ла только девушкой. Ей казалось, что где-то там, в глубине, горит обжи-
гающий огонек и только ждет, чтобы ветер раздул его в пламя, которое ох-
ватит ее всю. Идя по улице, она жадно ловила каждый брошенный на нее
взгляд, это дружное и откровенно мужское восхищение было для нее непри-
вычно, и ей вдруг так захотелось посмотреть на себя, что она останови-
лась перед зеркалом в витрине цветочного магазина, чтобы увидеть
собственную красоту в рамке из красных роз и обрызганных росой фиалок. С
девических времен не чувствовала она себя такой легкой, окрыленной; ни в
первые дни замужества, ни от объятий любовника по телу ее не пробегали
такие, как сейчас, электрические искры, и ей стало нестерпимо досадно,
что вся эта удивительная легкость, все сладостное опьянение будет зря
растрачено на однообразную повседневность. Вяло побрела она домой. У
подъезда она замешкалась, чтобы еще раз полной грудью вдохнуть знойный
пьянящий воздух запретного приключения, чтобы его последняя, иссякающая
волна прихлынула к самому сердцу.
Тут кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась. - Это вы... вы? Что
вам опять надо? - в смертельном испуге пролепетала она, увидев перед со-
бой ненавистное лицо, и еще сильнее испугалась своих собственных неосто-
рожных слов. Ведь она же твердо решила не признать эту женщину, если им
случится встретиться, все отрицать, дать резкий отпор вымогательнице...
Но теперь уже было поздно.
- Я битых полчаса дожидаюсь вас тут, фрау Вагнер.
Ирена вздрогнула, услышав свою фамилию. Значит, этой твари известны и
адрес и имя. Теперь все погибло, теперь она полностью в ее власти.
- Да, фрау Вагнер, я вас дожидаюсь битых полчаса, - укоризненно и уг-
рожающе повторила женщина.
- Что... что же вам нужно от меня?
- Сами знаете, фрау Вагнер. - Ирена снова вздрогнула, услышав свое
имя. - Отлично знаете, зачем я пришла.
- Я больше ни разу с ним не виделась и никогда больше не увижусь...
Только оставьте меня... Никогда больше...
Женщина невозмутимо подождала, пока у Ирены от волнения пресекся го-
лос. А затем резко оборвала ее, словно подчиненную:
- Бросьте врать! Я за вами шла до самой кондитерской, - и, увидев,
что Ирена отшатнулась, насмешливо добавила: - Делать-то мне нечего. Со
службы меня уволили. Говорят, тяжелые времена, работы мало. Ну как же не
попользоваться свободным временем. Чем мы хуже благородных дам, нам тоже
хочется погулять.
Это было сказано с холодной злобой, уязвившей Ирену в самое сердце.
Она чувствовала себя безоружной перед такой неприкрытой, вульгарной ни-
зостью, а в голове мутилось от страха, что эта тварь сейчас опять закри-
чит во весь голос или мимо пройдет муж, и тогда все будет кончено. То-
ропливо нащупала она в муфте серебряную сумочку и выгребла оттуда все
деньги, какие ей попались.
Но нагло протянутая рука не опустилась смиренно, едва ощутив деньги,
как в тот раз, а застыла в воздухе, словно растопыренная когтистая лапа.
- Давайте заодно и сумочку, а то как бы мне деньги не потерять, - с
утробным смешком выговорили презрительно вскинутые губы.
Ирена посмотрела шантажистке прямо в глаза, но тотчас отвела взгляд.
Эта наглая, грубая насмешка была нестерпима. Отвращение, точно жгучая
боль, пронизало ее. Только бы скорее уйти, только бы не видеть этого ли-
ца! Отвернувшись, она торопливо сунула вымогательнице драгоценную сумоч-
ку и, подгоняемая страхом, взбежала по лестнице.
Мужа еще не было дома; упав на диван, Ирена долго лежала неподвижно,
словно ее оглушили обухом. Лишь услышав в передней голос мужа, она с ве-
личайшим усилием встала и машинально поплелась в соседнюю комнату.
