бается. Велит расставить руки-он расставляет руки. Велит, чтобы он выг-
лядел, как птица,-и он выглядит, как птица... И пан,-хотел ли он этого в
самом деле, или он только шутки шутил, а всевышний уже сделал так, чтобы
вышло всерьез,-пан выстрелил и попал Нояху в лоб. И Ноях упал, как
подстреленная птица, и скатился с крыши на землю. И в тот же день его
предали земле по закону Израиля. Но пан свое слово сдержал. Десять лет
подряд корчма оставалась за вдовой, как ни набавляли ему за аренду. Вот
каковы были паны в старину.
Таких интересных историй о старине, о панах и евреях дедушка знал не-
мало. Ребята не отказались бы слушать их без конца, если бы дедушка Мой-
ше-Иося не любил извлекать из каждой истории мораль, что нужно быть бла-
гочестивым и всегда уповать на бога. От морали он переходил к нравоуче-
ниям и начинал распекать детей за то, что они поддаются соблазнам, не
хотят учиться, молиться, служить богу. Им бы только, говорил он, рыбу
удить, груши рвать и проказничать с богуславскими ребятами, чтоб им про-
валиться!..
42
ГРОЗНЫЕ ДНИ
Богуславская река Рось. - Богуславский лес. - Старая молельня. -Ба-
бушка Гитл исполняет с детьми обряд "капорес".-Дедушка благословляет их
накануне Судного дня, и глаза его влажны
Трудно сказать, где было больше поэзии, больше жизни - в лесу, у реки
или в старой молельне. Трудно сказать, в каком из этих трех мест было
больше соблазна.
На речке веселое оживление: балагулы поят лошадей, водовозы наполняют
свои бочки водой. Женщины и девушки, босые, с красными икрами, стирают
белье и стучат вальками так, что только брызги летят; мальчишки плещутся
в воде, учатся плавать или ловить рыбу. Раздевшись между камней, они,
громко визжа, прыгают в воду и кричат: "Смотри, как я плаваю!", "Погля-
ди, как я лежу на спине!", "Видишь, я стою в воде!", "А я ныряю!",
"Смотри, я пускаю пузыри!.."
Все галдят, показывают фокусы, каждый чем-нибудь да отличается. Пере-
яславские ребята им страшно завидуют. К Шолому подходит мальчишка, со-
вершенно голый, в чем мать родила; зовут его Авремл; он смугл, как тата-
рин, глаза у него круглые, лицо, как доска для разделывания теста, нос
фасолью. "Как тебя зовут?"-"Шолом".-"Плавать умеешь?"-"Нет".-"Что ж ты
стоишь? Поди сюда, я тебя научу". Понимаете, он берется не учить, а нау-
чить. Это совсем другое дело...
Не меньше прелести и в лесу. Богуславский лес изобилует грушами.
Правда, груши эти тверды как кремень, и кислы как уксус. Но все же это
груши, и платить за них не надо. Можете рвать сколько хотите-никому до
этого дела нет! Трудно только дотянуться до них, потому что растут они
высоко. Нужно поэтому взобраться на дерево и трясти его изо всех сил,
иначе груши не будут падать. Кроме груш, в Богуславском лесу имеются
орехи. Заячьи орехи. Они поздно поспевают и покрыты горькой, как желчь,
скорлупой. Ядер в этих орехах нет, когда-то еще будут. Но не беда,
все-таки это орехи. Можно набрать полные карманы. Приятно, что сам их
нарвал. Но трясти груши и собирать орехи надо уметь. Авремл умеет. Это
мастер на все руки. Он парень добродушный, с мягким характером. Один
только недостаток у него - бедность. Его мать вдова - кухарка у Ям-
польских. О дружбе Шолома с Авремлом узнал дядя Ица и сейчас же донес об
этом бабушке. Бабушка подозвала Шолома к постели, дала ему грушу, кото-
рую достала из-под подушки, и сказала твердо, чтоб он не смел больше во-
диться и даже встречаться с такими мальчишками, как Авремл,-если дедушка
узнает, что его внуки встречаются с такими мальчишками, будет бог знает
что.
Легко сказать "не встречаться". Ведь с этим Авремлом так или иначе
приходилось встречаться не меньше двух раз в день-утром и вечером, при
чтении "Кадеш". Авремл тоже сирота. Он читает "Кадеш" по своему отцу в
старой синагоге. Сколько там осиротевших. И все стоят у восточной стены!
