ритмичной, она казалась шумной, вязкой, с неприятными металлическими
отзвуками. Потом я привык, а дальше - полюбил эту музыку.
Летом ты уехал в спортивный лагерь. Ты всерьез занимался спортом. Мы
с мамой и с папой приезжали поболеть за тебя, на чемпионат. Все были
очень рады, когда ты занял второе место. Один ты был недоволен. Ты тогда
объяснял мне, что за два года еще ни разу не занял первого места - "веч-
но второй". Для тебя это было все равно, что "вечно последний". Ты мог
быть только первым.
И ты стал первым, но уже в следующем году.
Этот год я помню очень хорошо. Ты победил на трех районных олимпиа-
дах. Ты победил на областной олимпиаде (не спортивных - предметных). А
летом ты занял первое место на одном из самых престижных спортивных со-
ревнований.
Потом ты уехал - и уехал навсегда. Сначала в специализированную хими-
ческую школу, потом поступил в Университет.
Дом опустел без тебя.
Альфа умерла. Я разводил золотых рыбок, но постоянно забывал их кор-
мить, и они все погибли.
В школе постоянно напоминали о тебе. Учителя, видя, что я не могу
справиться с совершенно очевидными вещами, говорили: "А вот твой
брат..."
Я начинал тебя ненавидеть.
Ты не любил писать письма. Родители нервничали. Мне это было тем бо-
лее обидно, потому что я видел, как они радовались каждой весточке от
тебя. Когда ты вызвал нас на переговоры, мы всей семьей шли на перего-
ворный пункт. По дороге мама хвасталась всем знакомым, что ты стал еще
умнее и серьезнее, а папа покупал мне на каждом углу мое любимое мороже-
ное.
Потом мы купили торт, сидели на кухне и вспоминали, былые времена,
когда на этой же кухне сидел ты, читал книгу, пил свой любимый очень
сладкий чай.
Хотя... Я тогда же прочитал в твоем письме, что ты пристрастился пить
очень крепкий чай без сахара, а книжки по вечерам читаешь, сидя в кори-
доре.
Каждый раз, получая твое новое письмо, я чувствовал, как ты изменил-
ся, я при этом совершенно не менялся, оставаясь отражением твоих былых
привычек. Я пил сладкий чай, я слушал все ту же музыку, я любил сидеть
вечером в тапочках на кухне и смотреть на звездное небо.
Я смотрел на звездное небо, я вспоминал тебя, я ждал, когда ты прие-
дешь на каникулы, когда ты пришлешь очередное письмо.
Ждал, когда я проснусь, приду еще сонный на кухню, а ты - там, ты
приехал ночью, когда я спал. Я не стану бросаться с воплем тебе на шею.
Я знаю, тебе нельзя мешать, ты думаешь. Я сяду напротив. Точнее, нет, не
сразу. Сначала я сделаю два очень вкусных бутерброда: один - для тебя,
другой - для меня.
Я буду пить чай, есть бутерброд, чувствовать, что ты сидишь рядом со
мной. И я буду мечтать стать таким же волшебником, как ты, чтобы уметь
остановить время. А потом сидеть вечно рядом с тобой, жуя бесконечный
бутерброд, отхлебывая из бездонной кружки чай.
Прощай, до встречи. До настоящей встречи - в твоей магической башне,
в твоей волшебной лаборатории, на нашей кухне, на которой остановилось
время,
Твой младший брат
Подсобная любовь
Я сидел в подсобке на полу и ждал Яму. Подсобка - небольшая вытянутая
комната, стены которой заняты сплошными шкафами. В них общежители могут
хранить свои вещи, но шкафы пустуют, а может быть и хранят, по правде, я
туда никогда не заглядывал.
Еще в подсобке есть стол, только стол тут и есть, если считать шкафы
стенами.
В подсобке одно окно, выходящее в асфальтированный общежицкий дворик.
С двух сторон от двери - по тесному шкафчику. Открыв дверцу одного из
них и правильно вставив доску, можно запереться изнутри. Сейчас доска
спрятана в шкафчике. Запираться умеют, конечно, не все - это полутайна
старожилов подсобки.
Я сидел на полу посреди подсобки лицом к окну, у которого стоит стол.
Яма на кухне, в двух шагах по коридору, готовила еду, с которой скоро
должна была придти в подсобку. В коридоре тихо, потому что уже поздно.
