гарнитура мой цепкий взгляд мгновенно выловил первостепенные следы ее
интимной жизни. Здесь живут небогато (старенький трельяж удваивал неров-
ным зеркалом три-четыре самых необходимых предмета женской радости),
одиноко (следы хозяина либо отсутствовали, либо были спрятаны подальше
на время отсутствия такового) и, быть может, несчастливо (деревянная
детская кроватка служила скорее бельевым ящиком, чем местом приложения
материнского чувства). Не буду лгать, будто меня не обрадовала раскрыв-
шаяся картина, и я как мальчишка скуксился от того, что у нее есть ребе-
нок. Смешно было бы предполагать, что такой экземпляр привлек только мое
внимание.
- Тапочек нет, - предупредила хозяйка, когда я попытался снять туфли.
Я и сам вижу, что нет. Все же снял туфли и прошел вслед за хозяйкой
на кухню.
Несмотря на отвратительный чай (второй или третьей доливки) и холод,
поднимавшийся от бетонного пола, крытого драным в нескольких местах ли-
нолеумом, я продолжал пребывать в приподнятом расположении духа, почти
нахально разглядывая клетчатую мальчишечью рубашку, тщательно застегну-
тую на две сохранившиеся пуговицы.
Она продолжала кружить вокруг все той же кошки, отчаянно поддерживая
слабо тлеющий разговор, а я, позабыв все правила приличия, игнорируя да-
же вопросы и намеки, полностью переключился на выбор места встречи. Нет,
тут не было холодного расчета. Может быть, внешне это так и выглядело,
но внутри... Меня буквально лихорадило. Теперь я удивляюсь - отчего? По-
чему я сомневался? Ведь все так просто: мы здесь одни, она сама этого
пожелала, и теперь вот, кажется, смущается, вот, уж не зная, что сказать
(а я не собираюсь ей помочь), она снова повторяет сказанное ранее, она
тоже волнуется, нервничает, ей хочется узнать, для чего я все это зате-
ял, да, ее бьет озноб, мы оба больны, мы температурим.
Я протянул руку и подставил в ожидании ладонь. Она замерла на полус-
лове, недоуменно посмотрела мне в глаза, потом на ладонь. Время стало
вязким как холодец и единственное, что не вибрировало, стойко сопротив-
ляясь его течению, так это моя ладонь. Главное не сорваться, не дрог-
нуть, когда все поставлено на карту. Она продолжала смотреть на мою без-
защитную длань, будто ожидая хоть малейшей перемены, но я крепился, не
отступая ни вправо ни влево. То, что произошло потом, было совершенно
неожиданным. Загадочно улыбнувшись, она, как в той детской игре, шлепну-
ла меня по ладони, тут же отдернув руку, и, подождав несколько мгнове-
ний, уже со второй попытки плавно опустила ее обратно. Я пошевелил безы-
мянным пальцем и ощутил, как ее лодочка поудобнее устраивается у прича-
ла. Свершилось - меня распирало от восторга.
- У тебя нет лишней иголки? - на радостях спросил я.
- Иголки?! - удивилась она, не понимая, причем здесь иголка.
- Да, обычной швейной иглы... свою забыл дома, - виновато промямлил я,
на ходу осознавая несвоевременность своей выходки. Она убрала назад ру-
ку, и нужно было как-то выкручиваться. - У меня... отпоролась пуговица,
там (я махнул куда-то в сторону прихожей) на куртке.
Она решительно встала, вышла и тут же вернулась с катушкой ниток и
иголкой и положила все это передо мной.
- Зашивайте, только поскорее. Мне нужно уходить.
Конечно, с ее точки зрения трудно выдумать более идиотскую линию по-
ведения, подумал я, тупо разглядывая швейные принадлежности.
- Не обижайся, - спохватился я ( она бросила презрительный взгляд ). -
Ты знаешь, как трудно ловить то, что плавает в воздухе. Ты никогда не
пыталась поймать спору одуванчика или... или тополиную пушинку? - я го-
ворил в пространство, где передо мной все плыло и качалось. - Когда пы-
таешься поймать ее резким движением, то ничего не получается - она увер-
тывается, гонимая ветром, рожденным движением руки. Желание обладать и
контролировать разрушает реальность. Она ускользает из слишком нетерпе-
ливых рук. Прости, я выражаюсь туманно... - Я замолк, ожидая реакции на
остроумную аналогию с тополиным пухом, но она, казалось, ничего не поня-
ла.