Когда Мойше-Иося Гамарницкий впервые пришел со своими внуками в старую
синагогу, он подвел их прямо к служке и твердо заявил ему, что их место
во время поминания должно быть у самого аналоя, так как это дети поря-
дочных родителей... Служка, старик с согбенной спиной и больными трахо-
мой, словно в красной оправе, глазами, почтительно выслушал деда и, не
отвечая ни слова, втянул в нос порядочную понюшку табаку, поспешно от-
ряхнул пальцы, затем поднес табакерку дедушке и, постучав ногтем по
крышке, без слов предложил ему понюхать. Это должно было означать: "Хо-
рошо, что вы мне сказали. Если это дети порядочных родителей, я буду их
беречь как зеницу ока, будьте уверены".
Богуславская синагога обладала такой притягательной силой, что пере-
яславские сироты, как их там называли, привязались к ней, как будто они
родились и выросли в Богуславе. Все в этой синагоге казалось им вели-
чественным, прекрасным и священным. На ней лежала печать старинной кра-
соты, древней святости, в ней было нечто от Иерусалимского храма.
Но если переяславские сироты даже в будни видели в богуславской ста-
рой синагоге нечто вроде храма, то в "Грозные дни" она стала совершенным
его подобием. Они никогда еще не видели такого множества молящихся и ни-
когда не видели, чтобы так молились. Здесь были не просто хасиды, но и
хабадники,* которые бог знает что вытворяли во время молитвы-всплескива-
ли руками, прищелкивали пальцами, затягивали странные мелодии, завывали,
распевали "бим-бам-бам", заливались, захлебывались в исступлении на нес-
колько минут, а затем снова завывали и щелкали пальцами. Для переяславс-
ких ребят такой способ молиться был новостью. Они смотрели на это, как
на спектакль. Но любопытней всего то, что их дедушка перещеголял всех
молельщиков в старой молельне, хотя был не "хабадником", а только хаси-
дом, но со своими особенными повадками, обычаями и своими сумасбродства-
ми. По субботам и по праздникам он обычно оставался в синагоге позже
всех. Дядя Ица, который жил в другой половине дома, уже давно сидел за
столом. Из печи доносился запах фаршированной рыбы и праздничных яств,
так что ныло сердце и сосало под ложечкой, а дедушка все еще молился и
пел. Бабушка Гитл уже несколько раз втихомолку подсовывала внукам, детям
ее Хаи-Эстер, по куску коврижки, чтоб хоть немножко заморить голод, и
говорила со смешком:
"Уж будете помнить, что жили среди сумасшедших..."
Дядя Ица меж тем, кончив ужинать, совершил благословение и высунулся
из своей половины: "Отца нет еще? Ха-ха-ха!" Мало того что он уже поел,
он еще издевается. Но наконец-то бог смилостивился - дедушка явился. Он
влетел в комнату с торжественным приветствием, волоча резтевулку4 рука-
вами по полу. Он начал читать "Кадеш" с такими громкими возгласами, ко-
торые, наверно, слышны были на соседней улице.
- Ради детей, ради бедных сирот ты мог бы, кажется оставить свои су-
масбродные выходки и вести себя по-человечески,-заметила ему бабушка.
Пустое! Дедушка ее и не слышал. Он все еще был в экстазе, витал
где-то далеко, в ином мире. Одной рукой он подносил еду ко рту, а другой
перелистывал какую-то старую книгу и, слегка покачиваясь, заглядывал в
нее одним глазом, другим же посматривал на внуков и тяжко вздыхал. Вздо-
хи эти относились к сиротам, чьи души погрязли в мирском и, поддаваясь
духу зла со всеми его соблазнами, заняты только едой... После ужина он
упрекнул их в этом, прочитал длинное нравоучение, так что еда стала у
них поперек горла: и фаршированная рыба со свежей халой, и сладкий цимес
из пастернака, и все прочие праздничные яства, которые разбитая парали-
чом бабушка только при ее уме смогла приготовить наилучшим образом.
Это в Новый год. А в канун Судного дня было еще интересней. Канун
Судного дня у дедушки в Богуславе отличался двумя редкими церемониями,
которые произвели на сирот особенно сильное впечатление. Первой церемо-
нией был обряд "капорес"*- в ночь перед кануном Судного дня; обряд "ка-
порес" они совершали и дома, но здесь, в Богуславе, все было по-иному.
