ды.
Колючий февральский снег падает на последние страницы мезозойской ис-
тории. Еле пишет твердеющая на морозе шариковая ручка. Здесь, откуда
есть пошла новая эра, и где я дописываю свою повесть временных лет, вче-
ра снова появился мамонт. Целую ночь он рылся в замерзшем черноземе, а
под утро из темного отверстия стал выводить на поверхность тучные стада
единокровных братьев.
Сейчас уже вечер. Они по-прежнему идут. Снег засыпает все вокруг: и
злосчастный переезд со старшим стрелочником Иваном Иванычем, и пожелтев-
шие заросли так и неубранного кукурузного поля, и далекие неказистые
постройки окрестных деревень. Он ложится стерильным культурным слоем на
свежевспаханную нейтральную полосу, на канцелярски заточенные погранич-
ные столбы, на еще пахнущие сосной таможенные постройки, залепляет цве-
тастые гербы на погонах удивленных пограничников, слепит, засыпает мои
глаза. Я тру их и ничего не вижу от образующейся влаги. Ничего, только
могилки на краю у железного полотна, где захоронены не нашедшие близких
и дальних родственников, безымянные, без роду и племени, неизвестной на-
циональной принадлежности жертвы июньской катастрофы.
Босоногий Вавилон
А чего же мы, спрашивается, стесняемся? Что же мы как битая собака
только огрызаемся и потворствуем ответу на национальные вопросы? Да и
что это такое - национальные запросы, что это за штука такая хитрая, не-
ужто объективное затруднение или все-таки жупел буржуазии? Империя с
надрывом, говорят они, а мы куксимся, кулачок слюнявим, мол, простите
несмышленых за наше, понимаешь, навязчивое руководство. А нет бы распря-
миться и гордо сказать: да, Империя, да, понимаешь, мечта! Наша российс-
кая, или лучше назвать, русская мечта.
Отчего, спрашиваете, нас много так, и земля объемами обильна? Вроде
все мы от Адама и Евы, через недостающее звено пришлепали, ан глядишь -
тех с гулькин нос, а других с маковое зернышко. Космополитов не берем в
расчет, тут особый случай, горе от ума называется (или наоборот - сомне-
ваемся). Что же, плодовиты мы более других, или земли той более никому
не нужно? Вряд ли. Скорее закопана здесь особая иррациональная собака,
мечтой русской зовется. Да, мы Империя, да, мы империалисты. Не наша
идея, ибо третий Рим зовется, но нами подхвачена, и вовремя.
Итак, империя - это настоящая свобода, потому что вольготно там, где
начальство далеко, а где ж ему дальше быть, чем на наших просторах? Что
же вы, господа сепаратисты, древние товарищи свободы, нас в стойло меж-
дуреченское загоняете? Простите тогда уж, если мы вам сервизы побъем, уж
очень тесно свободному человеку в вашей посудной лавке.
Издревле две философии поперек друг друга стояли - римская и
итальянская. Увы, погиб Рим, а с ним и римляне древние, от них одни
итальянцы остались.
Вот и мы Вавилонскую башню строили. Смейтесь над нами, плюйте с исто-
рических высот на мечту нашу русскую, объединить все человечество, а на-
чальство на Луну отправить (зря, что ли мы на небо стартанули). Только
долго ли смеяться придется? Скорее всего, до первой беды, а там грянет
ледниковый период - собъетесь в последней пещере, прикорнете друг к
дружке мечами да латами и двух слов связать не сможете.
Теперь по национальному запросу. Есть любые хорошие люди на земле, а
русских нету. Нету нации такой, прилагательное одно. Кто такой, спраши-
ваете, а он отвечает: не кто, а какой, и добавит скромно - русский, с
одной шестой части. Заметьте, не аглицкий, не немецкий, ни даже амери-
канский, а именно русский. Вот она, наша душа, через слово выперла. Вот
вам, господа, и идея наша, вот вам и русская мечта людей, поменявших
родные пенаты на временное цыганское странствие. Приходите, живите ,
всем места хватит, а не хватит - мы еще где-нибудь найдем, хочь на Мар-
се, хочь на Венере. Уж простите, даром нам ваших наций не надо. Чего же
мы - не в уме, чтобы анализ крови с Человека брать, или носы мерять? Для
нас русский не тот, у кого нос пуговкой и глаза татаро-монгольские, а
тот, кто есть человечеству лучший друг. А если ты только языком болта-
ешь, да народ империей пугаешь, значит в голове у тебя чего-то не совсем
в комплекте. Кто он, по-вашему, Галилео Галилей, или Авраам Линкольн,
или, положим, сам Рембрандт с Леонардо да Винчи? Это ж самые настоящие
русские люди, а иначе стали бы Достоевский с Толстым им компанию состав-
лять. Да, да, оченно наша земля русская Невтонами Исаками богата. Что же
вы сюда прете со своими национальными особенностями, с мелкими успехами?
