усиленно готовиться, а тут ему мешают работать. Он наймет себе где-ни-
будь комнату на один-два месяца, пока не кончатся экзамены.
Девочек охватывает неистовое волнение. Они угадывают тайную связь
этого события со вчерашним разговором, своим обостренным инстинктом чуют
какую-то подлость, трусливое бегство. Когда Отто прощается с ними, они
дерзко поворачиваются к нему спиной. Но исподтишка следят за ним, когда
он подходит к фрейлейн. У фрейлейн дрожат губы, но она спокойно, не го-
воря ни слова, подает ему руку.
За последние дни девочек точно подменили. Они не играют, не смеются,
глаза утратили веселый, беззаботный блеск. Ими владеют беспокойство и
растерянность, угрюмое недоверие ко всем окружающим. Они больше не верят
тому, что им говорят, в каждом слове подозревают ложь или умысел. Целыми
днями они высматривают и наблюдают, следят за каждым движением, ловят
каждый жест, каждую интонацию. Как тени они бродят по комнатам, подслу-
шивают у дверей, пытаясь что-нибудь узнать; со всей страстью силятся они
стряхнуть с себя темную сеть загадок и тайн или бросить хоть один взгляд
сквозь нее на мир действительности. Детская вера - эта счастливая, без-
мятежная слепота - покинула их. А кроме того, они предчувствуют, что это
еще не конец, что надо ждать развязки, и боятся упустить ее. С тех пор
как дети знают, что они опутаны ложью, они стали придирчивы, подозри-
тельны, сами начали хитрить и притворяться. В присутствии родителей они
надевают на себя личину детской простоты и проявляют чрезмерную живость.
Они возбуждены, взвинчены, их глаза, прежде светившиеся мягким и ровным
блеском, теперь горят лихорадочным огнем, взгляд стал глубже, пытливее.
Они так одиноки в своем постоянном выслеживании и подглядывании, что все
сильнее привязываются друг к другу. Иногда, повинуясь внезапно вспыхнув-
шей потребности в ласке, они порывисто обнимаются или, подавленные соз-
нанием своего бессилия, вдруг начинают плакать. Без всякой, казалось бы,
причины в их жизни наступил перелом.
Среди многих обид, к которым они стали теперь очень чувствительны,
одна особенно задевает их. Точно сговорившись, обе стараются доставлять
своей опечаленной фрейлейн как можно больше радости. Уроки свои они го-
товят прилежно и тщательно, помогая друг другу; их не слышно, они не по-
дают никакого повода к жалобам, предупреждают каждое ее желание. Но
фрейлейн ничего не замечает, и им это очень больно. Она стала совсем
другой в последнее время. Часто, когда одна из девочек обращается к ней,
она вздрагивает, как будто ее разбудили; взгляд у нее такой, точно он
медленно возвращается откуда-то издалека. Часами она сидит не двигаясь,
погруженная в раздумье. Девочки ходят на цыпочках вокруг нее, чтобы не
мешать ей; они смутно угадывают, что она думает о своем ребенке, который
гдето далеко. И все сильнее, все крепче, подымаясь из глубин пробуждаю-
щейся женственности, становится их любовь к фрейлейн, которая теперь
совсем не строгая, а такая милая и ласковая. Ее обычно быстрая и горде-
ливая походка стала смиреннее, движения осторожнее, и во всем этом дети
усматривают признаки печали. Слез ее они не видят, но веки ее часто
красны. Они замечают, что фрейлейн старается скрыть от них свое горе, и
они в отчаянии, что не могут ей помочь.
И вот однажды, когда фрейлейн отвернулась к окну и провела платком по
глазам, младшая, набравшись храбрости, тихонько берет ее за руку и гово-
рит: - Фрейлейн, вы такая грустная последнее время. Это не наша вина, не
правда ли?
Фрейлейн растроганно смотрит на девочку и проводит рукой по ее мягким
волосам. - Нет, дитя, нет, - говорит она, - конечно, не ваша, - и нежно
целует ее в лоб.
Так они выслеживают и наблюдают, не упуская ничего, что попадает в их
поле зрения. И вот одна из них, войдя в столовую, уловила несколько
слов. Это была всего одна фраза, - родители тотчас же оборвали разговор,
- но каждое слово вызывает у них теперь тысячу предположений. "Мне тоже
что-то показалось, - сказала мать, - я учиню ей допрос". Девочка сначала
отнесла это к себе и, полная тревоги, бросилась к сестре за советом и
помощью. Но за обедом они замечают, что родители испытующе посматривают
на задумчивое лицо фрейлейн, а потом переглядываются между собой.