Бабушка Гитл взяла дело в собственные руки. Она сама совершила обряд
"капорес" с детьми своей дочери. Подозвав к постели всю ораву, она дала
мальчикам по петуху, а девочкам по курице, открыла свой большой молит-
венник и указала скрюченными пальцами нужную молитву. Старшие читали мо-
литву сами, а младшие, девочки, повторяли за бабушкой слово в слово,
громко, нараспев: "Сыны человеческие, сидящие во тьме и смертной тени,
окованные скорбью и железом". Бабушка при этом плакала так, как плачут
по покойнику. Когда же черед дошел до самой младшей сиротки, до годова-
лой девочки, бабушка чуть не лишилась чувств. Глядя на нее, расплакались
маленькие, а глядя на них, - и старшие. Комната наполнилась рыданиями. В
ту горькую субботу, когда мать их, покрытая черным, лежала на полу, дети
не пролили и десятой доли слез, пролитых ими теперь.
Вторая церемония произошла на следующий день, накануне Судного дня,
по возвращении из старой молельни, где ребята набили полные карманы пря-
никами, которыми их одарял главный староста синагоги. Дедушка еще нака-
нуне, после обряда "капорес", приказал детям, чтобы они после утренней
молитвы пришли к нему для благословения.
Дедушка был удивительно нарядно одет и празднично настроен. Поверх
старой износившейся атласной капоты он напялил кацавейку из какой-то
странной, очень жесткой и шумящей материи, которую в наши времена не
достать ни за какие деньги. На голове у него была круглая меховая шапка
с кистями, а на открытой шее - широкий белоснежный воротник с острыми
концами. Капота была подпоясана широким поясом с длинной бахромой и пом-
понами. Ужасающе огромные усы и густые брови выглядели на сей раз не так
строго, и все лицо дедушки казалось теперь мягче, приветливей, всепроща-
ющим.
- Подойдите ко мне, дети, я благословлю вас! - Так торжественно приг-
ласил он ребят в свою тесную темную каморку с кожухами. Здесь он возло-
жил на каждого руки в широких атласных рукавах и, закрыв глаза, запроки-
нув голову, тихо что-то шептал, кряхтя и вздыхая. Когда он кончил, сиро-
ты посмотрели ему в лицо и увидели, что глаза его покраснели и блестят,
а ресницы, усы и борода мокры, мокры от слез.
43
ПРАЗДНИК КУЩЕЙ
Общий шалаш. - Дедушка молится, дети хотят есть. - В праздник торы
дедушка веселится вместе с богом
Первый колышек дедушкиного шалаша был вбит к концу Судного дня сразу
после трапезы. Строил шалаш дядя Ица, а сироты ему помогали. Но распоря-
жался всем дедушка, он давал указания как главный архитектор.
"Это вот сюда, а это туда! Это войдет, а это не войдет!" Любопытнее
всего то, что дедушка и дядя Ица не разговаривали между собой. Они были
в ссоре. Бабушку это очень огорчало-единственный сын, единственный, кто
будет читать "кадеш" по ней, да не случится это раньше, чем через сто
двадцать лет, и не разговаривает с отцом!
В шалаше были накрыт ы два стола, отдельно для дедушки и отдельно для
дяди. На каждом столе было отдельно приготовлено вино для освящения тра-
пезы, хала и подсвечники со свечами. Тетя Сося совершала благословение
над свечами у своего стола, бабушку Гитл вынесли вместе с постелью, что-
бы она могла совершить благословение у своего стола. Потом из молельни
вернулся дядя Ица и стал ждать, пока дедушка удосужится, наконец, прийти
и первым освятить трапезу.. Нельзя же быть столь невежливым по отношению
к родителю: "Чти отца своего!" Каждую минуту дядя Ица выбегал из дому и
заглядывал в шалаш, и всякий раз с другим замечанием: "Его нет еще?" -
"Что-то в этом году у хасидов затянулось дольше, чем всегда".-"Скоро и
свечи догорят, придется лечь впотьмах". Ребята злорадствовали, глядя на
дядю Ицу,-бездушный, черствый человек, пусть и он почувствует, каково
быть голодным!
Но вот наконец явился и дедушка в своей кацавейке. Поздравив домочад-
