писание: "Руки же, руки Исава". Но почему же мальчишка ему так знаком?
Где он его видел?
Шолом роется в памяти, и вспоминается ему один из его воронковских
товарищей, Берл - сын вдовы, смуглый паренек с огромными зубами. Неужели
это он? Нет, не может быть! Это померещилось Шолому. Но, боже милости-
вый, ведь это все-таки он! Малый, почувствовав, что его разглядывают,
еще глубже надвинул шапку, украдкой покосившись на того, кто так внима-
тельно наблюдал за ним. Глаза их встретились в темноте, и они узнали
друг друга...
Эта неожиданная встреча вызвала у Шолома множество мыслей: Берл-хрис-
тианин? Еврей, и вдруг-христианин. Он, правда, слышал еще в местечке,
что Берл крестился. Недаром говорили, что он отщепенец... Подойти к не-
му, дать себя узнать, расспросить его Шолому что-то мешало. Он чувство-
вал отчужденность, холодок, но в то же время испытывал жалость. Жалко
еврея, который перестал быть евреем, и ради чего? Ради того, чтобы на-
деть серую свитку; большую мохнатую шапку и стать помощником паромщика,
батраком? А "батрак" хоть бы что, даже не пошевельнулся. Видно, не мог
товарищу в глаза смотреть... Он глядел вниз, в воду, будто там можно
что-нибудь увидеть. Затем Берл еще крепче закутался в свою свитку, еще
ниже надвинул шапку и, поплевав на руки, с особым рвением взялся за ра-
боту, всем телом навалился на толстый канат. Канат скрипел, колеса вер-
телись, паром быстрее заскользил по воде. Стоп - приехали!
- Полезайте на воз! - скомандовал наш возница-молчальник, выкатив по-
возку с парома, и стегнул лошадей, почтив их кличками "холера" и "дох-
лые". Днепр остался позади - с паромом, с батраком-паромщиком, который
был когда-то еврейским мальчиком, внуком праотца Иакова. Бедный, бедный!
38
В БОГУСЛАВЕ НА "ТОРГОВИЦЕ"
Прибыли в Богуслав прямо на ярмарку. - Неизвестно, какой Мойше-Иося
приходится им дедушкой. - Еврей в талескотне берется доставить детей к
дедушке
Было уже совсем светло, когда маленькие путешественники, усталые,
сонные и голодные, въезжали в город Богуслав. Из-за леса взошло ясное,
теплое солнце. Сначала они проехали огромное кладбище со множеством по-
косившихся, полуразрушенных памятников, на которых уже давно стерлись и
поблекли надписи. Судя по богатому кладбищу, можно было подумать, что
город этот неимоверной величины. Миновав кладбище, они въехали прямо на
"торговицу"- нечто вроде базара или ярмарки, где все смешалось в кучу:
крестьяне, лошади, коровы, свиньи, цыгане, телеги, колеса, хомуты и раз-
ные евреи: евреи-скорняки, евреи-шапошники, евреи с красным товаром, с
булками, с баранками, с пряниками, с яблочным квасом, с чем только поже-
лаете. А баб! Бабы с корзинками, бабы с яблоками, бабы с птицей, бабы с
жареной рыбой и просто так бабы. И все они галдят, визжат, трещат... А
лошади, коровы и свиньи им помогают. Слепцы поют и играют на лирах. Ог-
лохнуть можно! Пыль стоит такая, что трудно разглядеть друг друга, а от
запахов можно задохнуться.
Ребята приехали в удачную пору, в базарный день. Возница еле пробился
со своей повозкой сквозь толпу, пожелал по своему обыкновению и городу и
ярмарке восемнадцать холер и, наконец, опустился в самый город, сильно
напоминавший кладбище своими покосившимися, словно надгробные плиты, до-
миками. Между ними кое-где попадались и новые дома, которые выглядели
здесь чужими, как богатые гости на бедной свадьбе. Тут только и началась
настоящая суматоха. Возница Шимен-Волф знал, что ему поручили отвезти
юных пассажиров в Богуслав к их дедушке и бабушке. Ему, правда, назвали
имена дедушки и бабушки, но, черт побери, он их совсем забыл. Шимен-Волф
божился, что всю дорогу, честное слово, он удерживал имена в памяти, но
как только попал на эту ярмарку, они выскочили у него из головы. Ах, хо-
лера! (Кому она предназначалась, он не оказал.)
