ницательности, терял самообладание и, почувствовав свое бессилие, перес-
тавал отпираться. А вдруг он сам теперь решил поупражняться в этом опас-
ном искусстве и избрал ее жертвой? Ей стало страшно, тем более что она
знала, какую страстность психолога, далеко превосходящую требования
юриспруденции, вкладывал он в свою профессию. Выследить, раскрыть прес-
тупление, вынудить признание - все это увлекало его так же, как других
игра в карты или в любовь, и в те дни, когда он бывал занят такой психо-
логической слежкой, он весь внутренне горел. Жгучее беспокойство, зас-
тавлявшее его ночи напролет рыться в старых давно забытых делах, для
постороннего взгляда было скрыто за железной непроницаемостью. Он мало
ел и пил, только курил непрерывно и почти не говорил, словно все свое
красноречие берег к выступлению на суде. Ирена только раз присутствовала
при его защите и ни за что не пошла бы вторично, так ее напугала мрачная
страстность, почти что яростный пыл его речи и что-то угрюмое, жестокое
в выражении лица, что, казалось ей, она видела теперь в его пристальном
взгляде из-под грозно насупленных бровей.
Все эти далекие воспоминания разом нахлынули на нее в этот короткий
миг и не давали ей вымолвить хотя бы слово. Она молчала и чем дольше
молчала, тем сильнее волновалась, понимая, как опасно это молчание. К
счастью, обед скоро кончился, дети выскочили из-за стола и побежали в
соседнюю комнату с громким, веселым щебетом, а бонна тщетно старалась
утихомирить их. Муж тоже поднялся и, не оглядываясь, тяжелой поступью
пошел к себе в кабинет.
Едва оставшись одна, Ирена достала роковое письмо, еще раз прочла:
"Прошу немедленно вручить подателю сего сто крон", а затем яростно ра-
зорвала его на мелкие клочки и собралась было выбросить в корзинку для
бумаг, но одумалась, нагнулась к печке и бросила бумажки в огонь. Когда
белое пламя жадно пожрало эту угрозу, Ирене стало покойнее на душе.
В это мгновение она услышала шаги мужа - он был уже на пороге. Она
вскочила, вся красная от жара печки и от того, что ее застигли врасплох.
Печная дверца была еще предательски открыта, и Ирена неловко пыталась
заслонить ее собой. Муж подошел к столу, зажег спичку, намериваясь заку-
рить сигару, и, когда он поднес огонек К лицу, Ирене показалось, что у
него дрожат ноздри, - признак гнева. Затем он спокойно взглянул на нее.
- Я хочу только подчеркнуть, что ты вовсе не обязана показывать мне
свои письма. Если тебе угодно иметь от меня тайны - воля твоя.
Она молчала, не смея поднять на него глаза. Он подождал минуту, потом
с силой выдохнул сигарный дым и, грузно ступая, вышел из комнаты.
Она решила жить, ни о чем не думая, забыться, отвлечь себя пустыми,
ничкемными занятиями. Дома ей стало нестерпимо, ее потянуло снова на
улицу, в толпу, а иначе, казалось ей, она сойдет с ума от страха. Она
надеялась, что этой сотней крон хоть на несколько дней откупилась от вы-
могательницы, и потому отважилась совершить небольшую прогулку, тем бо-
лее, что надо было кое-что купить, а главное, она видела, как удивляет
домашних ее непривычное поведение.
Она выработала себе особые приемы бегства из дому. С самого подъезда
она, как с трамплина, закрыв глаза, бросалась в людскую гущу. Почувство-
вав под ногами плиты тротуара, а кругом теплый людской поток, она уст-
ремлялась куда-то наугад с такой лихорадочной поспешностью, какая только
допустима для дамы, если она не хочет обратить на себя внимание; глаз
она не поднимала, вполне естественно боясь встретить знакомый угрожающий
взгляд. Если за ней следят, так лучше хоть не знать об этом. И все-таки
ни о чем другом она думать не могла и болезненно вздрагивала, когда
кто-нибудь случайно задевал ее. Каждый нерв ее дрожал от малейшего возг-
ласа, от звука шагов за спиной, от мелькнувшей мимо тени; только в эки-
паже или в чужом доме могла она вздохнуть свободно.
