сняла с него костюм и принесла ему курточку потеплее, бабушка спрашива-
ла, не голоден ли он, не хочет ли чего-нибудь; все наперебой ухаживали
за ним, а когда заметили, что это его смущает, оставили в покое. С нас-
лаждением чувствовал он себя снова ребенком: он отверг это чувство и
жестоко тосковал по нему, и теперь со стыдом вспоминал о своем дерзком
поползновении - променять все привилегии детства на обманчивую радость
одиночества.
В соседней комнате зазвонил телефон. Он слышал голос своей матери,
слышал отрывочные слова: "Эдгар... вернулся... приезжай... последним по-
ездом", и удивлялся, что она не накинулась на него, а только обняла и
как-то странно посмотрела ему в глаза. Чувство раскаяния говорило в нем
все сильнее, и охотнее всего он сбежал бы от забот бабушки и тети и по-
дошел к матери попросить у нее прощения; с полным смирением ей одной он
сказал бы, что хочет опять быть ребенком и будет слушаться. Но едва он
поднялся, бабушка в страхе спросила:
- Куда ты?
Он остановился, пристыженный. Стоит ему пошевелиться, как они уже пу-
гаются, боятся, что он опять убежит. Откуда им знать, что он горько рас-
каивается в своем бегстве!
Стол был накрыт, ему принесли наскоро приготовленный ужин. Бабушка
сидела рядом с ним и не спускала с него глаз. Она, тетя и горничная как
бы заключили его в круг сердечного тепла и тихого уюта, и он испытывал
блаженное чувство успокоения. Его смущало только то, что мать не входила
в комнату. Если бы она знала, как искренне он смирился, она бы, навер-
ное, пришла!
С улицы послышался стук колес, у ворот остановилась коляска. Все так
заволновались, что встревожился и Эдгар. Бабушка вышла, из темного сада
донеслись громкие голоса, и вдруг он понял, что приехал отец. Эдгар с
испугом заметил, что он опять остался один в комнате; даже минута одино-
чества страшила его. Отец был строг, только его одного Эдгар действи-
тельно боялся. Он прислушался: отец был явно взволнован, он говорил
громко и сердито. Ему отвечали успокаивающие голоса бабушки и матери, -
по-видимому, они старались смягчить его. Но голос отца оставался суровым
и твердым, твердым, как его шаги, которые звучат все ближе и ближе, -
они уже в соседней комнате, вот уже у самой двери; сильный толчок - и
дверь распахивается настежь.
Отец Эдгара был высокого роста. И невыразимо маленьким показался себе
мальчик, когда в комнату торопливо вошел взволнованный, не на шутку рас-
серженный отец.
- Что это ты вздумал, скверный мальчишка? Как ты посмел так напугать
маму?
Голос его звучал гневно, и руки беспокойно двигались. За ним тихо
вошла мать Эдгара. Лицо у нее было расстроенное.
Эдгар не отвечал. Ему хотелось сказать что-нибудь в свое оправдание;
но как объяснить, что его обманули и побили? Поймет ли отец?
- Что же ты молчишь? Язык проглотил? В чем дело? Говори, не бойся.
Отчего ты убежал? Должна же быть какая-нибудь причина! Тебя кто-нибудь
обидел?
Эдгар медлил. Нахлынувшие воспоминания снова пробудили в нем гнев, он
уже готов был все рассказать. И тут он увидел - сердце у него замерло, -
что мать за спиной отца делает ему какие-то таинственные знаки. Он их
сразу не понял. Но она посмотрела на него, и он прочел в ее глазах
мольбу. Тихо, тихо она подняла руку и прижала палец к губам.
И внезапно мальчика охватило огромное, неимоверное чувство счастья.
Он понял, что она просит его сохранить тайну и что от слов, которые сор-
вутся с его детских уст, зависит ее судьба. Все существо его пронизала
бурная радость, он себя не помнил от гордости: его мать доверилась ему.
Он принесет себя в жертву, он еще преувеличит свою вину, - тогда она
увидит, что на него можно положиться, как на взрослого. Он собрался с
силами:
- Нет, нет... не было никакой причины. Мама была очень добрая, а я не
слушался, я плохо себя вел... и вот... я убежал, я боялся.