Между тем подошел какой-то человек, и еще один, и еще один, и два че-
ловека, и три человека, и женщины подошли с корзинками, и женщины без
корзинок. Поднялся шум, гвалт-все говорили разом, передавали друг другу
новость: извозчик привез каких-то детей. "Откуда?"-"С той стороны Днеп-
ра".-"Из Ржищева?" - "Почему вы думаете, что из Ржищева, а не из Кане-
ва?" - "Не из Ржищева, не из Канева, а из Переяслава".-"А куда он их
привез?"-"Да вы же видите куда-не в Егупец, конечно, а в Богуслав!"- "К
кому?"-"Умник, если бы знали к кому-все было бы в порядке!"-"К дедуш-
ке,-говорит он, - к их дедушке".-"К какому дедушке?"-"Умник, если бы
знали, к какому дедушке,-было бы хорошо".
- Тише! Знаете что, спросим у детей, как зовут их дедушку. Они, долж-
но быть, знают.
- Откуда же им знать?
- А почему бы им не знать?..-Тут, работая локтями, протиснулся сквозь
толпу человек с треснувшим козырьком - продавец бубликов.
- Пустите меня! Я их расспрошу. Дети, как зовут вашего дедушку?
Дети от шума и гвалта совсем растерялись, но они все же вспомнили,
что их дедушку зовут Мойше-Иося. Да, да, его зовут Мойше-Иося. "Наверное
Мойше-Иося?"-"Наверное". Теперь уже, значит, известно, как зовут их де-
душку. Остается только один вопрос: какой Мойше-Иося? Есть несколько
Мойше-Иосей: Мойше-Иося - столяр, Мойше-Иося - жестянщик, Мойше-Иося
Лея-Двосин и Мойше-Иося Гамарннцкий. Но, поди-ка разберись...
- Тише, знаете что? Как зовут вашего отца? - спросил другой, не тот,
который с бубликами. Это был еврей с талескотном, видно, все время сидит
в синагоге, Дети ответили, что их отца зовут Нохум. Услышав это, еврей с
талескотном всех растолкал и учинил детям настоящий допрос.
- Вашего отца, говорите вы, зовут Нохум. Фамилия его Рабинович?
- Рабинович.
- А маму вашу звали Хая-Эстер?
- Хая-Эстер.
- И она умерла?
- Умерла.
- От холеры?
- От холеры.
- Так и говорите!
Еврей в талескотне обернулся к собравшимся. Лицо его сияло.
- В таком случае спросите меня, Я вам скажу точно. Их дедушка-Мой-
ше-Иося Гамарницкий, их бабушка - Гитл Гамарницкая. Их дедушка уже зна-
ет, что его дочь, Хая-Эстер, не про нас будь сказано, умерла от холеры,
но бабушка не знает. От нее это скрывают: старая женщина, несчастная ка-
лека.
Еврей в талескотне с тем же сияющим лицом обратился к детям.
- Вылезайте, дети, из повозки, я вам покажу, где живет ваш дедушка!
Подъехать туда невозможно-улица слишком узка. Разве что с другой сторо-
ны? Но там не развернешься с возом. Как ты думаешь, Мотл, можно будет
развернуться?
Это относилось к молодому человеку с кривым носом. Мотл сдвинул шапку
на затылок.
- А почему бы и не развернуться?
- Почему! Почему! Ты забыл, что Гершка Ици-Лябин строит сарай с той
стороны?
Мотл, не пошевельнувшись, переспросил:
- А если он и строит сарай с той стороны, так что из этого?
- Что значит "что"? Он же туда навалил лесу.
- Навалил лесу? Ну и пусть, на здоровье!
- Что тут говорить с бревном!
И чем спокойней был Мотл, тем больше горячился еврей в талескотне.
Наконец, окончательно потеряв терпение, он плюнул и назвал Мотла дураком
из дураков. Затем, взяв детей за руки, сказал: "Идемте со мной! Я вас
провожу. Надо идти пешком". И еврей в талескотне, весь сияя, вывел юных
путешественников из толпы и отправился с ними пешком к их дедушке, Мой-
ше-Иосе, и к их бабушке, Гитл.
39
ВОТ ТАК ВСТРЕЧА!
Бабушка Гитл, разбитая параличом.-Дедушка Мойше-Иося с картофелеоб-
разным носом и густыми бровями.-Дядя Ица и тетя Сося
У переяславских сирот были все основания вообразить себе дом дедушки
Мойше-Иоси чем-то вроде дворца. Сам дедушка представлялся им патриархом
в шелковом жупане. Дома ведь говорили, что он богач! Но человек, который
взялся проводить детей, подвел их к самому обыкновенному домику, правда,
с застекленным крыльцом, и сказал: "Вот здесь живет ваш дедушка Мой-
ше-Иося Гамарницкий". И тут же исчез. Он не хотел присутствовать при
встрече.
