цев с праздником, он достал молитвенник реб Якова Эмдена,* маленький, но
толстый и увесистый, уселся и стал читать молитву за молитвой, молитву
за молитвой. А из кухни, как назло, доносился вкуснейший запах рыбы с
наперченным фаршем, свежие поджаристые халы как будто дразнили: "Если вы
обмакнете нас в горячий рыбный соус, то почувствуете настоящее райское
блаженство..." Но дедушка как ни в чем не бывало продолжал свое-он читал
молитвы. Свечи в шалаше уже гасли-а он все читал; дети проголодались
чуть не до потери сознания, и спать им хотелось, - а он все читал..
Вдруг дедушка очнулся, подбежал к столу и отбарабанил наскоро празднич-
ный "кидуш",* отчего все сразу повеселели. Вслед за ним пробормотал ки-
душ и дядя Ица у своего стола. Затем все мальчики проделали то же самое
поодиночке, а бабушка в это время, по обыкновению, пустила слезу. Короче
говоря, прошло еще немало времени, пока наконец удалось обмакнуть кусо-
чек халы в мед, попробовать рыбу и ощутить острый вкус перца на кончике
языка.
Так было в первые дни кущей, а в остальные дни праздника стало еще
хуже. Наконец в ночь на праздник торы дядя Ица не стерпел и, зазвав пе-
реяславских ребят на свою половину, сказал им:
- Дети, хотите увидеть кое-что любопытное? В таком случае сходите в
синагогу...
Долго ребят упрашивать не пришлось. Они взялись за руки и пошли. На
улице была тьма кромешная. Все уже давно сидели дома и ужинали, синагоги
были закрыты и погружены во мрак. Только в старой молельне светилось
оконце. Дети тихонько приоткрыли дверь и, заглянув внутрь, увидели та-
кое, что глазам своим не поверили. Во всей синагоге был только один че-
ловек-дедушка Мойше-Иося. Облаченный в талес, держа в одной руке молит-
венник Якова Эмдена, а другой прижимая к груди свиток торы, он медленны-
ми шажками обходил возвышение посреди молельни, громко распевая, словно
кантор: "Покровитель бедных, да поможет нам!.."
Ребят охватил страх, и в то же время они не могли удержаться от сме-
ха. Они схватились за руки и помчались во весь дух домой.
- Ну что, видели? Правда, интересно?-встретил их дядя Ица. Он смеялся
до слез. И у детей появилась неприязнь не к дедушке, а к дяде Ице.
Зато на следующий день, в праздник торы, декорация резко изменилась.
Дедушка был неузнаваем. Дети помнили еще по Воронке веселье, которое
наступало в этот праздник. Все в местечке были пьяны, как библейский
Лот. Все, начиная с раввина и кончая приставом,-да простится мне упоми-
нание их рядом,-все пили водку, плясали и выкидывали такие коленца, что
можно было лопнуть со смеху.
И в полухристианском Переяславе в праздник торы было очень весело.
Даже дядя Пиня, сильно опьянев, плясал казачка. Забавно было смотреть,
как хасид в длинном талескотне отплясывает казачка. О Доде Кагановое и
говорить нечего. Изрядно выпив, он ругательски ругал всех добрых друзей
и всячески обзывал их, все это якобы добродушно, лобызаясь с ними. Люди
врывались в чужие дома, поздравляли хозяев с праздником, вытаскивали из
печи все, что там находилось, извлекали из погреба соленья, и водка ли-
лась, как вода. Но это было ничто в сравнении с тем, что переяславские
ребята увидели здесь, в еврейском городе Богуславе. Дома, улицы, булыж-
ники мостовой-все пело, било в ладоши, плясало и радовалось. Не только
взрослые, даже мальчишки пили так, что с ног валились. Уж на что дядя
Ица, молчаливый, угрюмый человек, и тот был навеселе; заложив пейсы за
уши, приподняв полы капоты, он прошелся "немцем". Но все это ничто в
сравнении с тем, что выделывал дедушка. Выпил он всего-навсего рюмку
водки и полстаканчика вина, но пьян был так, как не могли быть пьяны во-
семьдесят пьяниц вместе взятых, и откалывал такое, что весь город о нем
заговорил.
- Что вы скажете о Мойше-Иосе Гамарницком?
- Подите поглядите, что вытворяет Мойше-Иося Гамарницкий!..
