мать в комнату фрейлейн, там они шепчутся о чем-то. Дети стоят за
дверью, но подслушивать не решаются. Они боятся отца: таким они его еще
никогда не видали.
Мать выходит из комнаты с заплаканными глазами, очень расстроенная.
Дети, испуганные и смятенные, невольно подбегают к ней с вопросами. Но
она резко останавливает их:
- Идите в школу, вы опоздаете.
И девочки покорно уходят. Как во сне, сидят они на уроках четыре,
пять часов, но не слышат ни слова. Потом опрометью бегут домой.
Там все по-старому, только чувствуется, что всех угнетает одна страш-
ная мысль. Никто ничего не говорит, но все, даже прислуга, глядят как-то
странно. Мать идет девочкам навстречу. Она, видимо, приготовилась к раз-
говору с ними.
- Дети, - начинает она, - ваша фрейлейн больше не вернется, она...
Слова застревают у нее в горле. Сверкающие глаза девочек так грозно
впились ей в лицо, что она не осмеливается солгать. Она отворачивается и
торопливо уходит, спасается бегством в свою комнату.
После обеда вдруг появляется Отто. Его вызвали, для него оставлено
письмо. Он тоже бледен. Растерянно озирается. Никто с ним не заговарива-
ет. Все избегают его. Он видит забившихся в угол девочек и хочет с ними
поздороваться.
- Не подходи ко мне! - говорит одна, содрогаясь от отвращения. Другая
плюет перед ним на пол. Смущенный, оробевший, он слоняется по комнатам.
Потом исчезает.
Никто не разговаривает с детьми. Они сами тоже хранят молчание. Блед-
ные, испуганные, они бродят из комнаты в комнату; встречаясь, смотрят
друг на друга заплаканными глазами и не говорят ни слова. Они знают те-
перь все. Они знают, что им лгали, что все люди могут быть дурными и
подлыми. Родителей они больше не любят, они потеряли веру в них. Они
знают, что никому нельзя доверять. Теперь вся чудовищная тяжесть жизни
ляжет на их хрупкие плечи. Из веселого уюта детства они как будто упали
в пропасть. Они еще не могут постигнуть всего ужаса происшедшего, но
мысли их прикованы к нему и грозят задушить их. На щеках у них выступили
красные пятна, глаза злые, настороженные. Они ежатся, точно от холода,
не находя себе места. Никто, даже родители, не решается к ним подсту-
питься, так гневно они смотрят на всех. Безостановочное блуждание по
комнатам выдает терзающее их волнение, и, хотя они не говорят друг с
другом, пугающая общность между ними ясна без слов. Это молчание, непро-
ницаемое, ни о чем не спрашивающее молчание, упрямая, замкнувшаяся в се-
бе боль, без криков и без слез, внушает страх и отгораживает их от всех
остальных. Никто не подходит к ним, доступ к их душам закрыт - быть мо-
жет, на долгие годы. Все чувствуют в них врагов, врагов беспощадных, ко-
торые больше не умеют прощать. Ибо со вчерашнего дня они уже не дети.
В один день они стали взрослыми. И только вечером, когда они остались
одни, во мраке своей комнаты, пробуждается в них детский страх-страх пе-
ред одиночеством, перед призраком умершей, и еще другой, вещий страх -
перед неизвестным будущим. Среди общего смятения позабыли вытопить их
комнату. Дрожа от холода, они ложатся в одну постель, тонкими детскими
руками крепко обнимают друг друга, прижимаются друг к другу своими ху-
денькими, еще не расцветшими телами, как бы ища защиты от охватившего их
страха. Они все еще боятся заговорить. Наконец, младшая разражается сле-
зами, и старшая горько рыдает вместе с ней. По их лицам, мешаясь, текут
горячие слезы - сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Сжимая
друг друга в объятиях, грудь с грудью, они горько плачут и содрогаются
от рыданий. Обе они - одна боль, одно тело, плачущее во мраке. Они опла-
кивают уже не свою фрейлейн, не родителей, которые потеряны для них, ими
владеет ужас - страх перед тем, что их ждет в неведомом мире, в который
они бросили сегодня первый испуганный взгляд. Их страшит жизнь, в кото-
рую они вступают, таинственная и грозная, как темный лес, через который
они должны пройти.