После обеда мать, как бы между прочим, обращается к фрейлейн: - Зай-
дите, пожалуйста, ко мне в комнату. Мне нужно с вами поговорить. - Фрей-
лейн молча наклоняет голову. Девочки дрожат, они чувствуют: сейчас чтото
должно случиться.
И как только фрейлейн входит в комнату матери, они бегут вслед за
ней. Приникать к замочной скважине, подслушивать и выслеживать - стало
для них обычным делом. Они уже не чувствуют ни неприличия, ни дерзости
своего поведения: у них только одна мысль - раскрыть все тайны, которыми
взрослые заслоняют от них жизнь.
Они подслушивают. Но до их слуха доносится только невнятный шепот. Их
бросает в дрожь. Они боятся, что все ускользнет от них.
Но вот за дверью раздается громкий голос. Это голос их матери. Он
звучит сердито и злобно.
- Что же вы думали? Что все люди слепы и никто этого не заметит? Могу
себе представить, как вы исполняли свои обязанности с такими мыслями и с
такими нравственными правилами. И вам я доверила воспитание своих доче-
рей, своих девочек! Ведь вы их совсем забросили!..
Фрейлейн, видимо, что-то возражает. Но она говорит слишком тихо, и
дети ничего не могут разобрать.
- Отговорки, отговорки! У легкомысленной женщины всегда наготове от-
говорки. Отдается первому встречному, ни о чем не думая. А там - что бог
даст. И такая хочет быть воспитательницей, берется воспитывать девочек!
Просто наглость! Надеюсь, вы не рассчитываете, что я вас и дальше - буду
держать в своем доме?
Дети подслушивают у двери. Они дрожат от страха; они ничего не пони-
мают, но их приводит в ужас негодующий голос матери; а теперь они слышат
в ответ тихие, безудержные рыдания фрейлейн. По щекам у них текут слезы,
но голос матери становится еще более грозным.
- Это все, что вы умеете - проливать слезы. Меня вы этим не возьмете.
К таким женщинам у меня нет жалости. Что с вами теперь будет, меня со-
вершенно не касается. Вы сами знаете, к кому вам нужно обратиться, я вас
даже не спрашиваю об этом. Я знаю только одно: после того, как вы так
низко пренебрегли своим долгом, вы и дня не останетесь в моем доме.
В ответ - только рыдания, отчаянные, безутешные рыдания, от которых
девочек за дверью трясет как в лихорадке. Никогда они не слышали такого
плача. И смутно они чувствуют: кто так плачет, не может быть виноватым.
Мать умолкла и, видимо, ждет. Потом она холодно говорит:
- Вот все, что я хотела вам сказать. Уложите сегодня свои вещи и
завтра утром приходите за жалованьем. Прощайте!
Дети отскакивают от дверей и спасаются в свою комнату. Что это было?
Будто молния ударила в двух шагах от них. Они стоят бледные, трепещущие.
Впервые перед ними приоткрылась действительность. И впервые они осмели-
ваются восстать против родителей.
- Это подло со стороны мамы так говорить с ней! - бросает старшая,
кусая губы.
Младшую еще пугает дерзость сестры. - Но мы ведь даже не знаем, что
она сделала, - лепечет она жалобно.
- Наверное, ничего дурного. Фрейлейн не сделает ничего дурного. Мама
ее не знает!
- А как она плакала! Мне стало так страшно.
- Да, это было ужасно. Но как мама на нее кричала! Это было подло,
слышишь, подло!
Она топает ногой. Слезы застилают ей глаза. Но вот входит фрейлейн.
Она выглядит очень усталой.
- Дети, я занята сегодня после обеда. Вы побудете одни, хорошо? На
вас ведь можно положиться? А вечером я к вам приду.
Она уходит, не замечая волнения девочек.
- Ты видела, какие у нее заплаканные глаза? Я не понимаю, как мама
могла с" ней так обойтись.
- Бедная фрейлейн!