А Мойше-Иося Гамарницкий ничего особенного не делал, он только ходил
по улицам и плясал. И как плясал! Подпрыгивал и притопывал, хлопал в ла-
доши и пел. И плясал он не один, а вдвоем с самим господом богом, святым
и благословенным... Он протягивал вперед руку с платочком, держа его за
один уголок, другой край должен был держать господь бог,-и кружился при
этом, как кружатся с невестой, выделывая всевозможные па: вперед и на-
зад, вправо и влево, и так без конца, с запрокинутой головой, с закрыты-
ми глазами, со счастливой улыбкой на лице. Он прищелкивал пальцами, при-
топывал и пел все громче и громче:
Моисей ликует в праздник торы -
Ламтедридом, гай-да!
Ликуйте и радуйтесь в праздник торы -
Ламтедридом, дом-дом-дом!
Гайда, дри-да-да!
Святая тора, га!
С каждой минутой толпа вокруг него становилась все больше и круг все
тесней. Сколько мальчишек было в городе, все высыпали на улицу "почтить"
Мойше-Иосю Гамарницкого, посмотреть, как он пляшет и кружится, поет и
хлопает в ладоши. Мальчишки-озорники кричали "ура", подпевали ему, а ли-
ца его переяславских внуков пылали от стыда. Но дедушка хоть бы взглянул
на кого! Он делал свое-танцевал со своей возлюбленной "фрейлахс"5. За
один конец платка держится он, за другой конец-сам создатель "благосло-
венно имя его". Улыбаясь и прищелкивая пальцами, дедушка топает ногами и
поет все громче и громче:
Моисей ликует в праздник торы -
Ламтедридом, гай-да!
Ликуйте и радуйтесь в праздник торы -
Ламтедридом, дом-дом-дом!
Гайда, дри-да-да!
Святая тора, га!
44
КОНЕЦ ПРАЗДНИКУ-ПОРА ДОМОЙ
Интриги и сплетни в семье. - Дети становятся лишними в Богуславе. -
Их тянет домой
Наутро после праздника, когда стали разбирать шалаш, на детей повеяло
буднями, им стало тяжело на душе, тоскливо и грустно. Бессердечный чело-
век, дядя Ица, первым делом разворотил стены, сорвал камышовую крышу,
затем без капли сожаления разобрал доски и с особенной яростью стал вы-
таскивать из них гвозди (чем провинились перед ним гвозди?). Он оставил
только четыре столба, что было хуже всего, потому что эти четыре торча-
щих столба свидетельствовали о разрушении, горестно жаловались: "Смотри-
те, что сталось с еврейской кущей". Люди, которые еще вчера были пьяны
как библейский Лот, плясали, били в ладоши и дурачились, словно дети,
сразу отрезвели, стали чинными и чуть не стыдились смотреть друг другу в
глаза. Странная печаль охватила город, мрачная тоска надвинулась на Бо-
гуслав. Но больше всех грустили переяславские сироты. Пока их считали
гостями, они чувствовали себя неплохо в Богуславе, но чем дальше, тем
больше дети убеждались, что они здесь лишние. Дедушка сидел в своем уе-
динении на кожухах, в талесе и филактериях. Он либо молился, либо читал
священные книги, либо напевал что-то, прищелкивая пальцами, либо вздыхал
и тихо беседовал с богом. Часто он рассказывал детям занимательные исто-
рии о былом или упрекал их, что они не набожны, не хотят служить богу,
тем самым удлиняя срок изгнания еврейского народа, из-за них не приходит
мессия, из-за них бедные души страдают в аду, не могут очиститься от
грехов... Такие речи дети уже слышали много раз в хедере от учителя, до-
ма от бабушки Минды и от всяких других людей, которые любят поучать и
пугать детей адом. Все это им давно уже надоело. Гораздо интереснее было
следить за политикой, которая разыгрывалась здесь, в доме дедушки Мой-
ше-Иоси и бабушки Гитл.
