лестнице; наверху непрерывно шаркали шаги гуляющих по палубе. Поэтому,
сунув чемодан в этот затхлый гроб меж серых шпангоутов, я поспешил на
палубу и, поднимаясь по трапу, вдохнул, как амбру, мягкий, сладостный
воздух, доносимый к нам береговым ветром.
Но и наверху царили сутолока и теснота: тут было полно людей, которые
с нервозностью, порожденной вынужденным бездействием, без умолку болтая,
расхаживали по палубе. Щебетание и трескотня женщин, безостановочное
кружение по тесным закоулкам палубы, назойливая болтовня пассажиров,
скоплявшихся перед креслами, - все это почему-то причиняло мне боль. Я
только что увидел новый для меня мир, передо мной пронеслись пестрые,
мелькающие с бешеной быстротой картины. Теперь я хотел подумать, привес-
ти в порядок свои впечатления, воссоздать воображением то, что воспринял
глаз, но здесь, на этой шумной, похожей на бульвар палубе, не было ни
минуты покоя. Строчки в книге расплывались от мелькания теней проходив-
ших мимо пассажиров. Невозможно было остаться наедине с собой на этой
залитой солнцем и полной движения пароходной улице.
Три дня я крепился - смотрел на людей, на море, но море было всегда
одинаковое, пустынное и синее, и только на закате вдруг загоралось всеми
цветами радуги; а людей я уже через трое суток знал наперечет. Все лица
были мне знакомы до тошноты; резкий смех женщин больше не раздражал ме-
ня, и не сердили вечные споры двух голландских офицеров, моих соседей.
Мне оставалось только бегство; но в каюте было жарко и душно, а в салоне
английские мисс беспрерывно барабанили на рояле, выбирая для этого самые
затасканные вальсы. Кончилось тем, что я решительно изменил порядок дня
и нырял в каюту сразу после обеда, предварительно оглушив себя стака-
ном-другим пива; это давало мне возможность проспать ужин и вечерние
танцы.
Как-то раз я проснулся, когда в моем маленьком гробу было уже совсем
темно и тихо. Вентилятор я выключил, и воздух полз по вискам, липкий и
влажный. Чувства были притуплены, и мне потребовалось несколько минут,
чтобы сообразить, где я и который может быть час. Очевидно, было уже за
полночь, потому что я не слышал ни музыки, ни неустанного шарканья ног.
Только машина - упрямое сердце левиафана, пыхтя, толкала поскрипывающее
тело корабля вперед, в необозримую даль.
Ощупью выбрался я на палубу - Она была пуста. И когда я поднял взор
над дымящейся башней трубы и призрачно мерцающим рангоутом, мне вдруг
ударил в глаза яркий свет. Небо сияло. Оно казалось темным рядом с бе-
лизной пронизывавших его звезд, но все-таки оно сияло, словно бархатный
полог застлал какую-то ярко светящуюся поверхность, а искрящиеся звезды
- только отверстия и прорези, сквозь которые просвечивает этот неописуе-
мый блеск. Никогда не видел я неба таким, как в ту ночь, таким сияющим,
холодным как сталь и в то же время переливчато-пенистым, залитым светом,
излучаемым луной и звездами, и будто пламенеющим в какойто таинственной
глубине. Белым лаком блестели в лунном свете очертания парохода, резко
выделяясь на темном бархате неба; канаты, реи, все контуры растворялись
в этом струящемся блеске. Словно в пустоте, висели огни на мачтах, а над
ними круглый глаз на марсе - земные желтые звезды среди сверкающих не-
бесных.
Над самой головой стояло таинственное созвездие Южного Креста, мерца-
ющими алмазными гвоздями прибитое к небу; казалось, оно колышется, тогда
как движение создавал только ход корабля, пловца-гиганта, который, слег-
ка дрожа и дыша полной грудью, то поднимаясь, то опускаясь, подвигался
вперед, рассекая темные волны. Я стоял и смотрел вверх. Я чувствовал се-
бя как под душем, где сверху падает теплая вода; только это был свет,
белый и теплый, изливавшийся мне на руки, на плечи, нежно струившийся
вокруг головы и, казалось, проникавший внутрь, потому что все смутное в
моей душе вдруг прояснилось. Я дышал свободно, легко и с восторгом ощу-
щал на губах, как прозрачный напиток, мягкий, словно шипучий, пьянящий
воздух, напоенный дыханием плодов и ароматом дальних островов. Только
теперь, впервые с тех пор как я ступил на сходни, я испытал священную
радость мечтания и другую, более чувственную: предаться, словно женщина,
окружающей меня неге. Мне хотелось лечь и устремить взоры вверх, на бе-
лые иероглифы. Но кресла были все убраны, и нигде на всей пустынной па-
лубе я не видел удобного местечка, где можно было бы отдохнуть и помеч-
тать.