Опять прозвучали эти слова, полные сострадания н слез. Девочки подав-
лены и растеряны. Входит мать и спрашивает, не хотят ли они покататься с
ней. Они отказываются. Мать внушает им страх. И они возмущены, что им
ничего не говорят об уходе фрейлейн. Они предпочитают остаться одни. Как
две ласточки в тесной клетке, они снуют взад и вперед, задыхаясь в душ-
ной атмосфере лжи и замалчивания. Они раздумывают, не пойти ли им к
фрейлейн - спросить ее, уговорить остаться, сказать ей, что мама не пра-
ва. Но они боятся обидеть ее. И потом им стыдно: все, что они знают, они
ведь подслушали и выследили. Нужно представляться глупыми, такими же
глупыми, какими они были две-три недели тому назад. Они остаются одни, и
весь нескончаемо долгий день они размышляют, плачут, а в ушах неотступно
звучат два страшных голоса - злобная, бессердечная отповедь матери и от-
чаянные рыдания фрейлейн.
Вечером фрейлейн мельком заглядывает в детскую и говорит им "спокой-
ной ночи". Девочки волнуются; им жаль, что она уходит, хочется что-ни-
будь еще сказать ей. Но вот, уже подойдя к двери, фрейлейн вдруг сама
оборачивается - как будто остановленная их немым желанием, - на глазах у
нее слезы. Она обнимает девочек, те плачут навзрыд; фрейлейн еще раз це-
лует их и быстро уходит.
Дети горько рыдают. Они чувствуют, что это было прощание.
- Мы ее больше не увидим! - говорит одна сквозь слезы. - Вот посмот-
ришь - когда мы завтра придем из школы, ее уже не будет.
- Может быть, мы когда-нибудь навестим ее. Тогда она, наверное, пока-
жет нам своего ребенка.
- Да, она такая добрая.
- Бедная фрейлейн! - Горестные слова звучат, как вздох о своей
собственной судьбе.
- Как же мы теперь будем без нее?
- Я никогда не полюблю другую фрейлейн.
- Я тоже.
- Ни одна не будет так добра к нам. И потом...
Она не решается договорить. Но с тех пор как они знают про ее ребен-
ка, безотчетное женское чутье подсказывает им, что их фрейлейн достойна
особенной любви и уважения. Обе беспрестанно думают об этом, и теперь
уже не с прежним детским любопытством, но с умилением и глубоким со-
чувствием.
- Знаешь что, - говорит одна из них, - мы...
- Что?
- Знаешь, мне бы хотелось порадовать чем-нибудь фрейлейн. Пусть она
знает, что мы ее любим и что мы не такие, как мама. Хочешь?
- Как ты можешь спрашивать!
- Я подумала, - она ведь очень любит белую гвоздику. Давай завтра ут-
ром, перед школой, купим цветы и поставим ей в комнату.
- Когда поставим?
- В обед.
- Ее, наверное, уже не будет. Знаешь, я лучше сбегаю рано-рано и при-
несу потихоньку, чтобы никто не видел. И мы поставим их к ней в комнату.
- Хорошо. И встанем пораньше.
Они достают копилки и честно высыпают на стол все деньги. Теперь они
повеселели, их радует мысль, что они еще смогут выразить фрейлейн свою
немую, преданную любовь.
Они встают чуть свет, с душистыми, свежими гвоздиками в дрожащих ру-
ках они стучатся в дверь к фрейлейн; но ответа нет. Решив, что фрейлейн
еще спит, они входят на цыпочках. Комната пуста, постель не смята. Вещи
разбросаны в беспорядке, на темной скатерти белеют письма.
Дети пугаются. Что случилось?
- Я пойду к маме, - решительно заявляет старшая. И без малейшего
страха, с мрачным выражением глаз, она появляется перед матерью и спра-
шивает в упор: - Где наша фрейлейн?
- Она, вероятно, у себя в комнате, - отвечает мать, с удивлением гля-
дя на дочь.
- В комнате ее нет, постель не смята. Она, должно быть, ушла еще вче-
ра вечером. Почему нам ничего не сказали?
Мать даже не замечает сердитого, вызывающего тона вопроса. Она поб-
леднела, идет к отцу, тот быстро скрывается в комнате фрейлейн.
Он долго не выходит оттуда. Девочка гневными глазами следит за ма-
терью, которая, по-видимому, сильно взволнована и не решается встре-
титься с нею взглядом.
Отец возвращается. Он очень бледен, у него в руках письмо. Он уводит