Теперь ужас водворился у нее в доме и не отступал ни на шаг. В дол-
гие, ничем не занятые часы, когда подробности страшной встречи одна за
другой вставали в ее памяти, она совершенно ясно поняла безвыходность
своего положения. Эта тварь, непонятно каким образом, узнала и ее адрес
и фамилию, и, раз первые попытки шантажа оказались так успешны, она, без
сомнения, ничем не погнушается, лишь бы побольше выжать из своей осве-
домленности. Год за годом будет она тяготеть над ее жизнью, как кошмар,
который не стряхнешь даже самым отчаянным усилием, потому что, несмотря
на собственные и мужнины средства, фрау Ирена не могла бы без ведома му-
жа собрать достаточно крупную сумму, чтобы раз и навсегда откупиться от
этой твари. Да и кроме того она знала из случайных рассказов мужа и из
тех дел, которые он вел, что любые договоры и соглашения с такими отпе-
тыми мошенниками ничего не стоят. В лучшем случае ей удастся на месяц,
на два отсрочить, беду, а там непрочное здание ее семейного счастья не-
избежно рухнет, а если она увлечет за собой и свою мучительницу - радос-
ти ей от этого будет мало. С ужасающей ясностью видела она, что беда не-
отвратима, выхода нет. Но как... как именно это произойдет - с утра до
ночи решала она роковой вопрос. Наступит день, когда мужу принесут
письмо; она ясно представляла себе, как он войдет, бледный, нахмуренный,
схватит ее за руку, начнет допрашивать... Но потом... что произойдет по-
том? Как он поступит? На этом ее воображение иссякало - все тонуло в
мрачном сумбуре жестокого страха. Она не могла додумать до конца, от
беспочвенных догадок у нее голова шла кругом. За эти долгие часы мучи-
тельного раздумья она с ужасающей ясностью поняла лишь одно: что очень
плохо знает своего мужа и потому не может предугадать, как он поступит,
что он решит. Она вышла за него по желанию родителей, но без неохоты,
чувствуя к нему расположение, оправдавшее себя с годами; прожила бок о
бок с ним восемь благополучных, мирно размеренных лет, все у них было
общее - дети, дом, бессчетные часы близости, и только сейчас, стараясь
представить себе, как он поступит, она поняла, каким чуждым и незнакомым
остался он для нее. Лишь теперь она перебирала всю их жизнь, стараясь по
отдельным поступкам разгадать его характер. В страхе своем она судорожно
цеплялась за каждое ничтожное воспоминание, надеясь найти ключ к запо-
ведным тайникам его сердца.
Так как словами он не выдавал своих затаенных помыслов, то теперь,
когда он с книгой сидел в кресле, ярко освещенный электрической лампой,
она пытливо вглядывалась в него. Как в чужое лицо, старалась она проник-
нуть взглядом в лицо мужа и по этим знакомым чертам, ставшим вдруг чужи-
ми, узнать его характер, который не раскрылся перед ее равнодушием за
восемь лет совместной жизни. Лоб был ясный и благородный, как будто вы-
лепленный мощным и деятельным умом, зато рот выражал строгую непреклон-
ность. Все в его мужественных чертах дышало энергией и силой. Неожиданно
для нее самой ей вдруг открылась красота этого волевого лица, с удивле-
нием созерцала она его вдумчивую сосредоточенность и ясно выраженную
твердость. Но глаза, в которых таилась главная разгадка, были опущены в
книгу и недоступны ее наблюдению. Ей оставалось только испытующе смот-
реть на профиль мужа, как будто в его смелых очертаниях было запечатлено
слово прощения или проклятия, на этот незнакомый профиль, пугавший ее
своей суровостью и привлекавший своеобразной красотой, которую она впер-
вые почувствовала в его энергичном складе. Внезапно она осознала, что
смотрит на него с удовлетворением и гордостью. Тут он поднял глаза, а
она торопливо отшатнулась в темноту, чтобы не пробудить подозрения своим
страстно вопрошающим взглядом.
Три дня она не показывалась на улицу и уже стала с беспокойством за-
мечать, что окружающим бросается в глаза ее домоседство, - обычно она
редкий день безвыходно просиживала у себя.