Мало-помалу чувство страха туманится, сменяется дремотой, утихают ры-
дания. Их ровное дыхание сливается воедино, как сливались только что их
слезы, и, наконец, они засыпают.
ЖГУЧАЯ ТАЙНА
ПАРТНЕР
Паровоз хрипло засвистел: поезд достиг Земмеринга. Черные вагоны на
минуту останавливаются в серебристом высокогорном свете, несколько пас-
сажиров входят, другие выходят, перекликается сердитые голоса, и уже
снова свистит впереди осипшая машина, увлекая за собой в пещеру туннеля
черную громыхающую цепь. Опять вокруг расстилается чисто выметенный
влажным ветром ясный, мирный ландшафт.
Один из прибывших - молодой человек, выгодно отличавшийся от других
изяществом одежды и легкой, непринужденной походкой, обогнав всех ос-
тальных, первым нанял фиакр и поехал в гостиницу. Лошади не спеша затру-
сили по крутой горной дороге. В воздухе чувствовалась весна. В небе пор-
хали облака, белые, резвые, какими они бывают только в мае и июне, ког-
да, беспечные, юные, они мчатся, играя, по синей дороге, то прячутся за
высокие горы, то обнимаются и убегают, то сжимаются в платочек, то раз-
рываются на полоски и, наконец, дурачась, нахлобучивают белые шапки на
вершины гор. Не отставал от них и ветер: он так буйно раскачивал тощие,
еще влажные после дождя деревья, что они похрустывали суставами и, слов-
но искры, рассыпали тысячи капель. Порою с вершин доносился свежий запах
снега, и тогда воздух становился одновременно и сладким и терпким. Все
на небе и на земле было полно движения и нетерпеливо бродивших сил. Ло-
шади, пофыркивая, весело бежали теперь под гору, далеко разносился звон
их бубенцов.
В гостинице молодой человек первым делом просмотрел список приезжих,
но тут же отложил его. "Зачем собственно я приехал сюда? - с досадой
спросил он себя. - Сидеть тут на горе, без общества - это, право, хуже,
чем в канцелярии. Очевидно, я приехал не то слишком рано, не то слишком
поздно. Вот всегда так - не везет с отпуском. Ни одной знакомой фамилии
не нашел. Хоть бы какие-нибудь женщины, на худой конец - маленький, не-
винный флирт, чтобы не проскучать всю неделю".
Молодой человек - барон, принадлежавший к не слишком родовитой семье
австрийской чиновной знати, - служил в правительственном учреждении; в
отдыхе он не нуждался, но взял недельный отпуск потому, что все коллеги
выхлопотали себе весенние каникулы, и он тоже пожелал воспользоваться
этим правом.
Его нельзя было назвать пустым малым, но без общества он жить не мог;
всеобщий любимец, повсюду принимаемый с распростертыми объятиями, он не
переносил одиночества и отлично знал это. Не имея ни малейшей склонности
оставаться наедине с самим собою, он по возможности избегал этих встреч,
ибо отнюдь не стремился к более близкому знакомству со своей особой. Он
знал, что ему нужно соприкосновение с людьми, чтобы могли развернуться
все его таланты - его любезность, его темперамент; в одиночестве он был
холоден и бесполезен, как спичка в коробке.
Он слонялся по пустому вестибюлю, то рассеянно перелистывал журналы,
то заходил в гостиную, садился за рояль и наигрывал вальс, - но ритм ему
не давался. Наконец, раздосадованный, он уселся у окна и стал смотреть,
как медленно спускались сумерки и из-за сосен, клубясь, подымался седой
туман. Так убил он, злясь и нервничая, целый час, потом отправился в
столовую.
Там было занято всего несколько столиков; он быстро окинул их взором.
Тщетно! Ни одного знакомого. Вон там - он небрежно ответил на поклон -
берейтор с ипподрома да еще одно знакомое лицо с Рингштрассе - и больше
никого. Ни одной женщины, никакой надежды хотя бы на мимолетное приклю-
чение. Это еще больше обозлило его. Он принадлежал к числу тех молодых
людей, которые благодаря своей красивой наружности пользуются успехом и
всегда готовы к новым победам, всегда ищут новых приключений; их ничто
не смущает, ибо все заранее рассчитано, ни одна добыча не ускользнет от
них; уже первый взгляд, который они бросают на женщину, оценивает ее с
этой стороны - будь то жена друга или ее горничная. Про таких людей час-
то говорят с презрительной усмешкой, что они охотники за женщинами, не
отдавая себе отчета, как метко это сказано, ибо они с неменьшей страстью
и жестокостью, чем охотники за дичью, выслеживают, травят свою жертву.
