рон, даже не спрашивая об ответе, а когда мальчик, испугавшись, что они
напрасно его искали, начал уверять, что он бежал прямым путем, и стал
расспрашивать, по какой дороге они шли, мама оборвала разговор: - Будет,
будет! Детям не полагается так много болтать.
Эдгар покраснел от досады. Это была уже вторая попытка унизить его в
глазах друга. Для чего она это делает? Зачем она так старается предста-
вить его ребенком, когда он твердо знает, что уже большой. Ясно, она за-
видует ему и хочет отнять у него друга. И это, наверное, она нарочно по-
вела его другой дорогой. Но он не позволит, чтобы с ним так обращались,
- он ей это докажет. Он сумеет постоять за себя. И Эдгар решил ни слова
не говорить с ней сегодня за столом и обращаться только к другу.
Но эта уловка не удалась. Случилось то, чего он меньше всего ожидал:
никто не заметил, что он дуется. Да они и его самого как будто не заме-
чали, а ведь еще вчера разговор вертелся только вокруг него; теперь они
разговаривали между собой, шутили, смеялись, точно его и не было, точно
он свалился под стол. Кровь бросилась ему в лицо, комок подступал к гор-
лу, дышать стало трудно. С горечью думал он о своем бессилии. Значит, он
должен спокойно сидеть и смотреть, как мать отнимает у него друга -
единственного человека, которого он любит, - и ничего не может сделать
против этого, кроме как молчать. Ему хотелось встать со стула и ударить
кулаками по столу - хотя бы для того, чтобы напомнить им о себе. Но он
сдержался, только положил нож и вилку и не дотронулся до еды. Однако и
это долго оставалось незамеченным, и лишь когда подали последнее блюдо,
мать обратила внимание, что он не ест, и спросила, не болен ли он. "Про-
тивно, - подумал он, - у нее только одна мысль, не болен ли я, все ос-
тальное ей безразлично". Он сухо ответил, что ему не хочется есть, и она
этим удовлетворилась. Ничем, решительно ничем не мог он привлечь к себе
внимание. Барон как будто совсем забыл о нем, по крайней мере он не ска-
зал ему ни слова. Слезы жгли Эдгару глаза, и он даже прибегал к детской
хитрости - закрывался салфеткой, чтобы никто не увидел, как эти унизи-
тельные ребячьи слезы текут по лицу, оставляя на губах соленый вкус. На-
конец, обед кончился, и он вздохнул свободно.
Во время обеда мать предложила совместную поездку в Мариа-Шутц. Услы-
шав это, Эдгар закусил губу. Ни на минуту она не оставит его наедине с
другом. Но как же он возненавидел ее, когда она сказала, вставая из-за
стола: - Эдгар, ты забудешь все, что проходили в школе, ты бы посидел
немного дома и позанимался. - Эдгар сжимал маленькие кулаки. Опять она
унижает его перед другом, опять напоминает, что он еще ребенок, что он
должен ходить в школу и что его только терпят среди взрослых. Но на этот
раз ее намерение было слишком явно, - он даже не ответил и повернулся к
ней спиной.
- Ну вот, уж и обиделся, - проговорила она с улыбкой и обратилась к
барону: - Неужели так страшно посидеть часок над уроками?
И тут - сердце мальчика словно застыло и оцепенело - барон, который
называл себя его другом, барон, который смеялся над тем, что он слишком
комнатный, сказал: - Позаниматься часок-другой не помешало бы.
Что это - уговор? Неужели они правда в союзе против него? Глаза
мальчика вспыхнули от гнева. - Папа запретил мне заниматься. Папа хочет,
чтобы я здесь поправился, - бросил он, со всей гордостью своей болезнью,
в отчаянии цепляясь за авторитет отца. Это прозвучало как угроза. И вот
что удивительно: его слова в самом деле смутили обоих. Мать отвернулась
и в волнении забарабанила пальцами по столу. Наступило неловкое молча-
ние. - Как хочешь, Эди, - проговорил, наконец, барон, принужденно улыба-
ясь. - Мне экзаменов не сдавать, я давно провалился по всем предметам.
Но Эдгар не улыбнулся шутке барона, а посмотрел на него таким испыту-
ющим пристальным взглядом, как будто хотел заглянуть ему в самую душу.
