тельность. - Что будет, когда придет мессия. - Дедушкин экстаз
Когда внуки поели и помолились, дедушка первым делом устроил им экза-
мен.
Происходил экзамен в его уединенном покое, куда ни один сын челове-
ческий не смел войти, не смел и не мог, потому что там не было места.
Это была каморка чуть побольше курятника. В этом курятнике помещался,
во-первых, сам дедушка, затем его книги - весь талмуд и каббалистические
сочинения, а кроме того, здесь хранились заклады: серебряные ложки, под-
носы, кубки и лампады, медные кастрюли, самовары, еврейские капоты,
крестьянские мониста, свитки и кожухи, главным образом кожухи, бесконеч-
ное количество кожухов.
У бабушки Гитл еще с давних пор было нечто вроде ломбарда. Разбитая
параличом, она-все же вела дело твердой рукой, держала наличные у себя
под подушкой, никого не подпуская к кассе. Но над закладами властвовал
дедушка. Его делом было принять и выдать заклад. Для того, чтобы запом-
нить, кому какой заклад принадлежит, нужно было обладать головой минист-
ра. Возможно, что дедушка Мойше-Иося и носил на своих плечах голову ми-
нистра, но полагаться на свою министерскую голову он не хотел. Мало ли
что может случиться! И дедушка придумал свою систему: к каждому закладу
он пришивал лоскуток бумаги, на которой писал собственной рукой по-древ-
нееврейски: "Сия капота принадлежит Берлу", или: "Сей кожух принадлежит
мужику Ивану", или: "Сие монисто принадлежит молодке Явдохе". Если же
случалось, что Берл приходил выкупать свою капоту и ему выдавали капоту
какого-то другого Берла, то и здесь дедушка не терялся. Он выносил капо-
ты обоих Берлов и предлагал закладчику узнать свою. Не скажет ведь еврей
о чужой капоте, что она принадлежит ему. Если же с мужиком происходил
подобный случай, дедушка предлагал закладчику указать какую-нибудь при-
мету. Каждый Иван так хорошо знает свой кожух, что какую-нибудь отметину
он обязательно запомнит. Дедушку не проведешь! Однако, несмотря на все
эти ухищрения, между дедушкой и бабушкой все же происходили неприятные
объяснения. Бабушка все твердила:
- Я спрашиваю тебя, старый ты дурень, если ты уж взялся за перо и пи-
шешь: "Сия капота принадлежит Берлу", так жалко тебе, что ли, приписать
еще одно слово: "Берлу-заике"? Если ты уж пишешь: "Сей кожух принадлежит
Ивану", то пиши уж его имя полностью: "Ивану Злодию", или: "Сие монисто
принадлежит Явдохе-курносой".
Но дедушка Мойше-Иося,-да не зачтут ему это на том свете,-был страшно
упрям. Именно потому, что бабушка говорила так, он делал иначе. До неко-
торой степени он был прав. Калека, лежит в постели и разрешает себе так
командовать мужем, называть его старым дурнем в присутствии внуков. Он
ведь не первый встречный, а реб Мойше-Иося Гамарницкий, человек, который
день и ночь проводит в служении господу - либо читает священные книги,
либо молится. Он соблюдает все положенные тосты, кроме того, не вкушает
пищи еще по понедельникам и четвергам, а мяса всю неделю в рот не берет,
разве только по субботам да по праздникам. В синагогу он приходит раньше
всех и уходит позже всех. За трапезу садится, когда все уже спят, - и за
это бабушка Гитл сердится на него и ворчит: ладно, о себе она не забо-
тится, она уже привыкла голодать, но ведь детей-сироток нужно пожалеть!
Из всех внуков дедушка полюбил только одного - Шолома. Этот хоть и
озорник, сорванец, зато хорошая голова. Из него вышел бы толк, если бы
он побольше сидел с дедом в "уединенном покое" среди кожухов, а не бегал
бы с богуславскими мальчишками на Рось смотреть, как удят рыбу, не тряс
бы в лесу дикую грушу, не озорничал бы.
- Если бы твой отец был человеком,-говорил дедушка Шолому,-если бы он
не начитался библии, грамматики, Моисея из Дессау и не набрался всяких
вольнодумных штучек, то он, по справедливости, должен был бы оставить
тебя здесь подольше, и я с божьей помощью сделал бы из тебя доброго ев-
рея. Из тебя вышел бы настоящий хасид, прекрасный каббалист, с огоньком.