Первыми заметили эту перемену дети, особенно старший мальчуган, не
замедливший выразить простодушное удивление, что мама теперь так много
бывает дома, меж тем как прислуга только шушукалась и делилась своими
догадками с бонной. Тщетно пыталась она доказать, что ее присутствие не-
обходимо по самым разнообразным, большей частью удачно придуманным при-
чинам, но во что бы она ни вмешивалась, она только нарушала заведенный
порядок, каждая ее попытка помочь вызывала недоумение. При этом она не
умела стушеваться, тактично уединиться и сидеть в своей спальне за кни-
гой или работой; нет, внутренняя тревога, выражавшаяся у нее, как всякое
сильное переживание, в нервном возбуждении, гнала ее из комнаты в комна-
ту. При каждом звонке по телефону или на парадном она вздрагивала,
чувствуя, как от малейшего толчка обрывается и превращается в ничто ее
безмятежное существование; она сразу же падала духом, и ей уже мерещи-
лась безвозвратно загубленная жизнь. Эти три дня, которые она просидела
в своих комнатах, как в темнице, показались ей длиннее восьми лет заму-
жества.
Но на третий вечер ей пришлось выйти из дому: они с мужем давно уже
были приглашены в гости, и отказаться без достаточно веских причин не
представлялось возможным. Да и нужно же, наконец, чтобы не сойти с ума,
сломать этот незримый частокол ужаса, которым была теперь обнесена ее
жизнь. Ей хотелось видеть людей, на несколько часов отдохнуть от себя,
прервать самоубийственное одиночество страха. И кроме того, где может
она чувствовать себя в большей безопасности от невидимого неотступного
преследования, чем в чужом доме, среди друзей? Только один миг, тот ко-
роткий миг, когда она впервые после тягостной встречи ступила на улицу,
ей стало страшно, что шантажистка караулит где-то тут, поблизости. Она
невольно схватила руку мужа, зажмурилась и пробежала несколько шагов по
тротуару до ожидавшего их автомобиля, но когда, сидя в машине под защи-
той мужа, она мчалась по обезлюдевшим в этот поздний час улицам, тяжесть
мало-помалу свалилась с ее сердца, и, поднимаясь по лестнице чужого до-
ма, она уже чувствовала себя вне опасности. На несколько часов она могла
снова стать такой же беззаботной и веселой, какой была много лет до то-
го, и даже радоваться более глубокой сознательной радостью узника, кото-
рый вырвался из стен тюрьмы на солнечный свет. Здесь она была ограждена
от преследования, ненависть не могла проникнуть сюда, здесь вокруг нее
были люди, любившие и уважавшие ее, восхищавшиеся ею, нарядные беспечные
люди, окруженные искристым розовым ореолом легкомыслия, и этот хоровод
наслаждения наконец-то снова сомкнулся вокруг нее. Ибо в первую же мину-
ту взгляды присутствующих сказали ей, что она хороша, и она стала еще
лучше от давно не испытанного чувства уверенности в себе.
Из соседнего зала неслись призывные звуки музыки и проникали в ее
разгоряченную кровь. Начались танцы, и не успела она опомниться, как
очутилась в самой гуще толпы. Так она не танцевала ни разу в жизни. Этот
кружащийся вихрь сделал ее невесомой, ритм проникал в каждую частицу те-
ла, окрыляя его огненным движением. Как только музыка прекращалась, Ире-
на болезненно ощущала тишину, беспокойный огонь пробегал по ее напряжен-
ным мышцам, и как в охлаждающую, успокаивающую, баюкающую воду, окуна-
лась она снова в этот круговорот. Обычно она танцевала довольно пос-
редственно, рассудочная сдержанность делала ее движения угловатыми, че-
ресчур осторожными, но дурман вырвавшейся на волю радости уничтожил
внутреннюю скованность. Порвалась железная узда, в которой рассудок и
стыд держали самые ее буйные страсти, и теперь Ирене казалось, что она
тает и растворяется в бездумном блаженстве. Она ощущала объятия чьих-то
рук, мимолетные касания, слова, точно вздохи, волнующий смех, музыку,
звеневшую в крови? все ее тело трепетало, как натянутая струна, платье
жгло ее, ей хотелось сбросить все покровы, чтобы нагой глубже впитывать
в себя этот дурман.
- Ирена, что с тобой? - Она обернулась, пошатываясь, блестя глазами,
вся еще разгоряченная объятиями партнера. И тут ее прямо в сердце пора-
