красные круги... Подумайте об этой муке... наконец, наконец, я получил
от нее ответ... а тут буквы прыгают и пляшут... Я окунаю голову в во-
ду... становится лучше... Снова берусь за записку и читаю:
"Поздно! Но ждите дома. Может быть, я вас еще позову".
Подписи нет. Бумажка измятая, оторванная от какого-нибудь старого
проспекта... слова нацарапаны карандашом, торопливо, кое-как, не обычным
почерком... Я сам не знаю, почему эта записка так потрясла меня... Ка-
който ужас, какая-то тайна была в этих строках, написанных словно во
время бегства, где-нибудь на подоконнике или в экипаже... Каким-то нео-
писуемым страхом и холодом повеяло на меня от этой тайной записки... и
всетаки я был счастлив... она написала мне, я не должен был еще умирать,
она позволяла мне помочь ей... может быть... я мог бы... о, я сразу ис-
полнился самых несбыточных надежд и мечтаний... Сотни, тысячи раз пере-
читывал я клочок бумаги, целовал его... рассматривал, в поисках како-
го-нибудь забытого, незамеченного слова... Все смелее, все фантастичнее
становились мои грезы, это был какой-то лихорадочный сон наяву... оцепе-
нение, тупое и в то же время напряженное, между дремотой и бодрствовани-
ем, длившееся не то четверть часа, не то целые часы..!
Вдруг я встрепенулся... Как будто постучали? Я затаил дыхание... ми-
нута, две минуты мертвой тишины...
А потом опять тихий, словно мышиный шорох, тихий, но настойчивый
стук... Я вскочил - голова у меня кружилась, - рванул дверь, за ней сто-
ял бой, ее бой, тот самый, которого я тогда побил... Его смуглое лицо
было пепельного цвета, тревожный взгляд говорил о несчастье. Мной овла-
дел ужас...
- Что... что случилось? - с трудом выговорил я.
- Come quickly [9] - ответил он... и больше ничего...
Я бросился вниз по лестнице, он за мной... Внизу стояла "садо", ма-
ленькая коляска, мы сели...
- Что случилось? - еще раз спросил я.
Он молча взглянул на меня, весь дрожа, стиснув зубы... Я повторил
свой вопрос, но он все молчал и молчал... Я охотно еще раз ударил бы
его, но... меня трогала его собачья преданность ей... и я не стал больше
спрашивать... Колясочка так быстро мчалась по оживленным улицам, что
прохожие с бранью отскакивали в сторону.
Мы оставили за собой европейский квартал, берегом проехали в нижний
город и врезались в шумливую сутолоку китайского квартала... Наконец, мы
свернули в узкую уличку, где-то на отлете... остановились перед низкой
лачугой... Домишко был грязный, вросший в землю, со стороны улицы - лав-
чонка, освещенная сальной свечой... одна из тех лавчонок, за которыми
прячутся курильни опиума и публичные дома, воровские притоны и склады
краденых вещей... Бой поспешно постучался... Дверь приотворилась, из ще-
ли послышался сиплый голос... он спрашивал и спрашивал... Я не выдержал,
выскочил из экипажа, толкнул дверь... Старуха китаянка, испуганно
вскрикнув, убежала... Бой вошел вслед за мной, провел меня узким коридо-
ром... открыл другую дверь... в темную комнату, где стоял запах водки и
свернувшейся крови... Оттуда слышались стоны... Я ощупью стал проби-
раться вперед...
Снова голос пресекся. Потом заговорил - но это была уже не речь, а
почти рыдание.
- Я... я нащупывал дорогу... и там... там, на грязной циновке... кор-
чась от боли... лежало человеческое существо... лежала она...
Я не видел ее лица... Мои глаза еще не привыкли к темноте... ощупью я
нашел ее руку... горячую... как огонь. У нее был жар, сильный жар... и я
содрогнулся... я сразу понял все... Она бежала сюда от меня... дала ис-
калечить себя... первой попавшейся грязной старухе... только потому, что
боялась огласки... дала какой-то ведьме убить себя, лишь бы не дове-
риться мне... Только потому, что я, безумец... не пощадил ее гордости,
не помог ей сразу, потому что смерти она боялась меньше, чем меня...