А так что из тебя выйдет? Полнейшее ничтожество, бездельник, шалопай,
щелкопер, свистун, отщепенец, лодырь, злодей, выкрест, нарушитель суббо-
ты, черт знает что, еретик, восстающий против бога Израиля!
- Мойше-Иося, не довольно ли мучить ребенка!
"Долгие годы бабушке Гитл!"-думает спасенный из дедушкиных рук Шолом,
которого на улице ждут богуславские мальчишки.
Однако были минуты, когда и дедушка Мойше-Иося становился дорог и
близок его сердцу. Однажды Шолом увидел, как дедушка сидел с мешочком
для талеса под мышкой у бабушки на кровати. Он старался подольститься к
ней, тихим голосом выпрашивал побольше денег. Она не хотела давать. Де-
душка, оказалось, выпрашивал эти деньги не для себя, а для бедняков ха-
сидов из своей синагоги. Она же повторяла: "Больше не дам! У нас свои
сироты, их надо жалеть..."
В другой раз Шолом застал дедушку в его каморке, облаченного в талес
и филактерии, с запрокинутой головой, с закрытыми глазами, будто он на-
ходился в каком-то ином мире. Когда дедушка очнулся, глаза у него блес-
тели, а уродливое лицо казалось не таким уж уродливым. Божья благодать
покоилась на нем... Он говорил сам с собой, улыбаясь в огромные густые
усы:
- Эдом недолго будет властвовать. Избавление близко, близко... Поди
сюда, дитя мое, присядь, мы поговорим о конце изгнания, о мессии, о том,
что будет, когда придет мессия...
И дедушка Мойше-Иося стал рассказывать своему внуку о том, что будет,
когда придет мессия, с таким воодушевлением, с таким пылом рисовал он
это, в таких ярких красках, что внуку не хотелось уходить; ему невольно
пришел на ум первый и лучший его товарищ Шмулик. Различие между ним и
дедушкой было только в том, что Шмулик рассказывал о кладах, колдунах,
принцах и принцессах,-все о вещах, относившихся к здешнему миру. Дедушка
же пренебрегал всем земным. Он переносился целиком, вместе со своим вну-
ком, который с увлечением слушал его, в иной мир-к праведникам, ангелам,
херувимам и серафимам, к небесному трону, где восседает царь царей, да
будет благословенно имя его... Там были бык-великан с Левиафаном, и дра-
гоценнейшее масло "апарсмойн", и самое лучшее заветное вино. Там правед-
ники сидели и изучали тору и наслаждались господней благодатью и "светом
рая", тем первозданным светом, которого люди оказались недостойны, и по-
этому он был оставлен богом для грядущих времен. И сам всемогущий, бла-
гословенно имя его, в славе и силе своей заботился о праведниках, как
родной отец. И сверху, с небес, спускался точно на то же место, где сто-
ял когда-то храм, новый храм из чистого золота и драгоценнейших кам-
ней-алмазов и брильянтов. Когены благословляли народ, а левиты* пели, и
царь Давид со скрипкой выходил им навстречу: "Радуйтесь, праведные, о
Господе!.."
Тут дедушка Мойше-Иося начинал громко петь, прищелкивать пальцами,
устремив глаза кверху, а лицо его светилось, и сам он был какой-то нез-
дешний, далекий, из иного мира,
41
ЧЕЛОВЕК-ПТИЦА
Рассказ о былом. - Как евреи жили в старину среди панов. - Трагедия
бедного арендатора
Не следует думать, что мысли дедушки всегда витали в потустороннем
мире и что ему нечего было рассказать внукам об этом свете! О! Он мог
многое поведать о том, как евреи жили в старину, о прежних хасидах, каб-
балистах, о прежних панах, о том, как они обходились с евреями.
Одна такая история, рассказанная дедушкой своим внукам, история о
том, как один еврей погиб смертью праведника, особенно запомнилась Шоло-
му. Она и будет здесь передана вкратце, так как дедушка Мойше-Иося лю-
бил, да простит он меня, рассказывать очень длинно, перескакивая с пред-
мета на предмет, и заезжал бог знает куда.