Какой-то господин поклонился ей. Подняв глаза, она узнала давнего
друга своей семьи, приветливого, болтливого старичка, от которого она
всегда старалась улизнуть, потому что он имел обыкновение часами расска-
зывать о своих мелких, может быть даже воображаемых, недугах. Но теперь
она пожалела, что ограничилась ответным поклоном; лучше бы он пошел про-
вожать ее - ведь такой спутник был надежной защитой от неожиданного по-
сягательства шантажистки. Она хотела уже вернуться и окликнуть его, как
вдруг ей почудились сзади чьи-то торопливые шаги, и она инстинктивно ри-
нулась вперед. Но обостренным от ужаса чутьем она уловила, что шаги за
спиной тоже ускоряются, и шла все быстрее и быстрее, хоть и понимала,
что все равно не уйдет от преследования. Ее плечи вздрагивали, уже ощу-
щая руку, которая сейчас, сию минуту, - шаги слышались все ближе, - дот-
ронется до них, и чем скорее старалась она бежать, тем меньше повинова-
лись ей ноги. Преследователь был уже совсем близко. - Ирена! - тихо,
настойчиво окликнул ее сзади чей-то голос; она не сразу поняла чей, зна-
ла только, что не тот, которого она боялась, не голос страшной вестницы
несчастья. Со вздохом облегчения она обернулась: это был ее любовник;
она остановилась так резко, что он чуть не налетел на нее. Лицо его было
бледно и выражало явное смятение, а под ее безумным взглядом он оконча-
тельно смутился. Нерешительно протянул он руку и снова опустил, потому
что она не подала ему руки. Она только смотрела на него секунду, две, -
его она никак не ожидала увидеть. Именно о нем она позабыла в эти мучи-
тельные дни. Но сейчас, когда перед ней очутилось его бледное, недоуме-
вающее лицо с пустыми глазами, признаком внутренней неуверенности, волна
бешеной злобы неожиданно затопила ее. Дрожащие губы силились что-то вы-
говорить, а лицо было искажено таким волнением, что он в испуге пролепе-
тал: - Ирена, что с тобой? - И, увидев ее гневный жест, добавил уже сов-
сем смиренно: - Что я тебе сделал?
Она смотрела на него с нескрываемой злобой. - Что? Ничего! Ровно ни-
чего! - насмешливо захохотала она. - Одно только хорошее! Самое что ни
на есть приятное!
Он уставился на нее растерянным взглядом и даже рот раскрыл от удив-
ления, отчего лицо у него стало до смешного бессмысленным, - Что ты, что
ты, Ирена!
- Не поднимайте шума, - резко оборвала она, - и не прикидывайтесь ду-
рачком. Ваша миленькая подружка, наверно, уж подглядывает из-за угла и
только ждет, чтобы на меня накинуться...
- Кто? О ком вы?
Ей неудержимо хотелось размахнуться и ударить по этому застывшему в
глупой гримасе лицу. Рука ее невольно стиснула зонтик. Никогда еще никто
не был ей так противен и ненавистен.
- Что ты, что ты, Ирена, - все растеряннее лепетал он. - Что я тебе
сделал?.. Ты вдруг перестала приходить... Я жду тебя дни и ночи... Се-
годня я целый день простоял у твоего подъезда, чтобы хоть минуту погово-
рить с тобой.
- Ах, ждешь! Ты тоже! - Она чувствовала, что от злобы у нее ум мутит-
ся. Вот ударить бы его по лицу - какое это было бы облегчение! Но она
сдержалась еще раз с жгучей ненавистью посмотрела на него, чуть не под-
далась соблазну излить всю накопившуюся ярость в оскорбительных словах,
а вместо этого вдруг повернулась и не оглядываясь, вновь нырнула в людс-
кой поток. А он так и застыл на месте, растерянный, испуганный, с умоля-
юще протянутой рукой, пока уличная сутолока не подхватила и не понесла
его, как несет река опавший лист, а он противится, трепеща и кружась,
пока безвольно не покорится течению.
Но Ирене, видимо, не суждено было предаваться утешительным надеждам.
