я ее знаю. Друг знакомил нас как-то в Москве...
Друг, как будто заметив мое удивление, слез с кушетки и заглянул ко
мне в блокнот. Кажется, он ошарашен больше, чем я. Он долго смотрит на
лист, потом нерешительно просит:
- Слушай, подари ее мне, а. Раз уж ты догадался... Тебе зачем, а
мне... Ты ведь понимаешь. Подари, пожалуйста...
- Возьми, конечно, - я отдаю лист другу и начинаю действительно
что-то понимать.
Я рисую тебя. Ты сидишь у окна, и теплый солнечный свет бабьего лета
падает на твои волосы. Он путается в их густом лабиринте и, уже отчаяв-
шись выбраться, вдруг отскакивает на стены, радуясь свободе. И радость
последнего света передается нам. Еще секунду назад ты смотрела на меня,
улыбаясь, и вдруг задумалась. Твои глаза - похожие на два только что
срезанных стебелька травы, блестящих от выступившей изнутри влаги - ста-
ли такими глубокими, что непременно хочется в них заглянуть и увидеть
свое отражение. Именно свое. Хотя, смею ли я мечтать об этом. Откуда мне
знать, кто со дна этих колодцев смотрит на звезды...
Я вдруг понимаю, что совсем не знаю тебя, может быть, даже впервые
вижу. Кто ты мне? И что вдруг я делаю в твоем доме?
Кажется, я все-таки видел тебя когда-то раньше - в одной из прошлых
жизней. И вдруг встретил сегодня на улице и поздоровался. Ты удивилась,
но тоже кивнула - видимо вспомнила. И мы заговорили. Потом мы гуляли по
улицам, мостам и скверам - по тем же самым местам, где я когда-то бродил
один, бессмысленно и непринужденно.
Я, помню, читал стихи.
Помню, мы пили вино из одного бокала.
И вот я пытаюсь нарисовать тебя. Приглядываюсь, изучаю, стараюсь по-
нять. Я чувствую белую энергию, исходящую от тебя, и не могу оторвать
взгляд, а рука сама собой что-то выводит на белом листе.
Когда же я смотрю в блокнот, мое удивление льется через край, как мо-
локо, переполнившее сосуд, в последнем фильме Тарковского. Но теперь я
уже все понимаю...
На моем рисунке - я сам.
Я отодвигаю лист в сторону. Ты удивленно смотришь. Я хочу сказать те-
бе все, как есть. Только я не люблю сказанных слов, ведь далеко не все
можно ими сказать - это как раз нельзя.
И я говорю только:
- Попробуй нарисовать меня... И ты все поймешь.
Мы рисуем друг друга. И все становится на свои места.
Мы рисуем друг друга. И вот для нас уже нет тайн. Нет загадок и не-
досказанности.
Вселенная раскрывается перед нами, как книга. И мы читаемее каждый
день. Мы смотрим сквозь пространство и время.
И мы, кажется, что-то видим...
С. Вист
СОН О ЛЮБВИ
Mne prisnilsya son vo vseh podrobnostyah i oschtschuschtscheniyah. Moj
vozljublennyj trahaet menja v zadnitsu, a ya pri etom sosu ego
konchik.
Александра писала: "Мое время обгоняет время объекта. Мне всегда не
хватает сигареты, докуренной до половины". Возможно, только люди, кото-
рым не хватает удовольствия, еще даже не достигнутого физиологически,
могут поверить в бессмертие души. Выпить бутылку красного вина, запить
пивом, закурить косяком, поедать мясо и зелень, хлеб и молоко, тра-
хаться, посматривая при этом в экран Феллини, потом - кофе с коньяком и
сигариллой. Превратить свою жизнь в придаток переплетения текстов, цитат
из архитектуры, живописи, музыки, кино и кулинарии, когда без "помнишь,
как это у..." как без поваренной соли ничего никуда не засунешь. Разве
это не поиски обещанного рая? И что требовать от индивидуума, сполна
насладившегося здесь и теперь настоящим мгновением - только атеистичес-
кого отчаянья.