Я крикнул, чтобы дали свет... Бой вскочил, старуха дрожащими руками
внесла коптившую керосиновую лампу. Я едва удержался, чтобы не схватить
старую каргу за горло... Она поставила лампу на стол... желтый свет упал
на истерзанное тело... И вдруг... вдруг с меня точно рукой сняло всю мою
одурь и злобу, всю эту нечистую накипь страстей... теперь я был только
врач, помогающий, исследующий, вооруженный знаниями человек... Я забыл о
себе... мое сознание прояснилось, и я вступил в борьбу с надвигающимся
ужасом... Нагое тело, о котором я грезил с такою страстью, я ощущал те-
перь только как... ну, как бы это сказать... как материю, как орга-
низм... я не чувствовал, что это она, я видел только жизнь, борющуюся со
смертью, человека, корчившегося в убийственных муках... Ее кровь, ее го-
рячая священная кровь текла по моим рукам, но я не испытывал ни волне-
ния, ни ужаса... я был только врач... я видел только страдание и ви-
дел... и видел, что все погибло, что только чудо может спасти ее... Она
была изувечена неумелой, преступной рукой, и истекала кровью... а у меня
в этом гнусном вертепе не было ничего, чтобы остановить кровь... не было
даже чистой воды... Все, до чего я дотрагивался, было покрыто грязью...
- Нужно сейчас же в больницу, - сказал я. Но не успел я это произнес-
ти, как больная судорожным усилием приподнялась.
- Нет... нет... лучше смерть... чтобы никто не узнал... никто не уз-
нал... Домой... домой!..
Я понял... только за свою тайну, за свою честь боролась она... не за
жизнь... И я повиновался. Бой принес носилки... мы уложили ее... обесси-
ленную, в лихорадке... и словно труп понесли сквозь ночную тьму домой.
Отстранили недоумевающих, испуганных слуг... как воры проникли в ее ком-
нату... заперли двери. А потом... потом началась борьба, долгая борьба
со смертью...
Внезапно в мое в плечо судорожно впилась рука, и я чуть не вскрикнул
от испуга и боли. Его лицо вдруг приблизилось к моему, и я увидел белые
оскаленные зубы и стекла очков, мерцавшие в отблеске лунного света, точ-
но два огромных кошачьих глаза. И он уже не говорил - он кричал в парок-
сизме гнева:
- Знаете ли вы, вы, чужой человек, спокойно сидящий здесь в удобном
кресле, совершающий прогулку по свету, знаете ли вы, что это значит,
когда умирает человек? Бывали вы когда-нибудь при этом, видели вы, как
корчится тело, как посиневшие ногти впиваются в пустоту, как хрипит гор-
тань, как каждый член борется, каждый палец упирается в борьбе с неумо-
лимым призраком, как глаза вылезают из орбит от ужаса, которого не пере-
дать словами? Случалось вам переживать это, вам, праздному человеку, ту-
ристу, вам, рассуждающему о долге оказывать помощь? Я часто видел все
это, наблюдал как врач... Это были для меня клинические случаи, некая
данность... я, так сказать, изучал это - но пережил только один раз... Я
вместе с умирающей переживал это и умирал вместе с нею в ту ночь... в ту
ужасную ночь, когда я сидел у ее постели и терзал свой мозг, пытаясь
найти что-нибудь, придумать, изобрести против крови, которая все лилась
и лилась, против лихорадки, сжигавшей эту женщину на моих глазах... про-
тив смерти, которая подходила все ближе и которую я не мог отогнать. По-
нимаете ли вы, что это значит - быть врачом, знать все обо всех болез-
нях, чувствовать на себе долг помочь, как вы столь основательно замети-
ли, и все-таки сидеть без всякой пользы возле умирающей, знать и быть
бессильным... знать только одно, только ужасную истину, что помочь
нельзя... нельзя, хотя бы даже вскрыв себе все вены... Видеть беспомощно
истекающее кровью любимое тело, терзаемое болью, считать пульс, учащен-
ный и прерывистый... затухающий у тебя под пальцами... быть врачом и не
знать ничего, ничего... только сидеть и то бормотать молитву, как дрях-
лая старушонка, то грозить кулаком жалкому богу, о котором ведь знаешь,
что его нет. Понимаете вы это? Понимаете?.. Я... я только... одного не
понимаю, как... как можно не умереть в такие минуты... как можно, пос-
пав, проснуться на другое утро и чистить зубы, завязывать галстук... как
можно жить после того, что я пережил... чувствуя, что это живое дыхание,
что этот первый и единственный человек, за которого я так боролся, кото-
рого хотел удержать всеми силами моей души, ускользает от меня куда-то в
неведомое, ускользает все быстрее с каждой минутой и я ничего не нахожу
в своем воспаленном мозгу, что могло бы удержать этого человека...