На следующий же день новая записка, как новый удар бича, подхлестнула ее
ослабевший было страх. На сей раз у нее требовали двести крон, иона без-
ропотно отдала эти деньги. Ее ужасало это стремительное нарастание тре-
бований, она понимала, что скоро не в силах будет удовлетворить их, ибо
хоть она и принадлежала к состоятельной семье, но не могла незаметно
урывать такие значительные суммы. Да и к чему это приведет? Она не сом-
невалась, что завтра с нее потребуют четыреста крон, а немного погодя
целую тысячу, и чем больше она даст, тем больше у нее будут вымогать,
когда же ее средства иссякнут, все это кончится анонимным письмом, ка-
тастрофой. Она оплачивала только время, только передышку, два-три дня,
самое большее - неделю отсрочки. Но при этом сколько ничем не окупаемых
часов мучительного ожидания!.. Она была не в силах ни читать, ни чем-ли-
бо заниматься, страх, точно злой демон, не давал ей покоя. Она чувство-
вала себя по-настоящему больной. Временами у нее начиналось такое серд-
цебиение, что она не могла держаться на ногах, тревога точно расплавлен-
ным свинцом наливала ее тело, но, несмотря на мучительную усталость,
спать она тоже не могла. И хотя каждый нерв ее дрожал, ей надо было улы-
баться, притворяться беспечной, никто даже представить себе не мог, ка-
кого несказанного напряжения стоила эта мнимая веселость, сколько под-
линного героизма было в этом повседневном и бесцельном насилии над со-
бой.
Из всех ее окружающих только один человек, казалось ей, смутно дога-
дывался о том, каково у нее на душе, догадывался лишь потому, что следил
за ней. Она чувствовала, что он непрерывно занят ею; как она - им, и эта
уверенность заставляла ее быть постоянно настороже. Так они день и ночь
выслеживали и подкарауливали друг друга, и каждый старался выведать тай-
ну другого и понадежнее скрыть свою. Муж тоже изменился за последнее
время. Грозная следовательская суровость первых дней уступила место лю-
бовному вниманию, невольно напоминавшему Ирине ту пору, когда он был же-
нихом. Он обращался с - ней словно с больной, смущая ее своей заботли-
востью. У нее сердце замирало, когда она видела, как он чуть не подска-
зывает ей спасительное слово, как старается сделать признание заманчиво
легким; она понимала его намерение, была ему благодарна и радовалась его
доброте. Но вместе с теплым чувством росло и чувство стыда, которое ско-
вывало ей уста сильнее, чем прежнее недоверие.
В один из этих дней он заговорил открыто, глядя ей прямо в глаза. Она
вернулась домой и уже из передней услышала громкий разговор; резкий, ре-
шительный голос мужа и ворчливая скороговорка бонны перемежались со
всхлипываниями. Сначала она испугалась. Стоило ей услышать дома громкий,
взволнованный разговор, как она вся съеживалась. На все выходящее за
пределы обыденности она теперь отзывалась страхом, щемящим страхом, что
письмо уже пришло и тайна разоблачена. Открыв дверь, она прежде всего
бросала на лица домашних торопливый взгляд, жадно вопрошающий, не случи-
лось ли чего в ее отсутствие не разразилась ли уже катастрофа. Но тут
она почти сразу же успокоилась, поняв, что это просто детская ссора и
нечто вроде импровизированного судебного разбирательства. Как-то на днях
одна из теток подарила мальчику пеструю игрушечную лошадку, что вызвало
зависть у младшей сестренки, получившей подарки похуже. Она пыталась
предъявить свои права на лошадку, да так настойчиво, что брат запретил
ей вообще трогать игрушку; тогда она сперва раскричалась, а потом затаи-
лась в злобном, упрямом молчании. Но наутро лошадки вдруг не ехало; как
ни искал ее мальчуган, она бесследно исчезла, пока пропажу случайно не
обнаружили в печке: деревянные части ее были разломаны, пестрая шкурка
содрана, а внутренности выпотрошены. Подозрение естественным образом па-
ло на девочку - мальчуган с ревом бросился к отцу жаловаться на обидчи-
цу, и только что начался допрос.
Суд длился недолго. Девчурка сперва запиралась, правда с конфузливо
опущенными глазками и предательской дрожью в голосе; бонна свиде-
тельствовала против нее, она слышала, как девочка в пылу досады грози-
лась выбросить лошадку за окно, что малютка тщетно пыталась отрицать,
потом произошла маленькая сценка со слезами ребячьего отчаяния. Ирена