Денно и нощно в этом доме плелись интриги, вечно здесь шушукались,
сплетничали. Дядя Ица и тетя Сося беспрестанно жаловались на бабушку, у
которой с таким трудом удается вытянуть копейку из-под подушки, и на де-
душку, который слишком уж набожен и слабеет умом... "Он уже очень
стар!"-говорили они, усмехаясь и поджимая губы. А бабушка жаловалась на
невестку и на единственного сына, которые не оказывают должного уважения
матери и ждут не дождутся - ей это хорошо известно, - когда она закроет
глаза. На наследство, на наследство зарятся! Назло им она будет жить и
жить, хоть смерть ей в тысячу раз желанней, ибо к чему ей, калеке, жизнь
после того, как она похоронила такую дочь, как Хая-Эстер, мать стольких
детей, о горе! Своими вывороченными локтями она выдавливала слезу из
больных глаз, подзывала детей и, пошарив под подушкой, давала каждому из
них по нескольку грошей. Этому бывала свидетелем маленькая Хава-Либа, с
красными щечками и крошечным ротиком, и тут же доносила об этом тете Со-
се. А тетя Сося сейчас же передавала это дяде Ице. И оба начинали шеп-
таться о том, что для собственных детей и копейки жалко, а чужим детям
раздаривают целые состояния. Сироты слышали это, и сами не рады были по-
даренным грошам. Им становилось тошно. И чем дальше, тем хуже. Дети
чувствовали, что они здесь лишние, видели, что им смотрят в рот, когда
они едят, слышали, как за их спиной говорят об их "аппетитах". И кусок
застревал у них в горле. Все им делалось противно. Они ждали письма от
отца, как пришествия мессии. Когда наконец они поедут домой?! Бог сжа-
лился над ними, и долгожданное письмо пришло с переяславским извозчиком.
В письме была приписка, чтобы с тем же извозчиком-зовут его Ноях-дети
тотчас же ехали домой. Извозчик этот был действительно извозчиком, с по-
возкой, с лошадьми, все как полагается, и звали его действительно Ноях,
хотя сам он величал себя реб Ноях. У Нояха были, однако, свои недостатки
- хриплый голос и лысина. Но это еще полбеды. Охрип он, видите ли, в
праздник торы. В праздник он выпил водки, то есть водку он пьет всегда,
но ради праздника он заложил как следует, кажется, пришлось его даже
приводить в чувство... А плешь у него потому, что в детстве он не давал
мыть и чесать голову. Он был упрямец. Его насильно чесали и вырывали во-
лосы по одному. Но все это, повторяю, к поездке никакого отношения не
имеет. Дело испортило совсем другое. Хоть Ноях и был послан из Переясла-
ва в Богуслав специально за тем, чтобы увезти отсюда детей Нохума Раби-
новича, он все же не мог устоять против соблазна подыскать еще одно-
го-двух пассажиров на обратный путь. Вот была бы удача! И он слонялся со
своим кнутом по базару и день, и два, и три. Лошадки хрупали овес, а
пассажиры все не появлялись. Для детей это ожидание было страшно тягост-
ным, но вдруг им сообщили радостную весть-они едут. Доказательство нали-
цо: Ноях уже выкатил повозку и смазывает колеса. "Теперь пусть все цари
востока и запада явятся сюда - пропало! Пусть насыплют полную повозку
золота, я ни на один день, ни на один час не останусь больше в Богуславе
- сгореть бы, провалиться бы такому городу! Вы еще не знаете реб Нояха!"
Дети влетают в дом, собираются в дорогу. Они прощаются с богуславскими
товарищами, со старой синагогой, с желтой молельней, с Росью, с дедушкой
и бабушкой. Дедушка тем временем читает им, разумеется, нотации и велит
быть честными евреями, а бабушка вытирает глаза своими скрюченными рука-
ми. Только дядя Ица и тетя Сося провожают их холодным "прощайте". Эта
парочка была очень довольна, что "чужие дети" уезжают, но радость их ом-
рачалась тем, что не все они уезжают, а только маль чики. Две девочки
остаются в Богуславе. По какой причине? Очень просто: бабушка заявила,
что не отпустит их. Она не хочет, чтобы дети ее дочери попали к мачехе.
Дядя Ица с улыбочкой поглаживает пейсы и говорит, поглядывая на по-
душки, где лежит бабушкино состояние:
- Ну, а если мальчики попадут к мачехе,-это ничего? Хе-хе-хе!.. - Что
ты равняешь девочек с мальчиками? Что мальчику мачеха! Он уйдет на целый
день в хедер, и все тут, а девочка остается дома и нянчит мачехиных де-
тей.
Дядя Ица, однако, не удовлетворен ответом. Он гладит пейсы, смотрит
на подушки и, усмехаясь, тонко замечает:
- А что было бы, скажем, если бы все дети были девочками? Хе-хе!..
- Тогда бы я всех девочек оставила у себя, - отвечает бабушка.