Отец изумленно посмотрел на него. Менее всего он ожидал такого приз-
нания. Гнев его немного остыл.
- Это хорошо, что ты сам сожалеешь... Не будем сейчас говорить об
этом. Я вижу, ты сам понял... Смотри, чтобы этого больше не было.
Он помолчал, глядя на сына. Голос его смягчился.
- Какой ты бледный! Но мне кажется, ты еще вырос. Надеюсь, ты больше
не будешь делать такие глупости. Ты ведь уже не маленький, пора бы стать
умней.
Эдгар, не отрываясь, смотрел на свою мать. Что-то блеснуло в ее гла-
зах. Или это просто отблеск лампы? Нет, в самом деле что-то блестит,
влажное и светлое, а на губах играет благодарная улыбка. Потом его пос-
лали спать, но это его не огорчило, он даже рад был остаться один: ему
есть о чем подумать, - столько новых и пестрых впечатлений! Все горе
последних дней забылось, он весь был во власти своего первого в жизни
переживания, и сердце сладко замирало от предчувствия грядущих событий.
За окном во мраке ночи шумели деревья, но он уже не испытывал страха.
Все тревоги его исчезли, с тех пор как он узнал, как богата жизнь. Се-
годня он впервые увидел действительность во всей ее наготе, не прикрытую
тысячью обольщений детства, ощутил ее неизъяснимую, влекущую красоту. Он
никогда не думал, что за один день можно испытать так много и горя и
счастья, столько разных, быстро сменяющихся чувств, и его радовала
мысль, что предстоит еще много таких дней, что впереди целая жизнь, ко-
торая откроет ему все свои сокровища. Сегодня он впервые смутно предуга-
дал многообразие жизни, впервые, казалось ему, он понял человеческую
природу, понял, что люди нуждаются друг в друге - даже когда мнят себя
врагами, - и что сладостно быть любимым ими. Он ни о чем и ни о ком не
мог думать с ненавистью, ни в чем не раскаивался, и даже для барона, для
этого соблазнителя, злейшего своего врага, он нашел в душе новое чувство
признательности: это он распахнул перед ним двери в мир первых пережива-
ний.
Было радостно лежать в темноте и предаваться таким думам, уже сливаю-
щимися со сновидениями. Еще минута - и он бы заснул. Но вдруг ему почу-
дилось, что отворилась дверь и кто-то тихо вошел. Сначала он не поверил
себе и не поднял отяжелевших от дремоты век. Но вот чье-то теплое дыха-
ние коснулось его лица, и он понял, что это его мать. Она целовала его и
ласково гладила по голове. Он чувствовал ее поцелуи и ее слезы; отвечая
на ласки, он принимал их как знак примирения и благодарности за его мол-
чание. Только позже, много лет спустя, он понял, что эти немые слезы бы-
ли обетом стареющей женщины принадлежать только ему, своему ребенку, по-
нял, что это был отказ от себялюбивых желаний, прощанье с надеждой на
пылкую страсть. Он не знал, что она ему благодарна и за то, что он спас
ее от опасного приключения, и что, обнимая его, она завещала ему на всю
его будущую жизнь горькое и сладостное бремя любви. Всего этого мальчик
не понял тогда, но он чувствовал, что нет большего блаженства, чем быть
любимым, и что любовью матери он уже приобщился к великой тайне мира.
Когда она уже отняла руку и, еще раз поцеловав его, тихо вышла, на
губах у него осталось ощущение ее теплого дыхания. И сердце его сладко
заныло от желания еще много раз прижиматься к мягким губам и чувствовать
ласку нежной руки, но это вещее предвидение жгучей тайны было уже зату-
манено сном. Еще раз промелькнули перед ним пестрые картины последних
часов, еще раз заманчиво раскрылась перед ним книга его юности. Потом
мальчик заснул. Так начался для него более глубокий сон - сон его жизни.