Война мужского и женского зиждется только на одном: бабам просто
очень редко дают кончать. Не то что бы нас это не устраивало... Увы... А
дальше начинается. Ненависть рождается от неудовлетворения, а когда оно
наступает - хуже и быть не может, потому что это значит, что другой ос-
тался обделенным. Получая удовольствие от хорошего бифштекса, не следует
помнить, что корове при этом пришлось не сладко - какое же это будет
удовольствие, хотя может быть... А впрочем, как сладко, когда тебя тра-
хают во все дырки, немало не заботясь о твоем удовлетворении. И это по-
нятно - пристальное выжидание твоей реакции вынуждает к ее имитации. И
тогда рождается неприязнь - первая степень ненависти - из подспудного
обоюдного знания, что совершенное не так уж совершенно с точки зрения
другой стороны. Подозрение на скепсис. Но ненависть слишком чистая
страсть, чтобы быть способной реализоваться вполне. Когда Господь заду-
мал сделать с одной стороны дырку, а с другой отросток (кажется, после-
довательность была обратной, но не суть), Он наверняка знал, что семена
ненависти не замедлят пролиться, но не дадут полноценных плодов. Иначе
он предусмотрел бы конкретную физиологическую возможность совершенного и
абсолютного соединения - заделывания пустоты. Вот тогда и претензии к
нереализации подобной возможности были бы абсолютны. А так человек рож-
дается от неприязненного желания заткнуть дырку пробкой, поскольку имен-
но зияние, а не наоборот, ненавистно. Отсутствие ненавистно - привет дя-
дюшке Фрейду! Да, именно, и той и другой стороне ненавистно отсутствие.
С этим ничего не поделаешь. Даже когда сосешь член - это затыкание от-
верстия, и когда сосут тебя - это опять затыкание отверстия. Даже когда
тебя трахают в задницу - затычка, и сколько бы ты не засовывала пальцев
ему в задницу - ситуация та же. В поцелуе вы равны - но и язык - затыч-
ка. Есть вход, но нет выхода. Ненависть к отсутствию неизбежна, но по-
пытка его заполнить рождает лишь неприязнь, поскольку хотя и обречена на
провал, но провал временный. Разумеется, он может прикасаться хуем к че-
му угодно - всегда - в любой момент. А я могу только пытаться затащить
что-нибудь что попало к себе в пизду. Однако, не знаю в результате, кому
от этого лучше...
Совушка
История без названия
История без начала и окончания. История без содержания. Просто история.
1. Флэтование по-испански
Это когда что-то не закончено, но время идет. Приходится убегать,
сбивая костяшки, или догонять, истерично визжа. Ежедневно приключается
множество вещей, никто ничего не понимает, все захлебываются, в горле
першит и ком, и хочется сплюнуть, но сухо во рту и все. Все быстрее. По-
чему? Я не знаю... Просто я затянут (или втянут?) в паутину (причин и
следствий? Фу-у, какой мерзкий трюизм...), в паутину... (людей и собы-
тий? Блядей и соитий?) - в какую-то паутину. И все. Все.
Нет, слишком сумбурно. Если научиться кроить жизнь на кусочки, можно
рассмотреть любой кусочек ее... Ретроспективно, что называется... Если
напасешься смелости.
Ну, вот, меня несет. Я несу, меня несет, их несут, они несут. Я иду
по ковру, ты идешь пока врешь. ЧЧЧерт! Надо остановиться - но как? Вот
так проблема. Может ли человек себя контролировать на сознательном уров-
не? О'кей, а не человек? Надо как-то что-то...
2. А был ли Паровозов?
В старую дверь на полуживых петлях. Удивительно крутая лестница.
"Ты думаешь - это просто приход, - говорил тем временем Осс, - наки-
дываешь на морду тряпку... Отваливаешься. Ждешь, что приходнет... И
ждешь, ждешь... Замечаешь, что тут что-то не так, потому что все вроде
не так, как обычно, но, с другой стороны, ничего не меняется. А это
очень обидно, согласись. Да-а... очень обидно. Ну, давай, давай, заходи
уже".
И я зашел. Конечно же, я зашел, а что мне оставалось делать? Ведь я и
пришел затем, чтобы зайти. А внутри как всегда, и уже наполовину угарно,
и все уже наполовину. Я опять опоздал, пришел к середине, и теперь отс-
тавать... какие-то новые люди, но очень накурено, не разглядеть. "А за-
чем тебе это?" - спросил кто-то, не знаю, у меня ли, или просто брошен-
ная вверх реплика, на кого бог пошлет? Два-три грязных матраса, музыка и
засохшие куски хлеба на журнальном столике, среди баянов.