Пройдя через застекленное крыльцо, дети отворили дверь и увидели пря-
мо против входа деревянную кровать, а на ней человек не человек, ка-
кое-то странное существо в образе женщины, без ног и со скрюченными ру-
ками. В первую минуту они было чуть не повернули назад, но существо это,
внимательно вглядевшись в них воспаленными красными глазами, спросило
очень приятным голосом: "Кто вы, дети?" Что-то близкое, родное послыша-
лось им в этом голосе. И дети ответили: "Доброе утро. Мы из Переясла-
ва..."
Услышав слово "Переяслав" и видя перед собой кучу ребятишек, среди
которых была и годовалая девочка, старуха сразу постигла всю глубину
трагедии. Она заломила искривленные руки и громко вскрикнула:
- О горе мне! Гром небесный поразил меня! Моя Хая-Эстер умерла! - Она
стала бить себя по голове. - Мойше-Иося, где ты? Иди сюда, Мойше-Иося!
На ее крики прибежал из боковой комнатушки низенького роста старик в
молитвенном облачении поверх отрепьев, в опорках на ногах. Лицо у него
было уродливое, с большим картофелеобразным носом и невероятно длинными
густыми бровями. Это и есть дедушка Мойше-Иося, тот самый, который так
богат?
Первым делом дедушка накинулся на детей, стал их бранить, сердито за-
махал на них руками. А так как oн до этого, очевидно, молился, а молитвы
прерывать нельзя, то он кричал на них по-древнееврейски: "И-о-ну, зло-
деи! Разбойники!" А старухе он также по-древнееврейски дрожащим голосом
прокричал: "И-о-ну... Я знал... Дочь моя... Бог дал-бог взял!.."
Это должно было означать, что он знал о смерти дочери. Но старушку
это мало успокоило, и она продолжала рыдать, бить себя по голове и вык-
рикивать:
- Хая-Эстер! Умерла моя Хая-Эстер!..
На ее крики прибежал какой-то человек с такими длинными пейсами, ка-
ких дети в Переяславе не встречали. Это был единственный брат их мате-
ри-дядя Ица. Вслед за ним прибежала женщина с пылающим лицом, с засучен-
ными рукавами и с половником в руке. Это была его жена - тетя Сося.
Вместе с ней появилась девочка с розовыми щечками и маленьким ротиком -
их единственная дочка, Хава-Либа, хорошенькая и застенчивая. Кроме них,
сбежались еще мужчины и женщины-ближайшие соседи, и все они стали гово-
рить разом, утешая бабушку Гитл. "Если дочери уже нет в живых, то слеза-
ми тут не поможешь, что покрыла земля - того не вернешь". А детям они
стали выговаривать, что нельзя сваливаться вот так, как снег на голову,
и сообщать людям такие вещи. (Но, бог свидетель, они ничего никому не
"сообщали"!)
Тем временем дедушка успел снять с себя талес и филактерии и, со сво-
ей стороны, тоже стал упрекать внуков в том, что они раньше не зашли к
нему. Если бы они были почтительными детьми, то должны были бы прежде с
ним повидаться, потихоньку переговорить, тогда он осторожно поговорил бы
с бабушкой, понемножку бы ее подготовил, а не так вот с бухты-барахты.
Так поступают дикари!
Этого уж бабушка Гитл не могла стерпеть, и, как ни тяжел был для нее
удар, она набросилась на деда.
- Старый ты дурень! Что ты привязался к бедным детям? В чем они вино-
ваты? Откуда они могли знать, что ты валяешься где-то там на кожухах и
молишься. Хороша встреча! Подойдите ко мне, детки! Как вас зовут?
И она по одному подзывала детей к себе, у каждого спрашивала его имя,
гладила, целовала, обливаясь горькими слезами; она уже не дочь оплакива-
ла, а маленьих бедняг сирот. Старуха клялась, что почти знала о смерти
Хаи-Эстер. Уже несколько ночей дочь являлась ей во сне и все спрашивала
о своих детях, понравились ли они бабушке.
- Пусть им дадут чего-нибудь поесть! Мойше-Иося, что ты стоишь как
пень! Ты же видишь, старый дурень, что бедные дети устали, проголода-
лись, не спали всю ночь. Горе мне, он им еще нравоучения читает! Хорош
дедушка, хороша встреча!
40
СРЕДИ КОЖУХОВ
Дедушкина бухгалтерия. - Его поучения, его книги, его благотвори-
