тик.
9.
- Алле?
- Здорово, чучело.
- Это ты?! Привет! Ого, сколько ж у вас?!...
- Около четырех.
- Ни фига себе ты гуляешь!
- У нас ведь суббота! Я тут учился в биллиард играть. С соседями мои-
ми. Ты получила мое письмо?
- Получила. Мур-рр... Все не соберусь ответ написать.
- Ну как ты там, вообще?
- Да все нормально. На самом деле, только что встала. На работу соби-
раюсь... Да, я в Новгороде была снова! С Сержем.
- Молодец. Ты как, нового мужика себе не нашла еще?
- Ну-у... Тут вот Саша сидит, телевизор смотрит...
- Ага. Помирились, значит...
- Ну, вроде как. А ты, значит, сразу расстроился?
- Да нет, наоборот... Я думал - поломал тебе всю жись опять; а у те-
бя, вишь, все в кайф, ну и здорово. Я в Болгарии сережки классные купил,
из какого-то камня. А потом вспомнил, что у тебя уши-то не проколоты...
- Да. Но ты ведь найдешь, кому подарить. Как твоя француженка?
- Не приехала еще. Тут вообще никого еще нету. Жарища и скука... Слу-
шай, хорошо бы мой следующий отпуск с твоим совпал...
- Конечно! Съездим куда-нибудь вдвоем. На море.
- Я постараюсь следующим летом... Shuddup, you morons! Тут эти пьяные
уроды сидят, ждут, когда я договорю с "другим полушарием"... Мы собра-
лись "Doors" послушать перед сном.
- Ха, ты там так звучишь, что похоже, вокруг тебя там дюжина девиц...
- Да не, только эти, америкосы мои... Ну ладно, слушай, не буду
деньги наматывать, закругляюсь. Ты пиши хоть, что ли.
- Напишу.
- "Напишу, напишу"... А-а, все вы так говорите.
- Ну-ка, эй! Не вешай нос!
- Ладно. В общем, давай. Всем приветы.
- Ну пока.
- Ну пока.
Клок. Би-ип... Би-ип... Би-ип... Ту-ру-ру... "If you'd like to make a
call, please hang up and dial again."
1995, Morgantown WV, USA
Сап-Са-Дэ
Привет, брат!
Привет, брат!
Пишу тебе из далекого... Неважно, короче, из далекого.
Я впервые пишу тебе, и, представь себе, впервые хочется сказать тебе
не только хорошие слова, но и плохие.
С каких начать?
Зная тебя, могу предположить, что ты попросишь начать с плохих. Я до
сих пор не могу забыть, как ты ел булочки с повидлом - сначала объедал
жесткие и невкусные края, потом съедал вкусную сердцевину.
Я - наоборот, съедал сердцевину, а края выбрасывал, а ты меня за это
ругал.
Как я любил тебя, когда ты меня ругал: ты был настоящим старшим бра-
том, умным, грамотным, - мне все мальчишки завидовали.
Как мне было обидно, когда ты уехал учиться в Университет.
Как я радовался за тебя, когда стало ясно, что я пойду служить в ар-
мию раньше тебя, а ты, скорее всего, не пойдешь вовсе.
Мне всегда казалось несправедливым, что мой такой умный и всегда
взрослый брат должен зачем-то идти служить - так же, как я. Я вообще не
любил ничего, что нас хоть в чем-то уравнивало.
Когда я родился, тебе было уже четыре года, говорят, что ты нянчился
со мной. Я этого, как ты сам понимаешь, не помню.
Зато я помню, как у тебя появился настоящий велосипед, ты иногда ка-
тал меня на раме. Это было летом, как раз перед моим днем рождения, мне
тогда должно было исполниться пять лет.
Ты знаешь, здесь очень тяжело. И когда становится совсем невмоготу, я
закрываю глаза и вспоминаю это восхитительное лето - грунтовая дорога
петляет по лесу, вечереет, а меня везет на раме велосипеда мой старший
брат. Он не боится лесных чудовищ, прячущихся за корягами и сидящих под
пнями. Он умный и взрослый. Ни одна лесная тварь не решится драться с
таким умным и взрослым старшим братом. Вечереет, а значит уже не жарко.
И это уютное и по-летнему теплое чувство заставляет меня забыть обо
всем.