ЛЕТНЯЯ НОВЕЛЛА
Август прошлого года я провел в Каденаббии, одном из тех местечек на
берегу озера Комо, которые так укромно притаились между белых вилл и
темных деревьев. Даже в самые шумные весенние дни, когда толпы туристов
из Белладжио и Менаджио наводняют узкую полоску берега, в городке царят
мир и покой, а теперь, в августовский зной, это была сама тишина, благо-
ухающая и солнечная. Отель был почти пуст - немногочисленные обитатели
его с недоумением взирали друг на друга, не понимая, как можно избрать
местом летнего отдыха этот заброшенный уголок, - а каждое утро, встреча-
ясь за столом, изумлялись, почему никто до сих пор не уехал. Особенно
удивлял меня один уже немолодой человек, чрезвычайно представительный и
элегантный, нечто среднее между английским лордом и парижским щеголем.
Он не занимался водным спортом и целые дни просиживал на одном месте,
задумчиво провожая глазами струйку дыма своей сигареты или перелистывая
книгу. Два несносно скучных, дождливых дня и явное дружелюбие этого гос-
подина быстро придали нашему знакомству оттенок сердечности, которой
почти не мешала разница в годах. Лифляндец по рождению, воспитывавшийся
во Франции, а затем в Англии, человек без определенных занятий и вот уже
много лет без постоянного места жительства, он - в высоком смысле - не
знал родины, как не знают ее все рыцари и пираты красоты, которые носят-
ся по городам мира, алчно вбирая в себя все прекрасное, встретившееся на
пути. По-дилетантски он был сведущ во всех искусствах, но сильнее любви
к искусству было аристократическое нежелание служить ему; он взял у ис-
кусства тысячу счастливых часов, не дав ему взамен ни одной секунды
творческого огня. Жизнь таких людей кажется ненужной, ибо никакие узы не
привязывают их к обществу и все накопленные ими сокровища, которые сла-
гаются из тысячи неповторимых и драгоценных впечатлений, обращаются в
ничто с их последним вздохом - никому не завещанные.
Однажды вечером, когда мы после обеда сидели перед отелем и смотрели,
как медленно темнеет светлое озеро, я заговорил об этом. Он улыбнулся.
- Быть может, вы не так уж неправы. А впрочем, я не дорожу воспомина-
ниями. Пережитое пережито в ту самую секунду, когда оно покидает нас.
Поэзия? Да разве она тоже не умирает через двадцать, пятьдесят, сто лет?
Но сегодня я расскажу вам кое-что; на мой взгляд это послужило бы недур-
ным сюжетом для новеллы. Давайте пройдемся. О таких вещах лучше всего
говорить на ходу.
Мы пошли по чудесной дорожке вдоль берега. Вековые кипарисы и разве-
систые каштаны осеняли ее, а в просветах между ветвями беспокойно поб-
лескивало озеро. Вдалеке, словно облако, белело Белладжио, мягко отте-
ненное неуловимыми красками уже скрывшегося солнца, а высоко-высоко над
темным холмом в последних лучах заката алмазным блеском сверкала кровля
виллы Сербелони. Чуть душноватая теплота не тяготила нас; будто ласковая
женская рука, она нежно касалась тени, наполняя воздух ароматом невиди-
мых цветов.
Мой спутник нарушил безмолвие: - Начну с признания. До сих пор я
умалчивал о том, что уже был здесь в прошлом году, именно здесь, в Каде-
наббии, в это же время года, в этом же отеле. Это, вероятно, удивит вас,
особенно после того, как я вам рассказывал, что всю жизнь избегал каких
бы то ни было повторений. Так слушайте. В прошлом году здесь было, ко-
нечно, так же пусто, как и сейчас; тот же самый господин из Милана целы-
ми днями ловил рыбу, вечером бросал ее обратно в воду и утром снова ло-
вил; затем две старые англичанки, тихого и растительного существования
которых никто не замечал; потом красивый молодой человек с очень милой
бледной девушкой - я до сих пор не верю, что они муж и жена, уж слишком
они любили друг друга. И, наконец, немецкое семейство, явно с севера
Германии: пожилая, ширококостная особа с волосами соломенного цвета, не-
красивыми, грубыми движениями, колючими стальными глазами и узким -
словно его ножом прорезали - злым ртом. С нею была ее сестра - да, бесс-
порно сестра, - те же черты, но только расплывшиеся, размякшие, одутло-
ватые. Они проводили вместе весь день, но не разговаривали между собой,
а молча склонялись над рукодельем, вплетая в узоры всю свою бездумность,
- неумолимые парки душного мира скуки и ограниченности. А с ними была