Слышно, как Яма разговаривает на кухне с Асыкой. Конечно, не слова, а
только голоса и смех.
Асыка - лучшая подруга Ямы. Она очень хорошая, но в ней ничего нет от
женщины. То есть, может быть, и есть, но я настолько толстых женщин
воспринимаю только как людей.
Асыка смешлива и очень умна. Лучше всего - с ней, всегда жалко, когда
она уходит, оставляя нас с Ямой одних, хотя уже давно хочется прижаться
друг к другу.
Я сидел на полу бессмысленно, почти ни о чем не думая, только прислу-
шиваясь к тому, что происходит на кухне, хотя ни слова не разбирал. Я
ждал Яму. Правда, я думал о том, придет ли с нами есть Асыка, или мы
сразу останемся одни. Еще мне хотелось знать, скоро ли сготовится еда, я
был голоден и ждал Яму, но не шел на кухню, потому что тягучее мучение,
доставляемое мне ожиданием, граничило с наслаждением.
Еще я читал надписи на шкафах, почти автоматически, не проникая в их
смысл. Сейчас ни одной не помню, в основном это были стихи местного на-
полнения.
Я ждал долго и думал, что еда давно сготовилась, а Яма болтает с Асы-
кой, и все еще неясно, придет ли она с нами есть. Иногда я терял терпе-
ние и только отрывался от пола, но каждый раз мне казалось, что разговор
смолкает, что Яма уже выходит из кухни и прощается с Асыкой.
Я уже не хотел есть, а только видеть Яму, хотя не прошло и десяти ми-
нут, и все это время мне был слышен ее голос, я уже сам не знал, чего я
хочу.
И я понимал, что мучил бы себя бесконечно, предпочитая ждать, сидя на
полу, но наконец Яма пришла в подсобку, и я расслышал удаляющиеся шаги
Асыки по коридору.
Яма пришла с кастрюлькой дымящейся вермишели.
В этот вечер Яма, как и обычно, была одета в легонький голубенький с
цветочками халат. Собранные в хвост волосы болтались сзади головы.
Вермишель, конечно, слиплась в кастрюльке, и больше ничего у нас не
было, потому что уже поздно и не у кого попросить. У Асыки самой никогда
ничего. Яма все-таки сказала, что сейчас посмотрит, и снова вышла, пос-
тавив кастрюльку прямо на пол. Я вздохнул и стал смотреть на вермишель,
потому что кастрюлька была без крышки, и все это быстро остывало. Я ду-
мал, что ямины соседки, конечно, спят, и все равно у них ничего нет в
комнате. Перед глазами стояла вермишель, и я слышал, как Яма легко сту-
пает по скрипучему коридору, и потом дважды всхлипнула дверь ее комнаты.
Мне хотелось попробовать вермишель, но я не стал бы этого делать без
Ямы. Было жалко, что вермишель остывает, но ничего не поделаешь. Мне по-
казалось, что Ямы нет долго, и лучше было съесть вермишель такой, но го-
рячей.
Теперь стояла тишина, в подсобке были только я и вермишель, которая
еще дымилась.Я мог поставить вермишель на стол, но не стал. Я не смел
прикасаться к вермишели.
Я сидел так же неподвижно, как и когда Яма с Асыкой были на кухне.
Слегка скрестив ноги.
От долгого сиденья и прислушивания я начал впадать в какое-то оцепе-
нение. Тогда я встал и сделал несколько шагов. Прислушался, по- прежнему
было тихо. Еще раз вздохнул. Вынул руки из карманов лже- джинсовых брюк
(такие тогда носили) и посмотрел на них. Руки как руки.
Брюки были немного малы. Я немного отряхнул их сзади одной рукой и
наклонился к одной из настенных надписей с ироничным выражением лица.
Ирония означала: я бы написал лучше. Я уже даже начал сочинять послание
ко всем шкафо-писцам (придумал их так называть), а их произведения две-
ро-виршами.
В стихах, которые я так и не дочитал, один из подсобников сравнивал
другого с Пушкиным и Македонским - на основаниии его имени. Обоих я, ес-
тественно, знал, что и заняло меня на некоторое время.