А еще я вспоминаю, как подрался с соседской девчонкой, и как ты долго
объяснял мне, что с девчонками не дерутся, что они вырастают и становят-
ся мамами, а если с ними драться, то они могут уже не стать мамами. Меня
это тогда очень удивило, я не спал всю ночь и думал, как же они это де-
лают? Иногда мне кажется, что почти все, что я знаю - я узнал от тебя. А
ты узнал все это из книг.
У тебя было очень много книг. Некоторые из твоих любимых книг я читал
потом, они меня удивили. Они оказались совсем обычными. Обычные индейцы
сражались с обычными бледнолицыми, обычные пираты галантно спасали дро-
жащих от ужаса дочерей королей и герцогов, обычные мушкетеры дрались на
обычных дуэлях, обычные партизаны убивали обычных фрицев. У тебя были и
другие книги. В них рассказывалось, что такое электричество, почему ле-
тают самолеты, где находится созвездие гончих псов. Эти книги меня
расстраивали. У них были веселые обложки, внутри было много смешных кар-
тинок, но я засыпал, читая их.
Просыпаясь утром, я бежал на кухню - и там всегда сидел ты, жевал бу-
терброд и читал очередную книжку.
А когда я уходил спать, ты сидел на кухне, жевал бутерброд или пил
чай из своей огромной чашки - и читал книжку.
Даже когда по телевизору показывали какое-нибудь интересное кино, и
мы с мамой сидели в гостиной и смотрели его - ты сидел на кухне и читал
книжки.
Я постоянно старался быть хоть в чем-то похожим на тебя, но не таким,
как ты, а по-другому. Я знал, что таким, как ты быть невозможно. Мне ка-
залось, что такой человек, как ты, рождается один раз в сто лет. Я был
обычным, но я был твоим младшим братом.
Подсмотрев, что ты кладешь в чай в свою огромную чашку шесть ложек
сахара, я тоже пристрастился пить очень сладкий чай из такой же огромной
чашки.
Мне нравилось сидеть напротив тебя, читающего свои книги, представ-
лять, как ты станешь великим, будешь жить в огромной башне мудрости. А я
буду иногда приезжать к тебе. Я представлял, как ты выходишь из этой
башни, одетый в какой-нибудь мудрый балахон звездочета, скороговоркой
приветствуешь меня: "Хорошо, что ты приехал, проходи, поднимайся под ку-
пол моей башни мудрости, я сейчас, проконтролирую спектр лямбды Медузы,
и тоже поднимусь туда, мы будем пить чай."
И я поднимался на самый верх башни, оттуда была видна вся земля. Мне
приносили очень сладкий чай в большой чашке. Я сидел и смотрел, пил чай.
Потом появлялся ты, и я понимал, что тебе не нужны мои новости - ты уже
все знаешь, тебе отсюда видно, что творится дома, как поживают твои
школьные товарищи. И мы просто сидим и пьем чай. Ты читаешь какую-то
книгу. А я смотрю на тебя.
И вдруг ты отрываешься от книги и говоришь: "Сходи, спроси у мамы,
можно мы откроем брусничное варенье?"
Мама сонно приоткрывает глаза, она заснула, читая журнал для мам,
разгадывая кроссворд, в котором Гоголь пересекается с Герценом. Я спра-
шиваю, она еще не понимает. Я переспрашиваю. Она кивает, потом говорит:
"Мальчишки, выведите Альфу перед сном и выбросьте мусор. Не забудьте." Я
киваю и гордо иду на кухню. Ты уже открыл варенье, мы едим его большими
ложками. Ты смотришь на часы, резко вскакиваешь, надеваешь пальто, шап-
ку, хватаешь Альфу и мусорное ведро, я тоже одеваюсь, но не успеваю - ты
уже уходишь. Я бегу, догоняю тебя у мусорной машины. Беру у тебя пово-
док. Жду, когда ты вытряхнешь непослушную газету из мусорного ведра. По-
том мы медленно идем. Смотрим на звездное небо. Альфа останавливается по
своим собачьим делам. Ты отрываешься от созерцания звездного неба, про-
тягиваешь мне ведро, просишь отнести его домой. Ты собираешься немного
погулять.
В отличие от тебя, я не стал отличником - что естественно. Более то-
го, даже хорошистом я не стал.
В конце второй четверти моего второго класса, я стоял в подъезде,
размазывая по лицу слезы, боясь идти домой и демонстрировать родителям
мой табель. И тут в подъезд зашел ты. Таким же твердым и уверенным ша-
гом, однако, ты тоже не казался счастливым. Тогда тебе поставили четвер-
ку по истории. Это была случайная четверка, я даже помню, причину ее по-
явления.