Я начал ощупью пробираться вперед, подвигаясь к носовой части парохо-
да, совершенно ослепленный светом, все сильнее изливавшимся на меня со
всех сторон. Мне было почти больно от этого резкого звездного света, мне
хотелось укрыться куда-нибудь в тень, растянуться на циновке, не
чувствовать блеска на себе, а только над собой и на залитых им предме-
тах, - так смотрят на пейзаж из затемненной комнаты. Спотыкаясь о канаты
и обходя железные лебедки, я добрался, наконец, до бака и стал смотреть,
как форштевень рассекает мрак и расплавленный лунный свет вскипает пеной
по обе стороны лезвия. Неустанно поднимался плуг и вновь опускался, вре-
заясь в струящуюся черную почву, и я ощущал всю муку побежденной стихии,
всю радость земной мощи в этой искрометной игре. И в созерцании я утра-
тил чувство времени. Не знаю, час ли я так простоял, или несколько ми-
нут; качание огромной колыбели корабля унесло меня за пределы земного. Я
чувствовал лишь, что мной овладевает блаженная усталость. Мне хотелось
спать, грезить, но жаль было уходить от этих чар, спускаться в мой гроб.
Бессознательно я нащупал ногой бухту каната. Я сел, закрыл глаза, но в
них все-таки проникал струившийся отовсюду серебристый блеск. Под собой
я чувствовал тихое журчание воды, вверху - неслышный звон белого потока
вселенной. И мало-помалу это журчание наполнило все мое существо - я
больше не сознавал самого себя, не отличал, мое ли это дыхание, или бие-
ние далекого сердца корабля, я словно растворился в этом неумолчном жур-
чании полуночного мира.
Тихий сухой кашель послышался возле меня. Я вздрогнул и сразу очнулся
от своего опьянения. Глаза, ослепленные белым блеском, проникавшим даже
сквозь закрытые веки, с трудом открылись: как раз против меня, в тени
борта, сверкало что-то похожее на отблеск от очков; потом вспыхнула
большая круглая искра, несомненно огонек трубки. Очевидно, любуясь пеной
у носа корабля и Южным Крестом вверху, я не заметил этого соседа, непод-
вижно сидевшего здесь все время. Невольно, не придя еще в себя, я сказал
по-немецки: - Простите! - О, пожалуйста... - по-немецки же ответил голос
из темноты.
Не могу передать, как странно и жутко было сидеть безмолвно во мраке
возле человека, которого я не видел. Я чувствовал, что он смотрит на ме-
ня так же напряженно, как и я на него; струящийся и мерцающий белый свет
над нами был так ярок, что каждый из нас видел в тени только контур дру-
гого. Но мне казалось, что я слышу, как дышит этот человек и как он по-
сасывает свою трубку.
Молчание стало невыносимым. Охотнее всего я ушел бы, но это было бы
уж слишком резко и неучтиво. В смущении я достал папиросу. Вспыхнула
спичка, и трепетный огонек на секунду осветил наш тесный угол. За стек-
лами очков я увидел чужое лицо, которого ни разу не замечал на борту -
ни за обедом, ни на палубе, - и не знаю, резнула ли мне глаза внезапная
вспышка, или то была галлюцинация, но лицо показалось мне мрачным,
страшно искаженным, нечеловеческим. Однако, прежде чем я мог отчетливо
разглядеть его, темнота опять поглотила осветившиеся на миг черты; я ви-
дел лишь контур фигуры, темной на темном фоне, и время от времени круг-
лое огненное кольцо трубки. Мы оба молчали, и это молчание угнетало, как
душный тропический воздух.
Наконец, я не выдержал. Вскочив на ноги, я вежливо сказал: - Спокой-
ной ночи!