Услышав шаги возвращающейся Ямы, я начал невнимательно дочитывать,
мне почему-то не хотелось, чтобы она застала меня за этим, я даже боял-
ся, что она войдет и застанет меня согнувшимся у шкафа. Но я , хотя уже
почти не читая, только когда Яма взялась за ручку двери, быстро разог-
нулся, отвернулся от надписи и принял другое выражение.
Яма не могла видеть, как я отпрянул от надписи. Она вошла с легкой
улыбкой, и чуть не опрокинула вермишель, так и стоявшую на полу у двери.
Но этого не произошло.
Она принесла молотый перец и еще какую-то приправку в пакетике. Я
знал, что вермишель сварена без соли, потому что нигде нельзя было най-
ти. Такое глухое время, даже для майского общежития.
Я почувствовал голод. Теперь можно было запереться и есть вермишель.
"Асыка не придет?"- спросил я, уверенный, что уже нет. Яма сказала, что
Асыка сказала, если через 10 минут ее не будет, есть без нее.
10 минут еще не прошло, но все равно можно было запереться. Асыка,
если придет, постучится, по шагам Асыку можно было узнать.
Теперь мы сели вокруг вермишели, можно было за стол, но стульев все
равно нет, черт, и вилок нет. Яма забыла взять в комнате, пока искала
еще что-нибудь из еды, а я, пока был один, и не вспомнил про вилки.
Вермишель остыла, но и такой она вызывала аппетит.
Яма стала посыпать вермишель сверху перцем, и сразу стало страшно ве-
село, и чувство голода тоже стало веселым, и хотя вермишель была холод-
ной и несоленой, предвкушение, что мы сейчас будем ее есть, вызывало ра-
дость. Яма боялась переперчить и, оставив перец, взялась за приправу. Ее
она не жалела, потому что казалось, что вермишель от этого будет только
вкусней, потому что ей, холодной и несоленой, "нечего терять".
Я то послушно и влюбленно смотрел на Яму, то весело и голодно на вер-
мишель. Мне и в голову не приходило помешать Яме что-то делать с верми-
шелью. А Яма увлеклась, и в озорном азарте засыпала вермишель так, что
ее не было видно из-под приправы.
Я любовался происходящим между Ямой и вермишелью, чувствуя, что не
могу разделить ее озорства, в моем отношении ко всему было как будто
что- то каменное.
А Яма все так же смотрела на меня и сыпала, сыпала... Приправа кончи-
лась - и это еще больше обрадовало Яму.
Теперь мы сидели вокруг засыпанной вермишели и радовались, не зная
еще, как ее есть.
Когда же я первый, наверное, как мужчина, запустил в нее руку - вер-
мишель оказалась абсолютно несъедобной, даже для нас.
Яма, во-первых, переперчила, а приправа на вкус была совсем сеном.
И хотя вермишель под приправой была плотно слипшись, я, пробуя, все
перемешал, теперь приправу было уже не высыпать, тем более перец.
Все оказалось несъедобным. Я даже выложил обратно то, что захватил
себе в рот, пробуя. Яма все это время весело наблюдала за мной. Я дал
свое заключение и, "на всякий случай", предложил Яме. Яма с доверием по-
мотала головой.
Оставалось только отправить вермишель подальше, чтобы она не напоми-
нала о себе. Чтобы выбросить, нужно было выходить из подсобки, а этого
смертельно не хотелось
Я поставил ее под стол. Потом открыл один из шкафчиков и убрал ее ту-
да, оглянувшись на Яму, не отрываясь весело смотревшую на меня.
С прекращением вермишели голод почти кончился.
Мы остались в подсобке одни, уже без вермишели.
До этого я только целовался с Ямой, хотя уже не в первый раз запирал-
ся с ней в подсобке.
Мы сидели на полу, и так же, сидя на полу, стали приближаться друг к
другу. Расстоянье между нами было совсем небольшим, но мы как будто не
торопились. Яма слегка развела ноги, и из-под халата появились ее белые
трусики. Я, не глядя на Яму, протянул руку и прикоснулся к ее груди.
Глаза Ямы были опущены. Хотя я не смотрел на нее. Я думал о том, что у
Ямы еще недавно был мужчина, который ей изменял... но я об этом не ду-
мал.
Яма как будто чего-то ждала, а я как будто на что-то не решался, и
поэтому тоже как будто чего-то ждал.