Ты вошел в подъезд, увидел меня, посмотрел на мои слезы. Достал из
кармана носовой платок, вытер мои слезы, улыбнулся и сказал: "Пойдем,
двоечник, как-нибудь отчитаемся."
И мы отчитались. Нас, конечно, наказали, но наказали скорее символи-
чески, чем по-настоящему.
Ты меня постоянно спасал от каких-то напастей.
Самое запомнившееся из таких спасений случилось все в том же моем
втором классе. Тогда у нас появилась мода пришивать к школьным пиджакам
металлические вешалки, причем пришивать их намертво.
Как-то раз, задержавшись в столовой, я, уже после звонка, бежал на
урок. Меня поймал кто-то из старшеклассников, дежуривших по школе. Они
долго, смеясь, допрашивали меня, почему это такие салаги считают, что им
можно игнорировать звонки и опаздывать на уроки. Смеясь, предложили на-
казание, и приговорили меня к повешению. Я был повешен на вешалке для
пальто в школьной раздевалке. Был повешен за ту самую металлическую пе-
тельку.
Я висел. Мне было не больно, мне было обидно. Они закурили, и приня-
лись выпускать на меня дым. Я вертелся и ерзал. Потом они ушли. А я ви-
сел. Я не мог поднять руки. Я не мог расстегнуть пиджак.
Когда ты вошел в раздевалку, я заплакал.
Ты снял меня с вешалки, сходил к моей учительнице, сказал, что я себя
плохо чувствую, и отвел меня домой. По дороге ты меня расспросил обо
всем. Потом шел и весело рассказывал разные смешные истории. Я смеялся.
Это была не истерика, я действительно успокоился, я шел рядом с тобой, я
чувствовал исходящее от тебя тепло, этот день мне казался лучшим днем в
моей жизни.
Летом ты должен был ехать в лагерь, на юг. Чтобы твои вещи не пропа-
ли, на них, на каждую вещь, нужно было нашить бирочки с твоими фамилией
и именем. Ты уезжал рано утром, и мы с мамой всю ночь тогда сидели и
пришивали бирочки.
Это было первое лето, которое мы проводили раздельно.
Из лагеря ты вернулся совсем другим. Да и я тоже сильно изменился за
лето.
Мир внезапно начал взрослеть. Я уже больше не сидел напротив тебя на
кухне. Я знал, что у тебя никогда не будет магической башни. Да и бала-
хон тебе, наверно, будет не к лицу.
Ты постоянно влюблялся в каких-то девчонок, совершенно обыкновенных
девчонок. Ты писал им стихи, которые читали только три человека: ты,
доставая заветные тетрадки; я, украдкой, когда тебя не было дома; и мама
- тоже тайком.
Ты писал стихи! Ты сам их сочинял! Твоя значимость, обилие твоих та-
лантов изумляли меня. Я гордился тобой, я даже немного гордился собой -
хотя бы за то, что ты - мой брат, а я - твой брат.
Весь следующий год ты занимался химией. Иногда ты приглашал меня и
моих друзей и показывал химические фокусы. Казалось, что твоя власть над
материей не имеет предела. Жидкость легко меняла свой цвет, повинуясь
твоим заклинаниям, ты смешивал самые обыденные вещества, потом садился
за стол, брал свою гигантскую чашку, отхлебывал чай - и смесь по непо-
нятной прихоти загоралась!
Мой брат - волшебник. Теперь я представлял себе другое будущее. Я
представлял твою волшебную лабораторию. Я приезжаю. Ты встречаешь меня в
чистеньком белом халате. Проводишь меня через настоящую химическую фаб-
рику, и мы попадаем в огромную комнату на крыше этой фабрики. Ты берешь
несколько колбочек, наполненных разными жидкостями, смешиваешь их в
стеклянном химическом чайнике, разливаешь по огромным чашкам - и мы пьем
наш любимый, невероятно сладкий чай. И я знаю, что тебе не нужно ничего
рассказывать - твои магические жидкости отражают все, что происходит в
мире. И мы сидим, пьем чай.
Да, и, самое главное, слушаем при этом твою любимую музыку. Поначалу
она мне не нравилась. Она казалась слишком ритмичной, но неправильно