- Спокойной ночи, - ответил из мрака хриплый, жесткий, словно заржав-
ленный, голос.
Я побрел, спотыкаясь о стойки и такелаж. Вдруг позади раздались шаги,
торопливые и нетвердые. Это был все тот же незнакомец. Я невольно оста-
новился. Он не подошел вплотную ко мне, и я сквозь мрак ощутил какую-то
робость и удрученность в его походке.
- Простите, - поспешно заговорил он, - что я обращаюсь к вам с
просьбой. Я... я, - он запнулся и от смущения не сразу мог продолжать, -
я... у меня есть личные... чисто личные причины искать уединения... тя-
желая утрата... я избегаю общества пассажиров... Вас я не имею в виду...
нет, нет... Я хотел только попросить вас... вы меня очень обяжете, если
никому на борту не сообщите о том, что видели меня здесь... На это
есть... так сказать, личные причины, мешающие мне быть в настоящее время
на людях... Да... так вот... мне было бы чрезвычайно неприятно, если бы
вы упомянули о том, что кто-то здесь ночью... что я...
Слова опять застряли у него в горле. Я поспешил вывести его из заме-
шательства, тотчас же обещав ему исполнить его просьбу. Мы пожали друг
другу руки. Потом я вернулся в свою каюту и уснул тяжелым, тревожным
сном, полным причудливых видений.
Я сдержал слово и никому не рассказал о странной встрече, хотя иску-
шение было велико. Во время морского путешествия всякая мелочь - собы-
тие, будь то парус на горизонте, взметнувшийся над водой дельфин, завя-
завшийся новый флирт или случайная шутка. Кроме того, меня мучило жела-
ние узнать что-нибудь об этом необыкновенном пассажире. Я просмотрел су-
довые списки в поисках подходящего имени, присматривался к людям, стара-
ясь отгадать, не имеют ли они к нему отношения; целый день я был во
власти лихорадочного нетерпения и ждал вечера, в надежде снова встре-
титься с незнакомцем. Психологические загадки неодолимо притягивают ме-
ня; они волнуют меня до безумия, и я не успокаиваюсь до тех пор, пока
мне не удается проникнуть в их тайну: люди со странностями одним своим
присутствием могут зажечь во мне такую жажду заглянуть им в душу, кото-
рая немногим отличается от страстного влечения к женщине. День показался
мне бесконечно долгим. Я рано лег в постель, я знал, что в полночь прос-
нусь, что какая-то сила разбудит меня.
И действительно, я проснулся в тот же час, что и вчера. На светящемся
циферблате часов стрелки, перекрывая одна другую, слились в единую по-
лоску света. Я поспешно поднялся из душной каюты в еще более душную
ночь.
Звезды сверкали, как вчера, и обливали дрожавший пароход рассеянным
светом; в вышине горел Южный Крест. Все было, как вчера, - в тропиках
дни и ночи более похожи на близнецов, чем в наших широтах, - только во
мне не было вчерашнего нежного, баюкающего, мечтательного опьянения.
Что-то влекло меня, тревожило, и я знал, куда меня влечет: туда, к чер-
ной путанице снастей на носу - узнать, не сидит ли он там, неподвижный и
таинственный. Сверху раздался удар корабельного колокола. Меня словно
что-то толкнуло. Шаг за шагом я подвигался вперед, нехотя уступая ка-
кой-то притягательной силе. Не успел я еще добраться до места, как впе-
реди что-то вспыхнуло, точно красный глаз, - его трубка. Значит, он там.
Я невольно вздрогнул и остановился. Еще миг, и я повернул бы обратно,
но что-то зашевелилось в темноте, кто-то встал, сделал два шага, и вдруг
я услышал его голос.
- Простите, - вежливо и как-то виновато сказал он, - вы, очевидно,
хотите пройти на ваше место, но мне показалось, что вы раздумали, когда
увидели меня. Прошу вас, садитесь, я сейчас уйду.
Я, со своей стороны, поспешил ответить, что прошу его остаться и что
я отошел, чтобы не помешать ему.
- Мне вы не мешаете, - не без горечи возразил он, - напротив, я рад
поговорить с кем-нибудь. Уже десять дней, как я не произнес ни слова...
собственно даже несколько лет... и мне тяжело - я задыхаюсь, верно отто-