Случилась эта история давно, еще при жизни дедушки, мир праху его,
старого Гамарника. Почему его звали Гамарником? Потому что деревня, в
которой он жил и арендовал мельницу, называлась Гамарники. В той же де-
ревне жил еврей по имени Ноях. Он содержал корчму. Был этот Ноях человек
простоватый, но богобоязненный, видно скрытый праведник; день и ночь мо-
лился, читал псалмы. Всеми делами заправляла у него жена. Ему оставалось
только платить арендные деньги пану и договариваться об аренде на следу-
ющий год. Все дни свои он боялся, как бы кто не отбил у него корчму, по-
тому что охотников оказывалось много, хотя доходы от корчмы были ничтож-
ные. Ноях с женой еле-еле перебивались, ибо детей у них было множество.
Приходит Ноях как-то к пану договариваться об аренде и застает у него
кучу гостей, пир горой. После пира гости, как водится, собираются на
"полеванье", на охоту, значит. Стоят уже оседланные лошади, запряженные
кареты, брички, линейки; собаки тут всех пород, егеря с большими перьями
на шляпах, с рогами в руках, - словом, по-царски, все кругом готово.
"Очевидно, попал не вовремя,-подумал Ноях,-не станет пан сейчас говорить
об аренде". Однако он ошибся. Поднявшись из-за стола и собираясь са-
диться на лошадь, пан вдруг заметил в стороне еврея, согнувшегося, обор-
ванного. И говорит ему пан весело: "Як се маш, пан арендаржий?" (Как по-
живаешь, пан арендатор?) А Ноях отвечает: "Так и так, ясновельможный
пан, пришел я насчет корчмы..." Рассмеялся пан. Это было, "когда сердце
царя смягчилось вином", то есть когда пан был уже сильно выпивши. И го-
ворит он еврею: "На сколько лет хочешь ты снять корчму?" Еврей отвечает:
"Я бы не прочь снять на несколько лет, но так как обычай твой, ясно-
вельможный пан граф..." Пан не дает ему закончить: "Добже3. На сей раз
отдаю тебе корчму по той же цене на целых десять лет, но с одним услови-
ем: ты должен быть у меня птицей". Еврей посмотрел на него удивленно.
"Что значит быть у тебя птицей?"-"Очень просто,- отвечает пан:-Ты должен
влезть на крышу этого сарая, видишь? Там ты должен изобразить птицу, а я
буду целиться в тебя и постараюсь попасть прямо в лоб. Разжевал?" Среди
панов поднялся хохот, и еврей тоже смеется с ними, думает: "Пан шутки
шутит, слишком много выпил..."-"Ну,-спрашивает пан,-дело сделано?" И ду-
мает Ноях: "Что мне на это ответить?" Спрашивает он пана на всякий слу-
чай: "Сколько времени даешь на размышление?" - "Одну минуту",-отвечает
пан вполне серьезно. "Одну минуту, значит, не больше?"-"Выбор за тобой,
-говорит пан.-Либо ты влезешь на крышу и изобразишь птицу, либо завтра
же тебя выбросят из корчмы". У Нояха душа в пятки ушла. Как быть? С па-
ном шутки плохи. Тем более что тот послал уже за лестницей и все это,
видно, совсем не в шутку. Но он снова обращается к пану: "А что буд ет,
если ты, не дай бог, и в самом деле попадешь?" Среди панов поднялся еще
больший хохот, и Ноях совсем растерялся. Он уже не знает, потешается ли
над ним пан, или он это всерьез задумал. Выглядит это как будто всерьез,
потому что ему приказывают сию же минуту лезть на крышу или отправляться
домой и тут же очистить корчму. Повернулся Ноях, хочет уже домой идти,
но, вспомнив про кучу дегей, начинает просить пана дать ему хоть нес-
колько минут для предсмертной молитвы. "Добже. Даю тебе одну минуту для
исповеди". Одну минуту! Что может сказать еврей в одну минуту, кроме
"Слушай, Израиль", тем более что его уже толкают к лестнице! Произнеся
"Слушай, Израиль" и "Благословенно имя господне", он начинает взбираться
по лестнице, а из глаз у него слезы льются. Что может он сделать? Воля
божья... У него столько детей!.. Видно, суждено ему погибнуть во славу
господа, а может быть, бог еще сжалится и сотворит чудо. Если всевышний
захочет, все ему доступно!.. Ноях глубоко уповал на бога - еврей былых
времен!
Взобравшись на крышу, он не перестает тихо молиться и плакать. Он все
еще не теряет надежды на бога, может быть, всевышний и сжалится над ним.
Если всевышний захочет, то что ему не доступно! А пан торопит. Велит Но-
яху выпрямиться-и он выпрямляется. Потом велит ему согнуться - и он сги-