- Мне тяжело с вами, - пожаловалась она, - мне все кажется, будто вы
следите за каждым моим движением, словом, я как будто под следствием,
под микроскопом, под рентгеном, не звоните больше мне. - Она демонстра-
тивно посмотрела на часы и уже спокойно и холодно добавила: - вы же не
любите навязываться.
- Да, но, может быть, я еще побуду напоследок?
- Мне нужно уходить.
- Мы можем пойти вместе, - я был полностью растоптан и слабовольно
клянчил.
Она наотрез отказалась, и мне пришлось доказывать собственную нена-
вязчивость.
Мир вывернулся наизнанку. Ее маленькая квартира казалась бесконечной
разнообразной Вселенной, а внешнее пространство тюрьмой, камерой,
клетью, карцером одиночки. Нечего и гадать, кто был узником. Я не ушел
далеко, да и куда идти, если везде одно - стены и решетки. Ей нужно было
уходить - какая ложь! Вот уже второй час я топтался под прикрытием голых
веток, а из подъезда вообще никто не выходил. Заходили, было, а выходить
- никто не выходил. Кстати, заходил какой-то молодой человек приятной
наружности. Этот ночной гость (а было уже темно), наверняка не желая то-
го, постепенно овладел моим сознанием.
Обогнув дом, я стал искать заветное окно и делал это с таким усерди-
ем, что, кажется, начал бормотать вслух и даже испугал случайного прохо-
жего, шарахнувшегося в сторону на проезжее место. Единожды отыскав заш-
торенный прямоугольник, вновь проверил ответ, и когда тот совпал трижды,
впился испытующим взглядом в едва подсвеченный экран.
Антракт в театре теней. Никого. Окно в спальню чернее ночи. Спит-от-
дыхает, а свет на кухне забыла выключить. А может быть, не спит, может
быть, пока я бегал вокруг дома, она вышла, проскользнула, и сейчас кру-
жит в неизвестном месте? Черт меня дернул с этой иглой. Ведь можно было
ожидать такой реакции. Да, ведь точно так я и знал, чем может кончиться
моя игра, и наверное специально спросил иголку, чтобы так и кончилось, и
следовательно, не она, а я собственноручно все разрушил. Что же теперь
делать, чем жить, ради какого интереса можно существовать, если в стек-
лянном ящике не хватает лучшего экземпляра? Так думал я, когда на светя-
щемся полотне появились две тени.
Ах вот, в чем дело! Какой неожиданный поворот судьбы. Озарения тоже
бывают неприятными, острым режущим предметом мелькнула свежая мысль. Ах,
какая траектория, какой полет, какие головокружительные маршруты. Весь
день провести в незнакомом обществе, увлечь в дом, в жилище, прика-
саться, сгорая в лихорадке, рискуя собственным тельцем, и все это за час
до встречи, наверняка обусловленной заранее и вполне желанной! Но как же
я, как же мои попытки?
Пьянея от горя, я ринулся поперек движения каплеобразных тел в поис-
ках связующего средства.
- Але, але! - кричал я в холодную трубку, желая знать сейчас же, с
кем, когда и почему?
- Да, я слушаю, - ответил, как показалось мне, специально приглушенный
голос.
- Ты дома? - спросил я, теряя последнюю надежду.
- Так получилось, - без тени волнения пояснила она.
Я не решился все-таки прямо спросить и вывернулся наглым требованием:
- Я сейчас хочу прийти.
- Это исключено.
- Почему? Почему ты не хочешь видеть меня?.
Она промолчала.
- Тогда поговори со мной.
- Я не могу сейчас разговаривать ни с кем.
Как же, желчно подумал я и полез на рожон.
- Почему?
- Не могу.
- Тогда я иду к тебе.
- Не смейте.
- Посмею, - я обезумел от ее холодного голоса. - Я здесь внизу был все
время, а теперь иду к тебе.
Не выслушав возражений, тяжело ступая, отправился в обратный путь.