- Опять ширяетесь? - спросил я. - Дохнуть будете, как и все живое?
- Ой, не говори, не говори, - откликнулся Осс. - Перемрем, как мухи.
Он передал мне косяк, я втянул полную грудь сладковатого дыма и затем
еще раз, и еще... еще... еще раз, пока, наконец, комната не затянулась
сумрачным туманом. "Физкультурник..." - пробормотали женским голосом из
угла, безо всякой интонации. Я заулыбался и вгляделся в сидящих здесь и
сейчас. Раз, и два, и три, и лицо за лицом, как дорога сквозь задние
стекла, несется, мелькая белыми полосами, делящими Их и Нас, едущих Туда
и Оттуда, нас и их. Я с нами.
"Сделай мне паровоз", - попросил вдруг кто-то. Я открыл глаза и обна-
ружил косяк в руке. Странно, я же передавал, или второй круг? Или даже
третий? Но я сделаю тебе паровоз, я сделаю тебе паровоз, глупо повторял
я, сползая понемногу вниз и становясь на коленки, и нагибаясь над лежа-
щей, и приближая свое лицо к ее лицу... И вдувая ей в глотку столб, нет,
столбик сладкого дыма. Я заглянул в глаза - и то, что там было, мне сов-
сем не понравилось, но очень понравилось, потому что там была зелень,
темная и манящая, особенно сейчас, вот сейчас, потому что вот сейчас я
принимаю все так, как есть. А она?
"А ты как, - спросил я, - также? Или для тебя тут просто оттяг, без
всяких метафизических заморочек?". Она ничего не ответила, просто прищу-
рилась, и обняла меня за шею, и через расплывшееся время мы оказались в
постели, что тоже было странно и страшно, ибо ни о каком понимании про-
исходящего речь не шла, просто ЧТО-ТО происходило, помимо нашего жела-
ния, сквозь нас и с нами, и это невозможно было отменить или остановить,
как произошедший взрыв. Что-то толкало нас... И дело не в физике соития
и не в метафизике желания, нет, вот тут проявился фатум. Короче, я плохо
помню, что, как, но и того достаточно. Уходя, она поцеловала меня в пле-
чо и сказала: "Ты заходи ко мне "на паровоз". Тебе это неплохо удается.
Будешь моим Паровозовым". Она ушла, даже не улыбнувшись, словно все так
и есть, словно это не шутка, словно это деловое предложение и я волен
принять его или не принимать. Да так оно и было, хотя тогда я этого не
понимал. Не понимаю и сейчас. И никогда.
3. Резина
Потом дни шли, бежали и тянулись, все зависит ото всего. Я даже не
помню, что и где было вчера, а что месяц назад. Но иногда настырные дни
и мгновенья прочно закрепляются в голове и прожигают дыру в прошлое, и
это неприятно, потому как все начинает рушиться туда, назад, то есть
вниз, то есть во вчерашние страдания опрокидываются сегодняшние слова и
фразы. И нужно делать что-нибудь, затем что ничего не делать нельзя, как
нельзя оставить во рту вырванный зуб. Я так и сказал ей при следующей
встрече. "Ты пробила у меня в голове дырку, - сказал я, - и я не знаю,
что мне с этим делать. Что мне с этим делать?". Тогда мы нашли, что де-
лать, мы просто отправились к ней, на шестой этаж этой гнусной гостини-
цы, пройдя через крики, шум и ругань, через кошачье дерьмо и разлитую
воду с заморившеюся уборщицей над ней, и неторопливо улеглись в постель,
потому что все уже было оплачено наперед, потому что все предрешено, и
не нами, и не за нас. И на другое утро, уходя, я поцеловал ее в плечо, и
она не улыбнулась. Оттого что ничего смешного в этом не было. В моей го-
лове была новая дырка. И оба мы догадывались об этом.
4.
"Ты пробила у меня в голове дырку, - сказал я ей при встрече, - и я
не знаю, что мне с этим делать. Что мне с этим делать?". Она просто мол-
чала и смотрела на меня. Да и что тут было сказать? Это не вечерняя про-
гулка под Луной, и не место для романтических объяснений.
...Шел из дома в дом, и было довольно пусто и прохладно, и голова
