбе. Он только вздыхает и говорит: "Что
делать с детьми? С детьми как быть?"
- Как быть с детьми? - отзывается дядя Пиня, поглаживая бороду. -
Старшие будут учиться, как учились, а младших ты отправишь к дедушке в
Богуслав.
Он имеет в виду дедушку Мойше-Иосю и бабушку Гитл с материнской сто-
роны; дети никогда их не видели, они слышали только, что где-то далеко,
в городе под названием Богуслав, есть у них богатые дедушка и бабушка.
Туда, значит, их и собираются отправить. Это совсем недурно. Во-первых,
сама поездка чего стоит. Во-вторых, они увидят новый город. Интересно
также познакомиться с дедушкой и бабушкой, которых они никогда не вида-
ли. Возникает только один вопрос: кого дядя Пиня считает старшим, кого
младшим, ведь не может быть сомнения в том, что мальчик, которому минуло
тринадцать лет, будь он даже меньше щенка, должен считаться старшим.
Этот вопрос так сильно занимал тринадцатилетнего "юношу", что он почти
перестал думать о матери, по которой дважды в день читал заупокойную мо-