Неужели еще сегодня я радостно взлетал мечте вослед по этим ступеням, а
теперь уже на каждом марше останавливался, задыхаясь от недостатка кис-
лорода. Нужно было воспользоваться лифтом, проскрежетало электромехани-
ческое чудовище, унося вниз чью-то усталую душу. Действительно, куда я
иду-взбираюсь, зачем мне эта высота? Природная жадность или долг коллек-
ционера-охотника? Какая разница, если там и без меня хорошо, если ко-
му-то достаточно быть без меня, то чем счастью поможешь? Сам виноват -
размахался руками, не обращая внимания на последствия. Как я, опытный
охотник, мог вопреки всем правилам и инструкциям, размахивать руками и
производить страшные сотрясения в воздушном пространстве? Были вы ловца-
ми человеков, а я вас сделаю ловцами тополиного пуха, стучало в голове
гулкое эхо звенящей сухим деревом двери. Да, я уже не звонил, а бил ла-
донью наотмашь по крашенному суриком прямоугольнику.
Вдруг прислушался: кажется, кто-то подошел к двери, затаился моим
зеркальным отражением, незаметно набрал воздуху и остановил дыхание. Я
был уверен, я знал наверняка - это она там за дверью, она одна, она поп-
росту не решается открыть на мой безаппеляционный стук. Конечно, там
больше никого нет, мне просто показалось, наверно, я ошибся в расчетах и
перепутал окна. Она одна, но почему она не открывает дверь?
- Открой,- я попытался сам успокоиться, но получилось так, будто я
клянчил.
Через несколько секунд невыносимо тягучая пауза прервалась такой силы
и горести тяжелейшим вздохом, по сравнению с которым мое ночное бдение
под окнами, мой кулачный наскок на дверной проем показались нелепыми и
смешными. Ей плохо, ей чертовски плохо. Я повернулся и на цыпочках, еле
слышно поскрипывая песчинками неметенных ступеней, тихо удалился по-
дальше от чужого горя.
В тот же вечер я слег. Видно, меня здорово прохватило там, под окна-
ми, и три дня кряду я температурил. Ночами несколько раз бредил одним и
тем же унизительным действием: я крадусь по злосчастной лестнице, стара-
ясь еле слышно шагать по ступенькам, чтобы никто не мог обнаружить, и
более того, стать законным свидетелем моего унижения, но на пятом или
шестом шаге мне изменяет чувство меры, я слишком тяжело ступаю, так что
песочный треск звучит чуть громче, и тут же, будто только того и ожида-
лось, раздается унизительный смех на два голоса - женский, ее, и мужс-
кой, того молодого человека.
В короткие перерывы между страшными видениями меня охватывал приступ
меланхолии, и я то плакал, то хватался за бумагу, пытаясь что-то писать.
Когда я окончательно пришел в себя, я был окружен смятыми словами любви.
Здесь нет и тени преувеличения, ибо на одной из скомканных бумаг были
стихи, написанные каллиграфическим почерком:
Там за хрупкой границей стекла,
Где так много печали и мало тепла,
Где пустое объемлет пространство
Бесконечных ночей постоянство,
Отраженные люди живут.
Их внезапно возникшую связь
Еле видно сквозь льдистую вязь,
Их отчаянно дерзкий побег
Прикрывает декабрьский снег,
И следы их почти незаметны.
Так, влекомы июльским теплом,
Исчезают вдали за окном,
Поднимая зеленые флаги
Над пространством твердеющей влаги,
Над кривыми ветвями дерев.
Теперь стихи казались мне женскими, и даже более конкретно, согласно
моим представлениям о ходе событий, такое стихотворение могла бы напи-
сать она и только она. Во всяком случае, мне они показались вполне при-
личными, и вполне должны прийтись ей по душе. Правда, в них было опреде-
ленное забегание вперед, как будто мы связаны не просто поверхностным
знакомством у темного окна, крытого первым, робким морозным узором, но и
чем-то более существенным, наподобие глубокого чувства, или даже общей
задачей. Я решил при следующей встрече, а таковая неизбежно должна прои-
зойти, подарить ей эти стихи со словами: "Возьмите, это вы обронили под
впечатлением наших встреч". Я обязательно решил перейти снова на вы,
будто собирался преодолеть высоту со второй попытки.
Может быть, мое невольное трехдневное молчание и есть настоящая уда-