Что случилось? Что-то изменилось в их отношениях, и мальчик не мог по-
нять причины. Он отвел глаза. В его сердце торопливо и дробно стучал мо-
лоточек - первое подозрение.
ЖГУЧАЯ ТАЙНА
"Что с ними? - думал мальчик, сидя напротив них в быстро катившейся
коляске. - Почему они со мной не такие, как раньше? Почему мама не смот-
рит мне в глаза? Почему он все шутит со мной и ломается? Они не разгова-
ривают со мной, как вчера и позавчера. У них даже лица какие-то другие.
У мамы такие красные губы - верно, она их накрасила. Этого я еще никогда
не видел. А он все морщит лоб, как будто его обидели. Я им ничего не
сделал, не сказал ни слова. Почему же они сердятся? Нет, не во мне дело,
они сами не такие друг с другом, как раньше. Как будто они натворили
что-то и боятся об этом говорить. Они не болтают, как вчера, не смеются,
им будто стыдно, они что-то скрывают. У них есть какая-то тайна, которую
они не хотят мне выдать. Я должен раскрыть эту тайну во что бы то ни
стало. Я знаю - это, должно быть, то же самое, из-за чего взрослые всег-
да захлопывают двери передо мной, о чем пишут в книгах и поют в операх,
когда женщины и мужчины протягивают друг к другу руки, обнимаются, а по-
том отталкивают друг друга. Должно быть, это вроде того, что было с моей
француженкой, когда она поссорилась с папой и ей отказали. Все это,
по-моему, одно и то же, только я не знаю, почему. Если бы узнать, уз-
нать, наконец, эту тайну, завладеть ключом, который откроет все двери,
перестать быть ребенком, от которого все прячут и скрывают, не давать
больше себя обманывать! Теперь или никогда! Я вырву у них эту тайну, эту
страшную тайну!"
На лбу у него прорезалась морщинка. Худенький двенадцатилетний
мальчик, застывший в глубоком раздумье, казался почти стариком; ни разу
не взглянул он на расцвеченный яркими красками пейзаж, на горы, зеленею-
щие свежей хвоей сосновых лесов, на долины в еще робком сиянии запозда-
лой весны. Он видел только свою мать и барона, сидевших против него в
коляске, он словно пытался своим горячим взором, как удочкой, выловить
тайну из поблескивающих глубин их глаз. Ничто так не оттачивает ум, как
мучительное подозрение, ничто с такой силой не поощряет работу незрелого
разума, как след, теряющийся в потемках. Иногда только тоненькая дверь
отделяет детей от мира, который мы называем реальным миром, и случайный
порыв ветра может распахнуть ее перед ними.
Эдгар вдруг почувствовал, что он еще никогда так близко не подходил к
неведомому, к великой тайне; она была здесь, перед ним, пока еще не
раскрытая, не разгаданная, но совсем, совсем близко от него. Это волно-
вало его и сообщало ему необычную, торжественную серьезность. Ибо он бе-
зотчетно угадывал, что стоит на рубеже своего детства.
Мать Эдгара и барон чувствовали это глухое сопротивление, не подозре-
вая, что оно исходит от сидящего против них мальчика. Им было тесно и
неловко втроем в коляске. Темные, горевшие беспокойным огнем глаза Эдга-
ра стесняли их. Они почти не решались говорить, не решались смотреть
друг на друга. К прежней легкой светской беседе путь был закрыт, они
слишком втянулись в тон иносказаний, под которым скрывается тайный тре-
пет нескромных вожделений. Разговор не завязывался; они то и дело умол-
кали, словно споткнувшись о препятствие, начинали снова и опять умолка-
ли, подавленные упорным молчанием мальчика.
Особенно тягостно было его мрачное молчание для матери. Она осторожно
взглянула на него, увидела его плотно сжатые губы и впервые с испугом
заметила, как он похож на своего отца в минуты раздражения или досады.
Напоминание о муже было очень неприятно сейчас, когда она увлеклась лю-
бовной игрой. Бледный темноглазый мальчик с нахмуренным лбом и насторо-
женным взглядом казался ей зловещим призраком, стражем ее совести, и от-
того что он сидел так близко от нее в тесноте коляски, его присутствие
вдвойне угнетало ее. Вдруг Эдгар поднял взгляд, и в то же мгновение и он
и она опустили глаза: впервые в жизни мать и сын почувствовали, что сле-
дят друг за другом. До сих пор они слепо доверяли друг другу, но теперь
что-то изменилось, что-то встало между ними. Впервые в жизни они наблю-
дали друг друга со стороны, отделяли свою судьбу от судьбы другого - уже
с затаенной ненавистью, столь новой для них, что они еще не смели соз-
наться себе в этом.