Они всегда начеку, всегда готовы идти по следу, куда бы он их ни завел.
В них всегда тлеет огонь, но это не жар любящего сердца, а страсть игро-
ка, холодная, расчетливая и опасная. Среди таких людей есть упорные, для
которых не только юность, но вся жизнь до старости - сплошная цепь лю-
бовных похождений; их день распадается на сотни мелких чувственных впе-
чатлений - беглый взгляд, мимолетная улыбка, прикосновение к колену со-
седки, - а год - опять-таки на сотни таких дней; погоня за женщинами -
вот их единственный и постоянный стимул к жизни.
Здесь не было партнера для игры, барон сразу увидел это. Нет большей
досады для игрока, в предвкушении выигрыша сидящего за зеленым столом с
картами в руках, как тщетное ожидание партнера. Барон потребовал газету.
Его хмурый взгляд скользил по строчкам, но мысли дремали и точно пьяные
спотыкались снова.
Вдруг он услышал позади себя шелест платья и голос, проговоривший
укоризненно и жеманно: - Mais tais-toi done, Edgar [1].
Мимо его стола прошумело шелковое платье и проплыла высокая, пышная
фигура; за ней шел маленький, бледный мальчуган в черном бархатном кос-
тюме, бросивший на барона любопытный взгляд. Они сели против него за ос-
тавленный для них стол. Мальчик явно старался вести себя чинно, но, судя
по беспокойному блеску его черных глаз, это давалось ему нелегко. Дама -
барон смотрел только на нее - была одета хорошо, со вкусом и принадлежа-
ла к тому типу женщин, который особенно нравился барону: несколько пол-
ная еврейка, в расцвете зрелой красоты, видимо с огоньком, но умеющая
скрывать это под маской возвышенной меланхолии. Ему еще не удалось заг-
лянуть в ее глаза, и он восхищался пока лишь красивым изгибом бровей,
точеным носом, который хотя и выдавал ее происхождение, но своей благо-
родной формой сообщал профилю изящество и пикантность. Волосы, как и все
в ее полной фигуре, отличались чрезвычайной пышностью. Несомненно, это
была женщина, пресыщенная поклонением, уверенная в себе и в своих чарах.
Тихим голосом она заказывала обед и делала замечания мальчику, бренчав-
шему вилкой, - все это с видимым безразличием, как будто не замечая ос-
торожного, подкрадывающегося взгляда барона, хотя именно это неотступное
внимание было причиной ее изысканного поведения за обедом.
Хмурое лицо барона мигом просияло, складки разгладились, невидимый
ток пробежал по нервам, мускулы напряглись, вся его фигура ожила, глаза
заблестели. Он сам был немного похож на тех женщин, которым необходимо
присутствие мужчины для того, чтобы проявить все свое обаяние. Энергия
его пробуждалась только от предвкушения любовной интриги. Так было и
сейчас - охотник почуял добычу. Он вызывающе искал ее взгляда, не раз
скользнувшего по его лицу, но не дававшего ясного ответа на его вызов.
Ему казалось, что губы ее складываются в чуть заметную улыбку, но все
это было неопределенно, и эта неопределенность еще больше разжигала его.
Единственное, что подавало надежду, - это ее взгляд, упорно смотревший
мимо него, - он чувствовал в нем противодействие и в то же время смуще-
ние, - и еще нарочитый, рассчитанный на зрителя тон разговора с ребен-
ком. Он чуял за ее слишком подчеркнутым спокойствием легкую тревогу. Сам
он тоже был взволнован: игра началась. Он не торопился с обедом; в тече-
ние получаса он почти не отрывал глаз от этой женщины, пока не изучил
каждую черту ее лица, не проследил взглядом каждую линию ее полной фигу-
ры. За окнами сгущались душные сумерки, лес судорожно вздыхал, словно