И к тому же еще, чтобы удвоить мои муки, еще вот это... Когда я сидел
у ее постели - я дал ей морфий, чтобы успокоить боли, и смотрел, как она
лежит с пылающими щеками, горячая и истомленная, - да... когда я так си-
дел, я все время чувствовал за собой глаза, устремленные на меня с неис-
товым напряжением... Это бой сидел там на корточках, на полу, и шептал
какие-то молитвы... Когда наши взгляды встречались, я читал в его гла-
зах... нет, я не могу вам описать... читал такую мольбу, такую благодар-
ность, и в эти минуты он протягивал ко мне руки, словно заклинал меня
спасти ее... вы понимаете - ко мне, ко мне простирал руки, как к богу...
ко мне... а я знал, что я бессилен, знал, что все потеряно и что я здесь
гак же нужен, как ползающий на полу муравей... Ах, этот взгляд, как он
меня мучил... эта фанатическая, слепая вера в мое искусство... Мне хоте-
лось крикнуть на него, ударить его ногой, такую боль причинял он мне...
и все же, я чувствовал, что мы оба связаны нашей любовью к ней... и тай-
ной... Как притаившийся зверь, сидел он, сжавшись клубком, за моей спи-
ной... Стоило мне сказать слово, как он вскакивал и, бесшумно ступая бо-
сыми ногами, приносил требуемое и, дрожа, исполненный ожидания, подавал
мне просимую вещь, словно в этом была помощь... спасение... Я знаю, он
вскрыл бы себе вены, чтобы ей помочь... такова была эта женщина, такую
власть имела она над людьми, а я... у меня не было власти спасти каплю
ее крови... О, эта ночь, эта ужасная, бесконечная ночь между жизнью и
смертью!
К утру она еще раз очнулась... открыла глаза... теперь в них не было
ни высокомерия, ни холодности... они горели влажным, лихорадочным блес-
ком, и она с недоумением оглядывала комнату. Потом она посмотрела на ме-
ня; казалось, она задумалась, стараясь вспомнить что-то, вглядываясь в
мое лицо... и вдруг... я увидел... она вспомнила... Какой-то испуг, не-
годование, что-то... что-то... враждебное, гневное исказило ее черты...
она начала двигать руками, словно хотела бежать... прочь, прочь от ме-
ня... Я видел, что она думает о том... о том часе, когда я... Но потом к
ней вернулось сознание... она спокойно взглянула на меня, но дышала тя-
жело... Я чувствовал, что она хочет говорить, что-то сказать... опять ее
руки пришли в движение... она хотела приподняться, но была слишком сла-
ба... Я стал ее успокаивать, наклонился над ней... тут она посмотрела на
меня долгим, полным страдания взглядом... ее губы тихо шевельнулись...
это был последний угасающий звук... Она сказала:
- Никто не узнает?.. Никто?
- Никто, - сказал я со всей силой убеждения, - обещаю вам.
Но в глазах ее все еще было беспокойство... Невнятно, с усилием она
пролепетала:
- Поклянитесь мне... никто не узнает... поклянитесь!
Я поднял руку, как для присяги. Она смотрела на меня неизъяснимым
взглядом... нежным, теплым, благодарным... да, поистине, поистине благо-
дарным... она хотела еще что-то сказать, но ей было слишком трудно...
Долго лежала она, обессиленная, с закрытыми глазами. Потом начался
ужас... ужас... еще долгий, мучительный час боролась она. Только к утру
настал конец...
Он долго молчал. Я заметил это только тогда, когда в тишине раздался
колокол - один, два, три сильных удара - три часа. Лунный свет потуск-
нел, но в воздухе уже дрожала какая-то новая желтизна, и изредка налетал
легкий ветерок. Еще полчаса, час, и настанет день, и весь этот кошмар
исчезнет в его ярком свете. Теперь я яснее видел черты рассказчика, так