Все трое облегченно вздохнули, когда коляска остановилась перед гос-
тиницей. Прогулка не удалась. Это чувствовали все, но никто не решался
высказать. Эдгар первый выпрыгнул из коляски. Его мать, под - предлогом
головной боли, поспешно поднялась к себе. Она очень устала, и ей хоте-
лось побыть одной. Эдгар и барон остались внизу. Барон расплатился с ку-
чером, посмотрел на часы и направился в вестибюль, не обращая внимания
на мальчика. Стройный, изящный, он прошел мимо него своей легкой, упру-
гой походкой, которая так пленяла Эдгара, что он еще вчера пытался под-
ражать ей перед зеркалом. Он прошел мимо Эдгара, даже не взглянув на не-
го. Очевидно, он забыл о мальчике, оставил его стоять возле коляски с
лошадьми, как будто ему нет до него никакого дела.
Когда Эдгар увидел, с каким равнодушием от него уходит тот, кого он,
несмотря ни на что, все еще боготворил, отчаяние охватило его. Ушел, да-
же не задев его плащом, не сказав ни слова. За что? Он не чувствовал за
собой никакой вины. Самообладание, стоившее ему такого труда, изменило
ему; насильно поддерживаемое бремя собственного достоинства соскользнуло
с его слабых плеч, и он опять стал ребенком - беспомощным, покорным, ка-
ким был еще вчера. Против своей воли, уступая внезапному непреодолимому
порыву, он догнал барона, загородил ему дорогу к лестнице и, весь дрожа,
сказал сдавленным голосом, едва удерживая слезы:
- Что я вам сделал, что вы меня и знать не хотите? Почему вы со мной
обращаетесь, как с чужим? И мама тоже. Почему вы всегда отсылаете меня?
Разве я вам мешаю или я в чем-нибудь виноват?
Барон смутился. В голосе мальчика было что-то, что его пристыдило,
тронуло. Ему стало жаль простодушного мальчугана. - Эди, ты дурачок!
Просто я сегодня не в духе. А ты хороший мальчик, и я тебя очень люблю.
- Он крепко потрепал Эдгара за вихор, но отвернулся, чтобы не смотреть в
полные слез молящие детские глаза. Комедия, которую он разыгрывал, начи-
нала его тяготить. Ему стало совестно, что он с таким холодным расчетом
возбудил к себе любовь этого ребенка, и больно было слушать его то-
ненький, вздрагивающий от затаенных рыданий голос. - Ступай наверх, Эди,
а вечером мы опять будем дружить, вот увидишь, - сказал он примири-
тельно.
- И вы скажете маме, чтобы она не отсылала меня спать? Правда?
- Скажу, Эди, скажу, - улыбнулся барон. - А теперь иди, мне нужно пе-
реодеться к обеду.
Эдгар, успокоенный, поднялся к себе. Но скоро в его сердце опять зас-
тучал молоточек. Со вчерашнего дня он стал старше на несколько лет; не-
ведомый гость - недоверие - уже прочно поселился в его детском сердце.
Он ждал. Ведь скоро все должно было решиться. За обедом они сидели
втроем. Время подошло к девяти часам, но мать не посылала его спать. Это
встревожило его. Почему она, вопреки обыкновению, как раз сегодня позво-
ляет ему так долго оставаться внизу? Уж не сказал ли барон об их угово-
ре? Он уже горько раскаивался в том, что побежал за бароном и так довер-
чиво излил ему душу. В десять часов его мать вдруг поднялась и прости-
лась с бароном. И странно: видимо, и он не удивился такому раннему уходу
и не удерживал ее. Все громче стучал молоточек в груди мальчика.
Наступил решительный момент. Он, как ни в чем не бывало, без возраже-
ний последовал за матерью. Но дойдя до двери, он вдруг поднял глаза. И в
эту секунду он поймал улыбающийся взгляд матери, брошенный через его го-
лову в сторону барона, - взгляд, изобличавший тайный сговор. Итак, барон