И что интересно, эти самые патриоты не иначе как из неудавшихся шекс-
пиров произрастают. Там, глядишь, горский, там степной вместо того, что-
бы поэму хорошую написать, национальными трудностями перевода пугает. Та
для нас Тарас Григорич больше русский, чем сам господин Распутин. И хата
наша никогда с краю не стояла, и стоять не будет! Нам эфиоп язык пода-
рил, так мы не стесняемся, пользуемся и горя не знаем. А космополиты пе-
сен написали, и мы с ними теперь плачем над ихней музыкой. Правда, неко-
торые слабинку дали, обратно в пустыню подались, к Ирусалиму старому. Но
по-нашему, чья-то это провокация: подразумевают собрать всех космополи-
тов в одном месте и там прихлопнуть ядерным устройством. Так что оста-
вайтесь и с нами некоторые, на крайний случай. Биробиджан далеко, а
Сан-Франциско под боком.
Вы теперь больно нам делаете, мол, без нас проживете. Это правда,
прожить-то проживете, все проживете, да следа не оставите. Потому что
множество ваше пусто. Нешто колбасой человек измеряется или потным тру-
дом? Пожалуйте, живите как хочется, а для нас космическая душа важнее.
Только Империя наша все ж таки не Римская. И дорог нету, и дураков в
избытке, но не было в прошлом истории, чтоб метрополия босиком ходила,
за ради голой идеи. Оттого нам и дорог наш босоногий Вавилон. Мы всех к
себе приглашали, потому верим только в пространство. Как говорится, было
бы пространство, а время найдется.
Свидетелям жизни
Пока длиться всему, что положено, не прикасайтесь наших святынь. Наб-
людайте, примечайте, складывайте, а жить к нам не приходите, ибо не жи-
вет тот, кому не дано умереть, как не слышит тот, кто никогда не оглох-
нет. Нам больно смотреть на ваше безвременье, а объяснить, отчего - не
получится. Миллиард не то слово для вас, а подходящего не найдем. Мы са-
ми вас открыли, но прийти или пригласить не решаемся. Да и за что нас
любить? За грязное ржавое ведро, за больное наше воображение последней
минутки, за печальное оттого в глазах пятнышко. А иначе или за просто
так не нужно. Мы лучше себе подобных отыщем и губами прикоснемся ко все-
му их телу. Мы любим это делать, потому что жалко, когда время проходит,
а пространство не кончается. Ведь вообразить - все равно, что согрешить,
как вы выражаетесь, вот мы и навыдумывали повороты, горизонты, миры, а
на все времени не хватает. Да и что там миры, когда рядом сплошные щели
да сквозняки, так надует иногда, так разговеемся зубной болью, что и
света белого не надо даром, не то что всего остального. Оттого тоже друг
дружки телами коснуться желаем, вдруг придет минутка, а мы вместе - нам
не так страшно. Да, боимся мы всего, костылями пользуемся, не то звуками
периодическими, не то масляными красками, а чаще словом означающим да
понимающим взглядом. Правда, грязи много, обмана и предательств, часто
путаемся в трех человеках, разобраться не можем, где ближайший, с кем по
дороге идти, а с кем обедать и ужинать. Иные и того хуже, мучают телом
своим некоторых, если думать не знают о чем.
Не ходите к нам, не приезжайте, нам на людях совестно от родителев
отказываться, потому что родители умереть могут однажды, и других никог-
да уже не будет. Вот оно больно как звучит и душу терзает мокрым снегом.
Мы и на могилки любим ходить потому, что смерть чтим и холим. Как же
после этого тому доверять, который от родителей и братьев своих единок-
ровных отказался за ради общей идеи?
И Вавилонскую башню пошто разрушили? Зачем хорошую идею подвергли
разделению? Конечно, мы тоже понимаем, разделяй, мол, и властвуй, но до
какой, спрашивается, черты, до какого предела количества крови ваша
справедливость остановиться соизволит? Скажете, без проекта строили,
утопически, так пусть бы сама и пала под тяжестью счастливого существо-
вания; так нет же, вы по-живому языку резать принялись, да так успешно,
что до сих пор на закате солнце в кровь нашу садится.
И горами нас зря не пугайте, холодно там и пусто, среди бесконечных
линий, не греют нас ваши синие хребты, не болит у нас душа, если челове-
ческим пренебрегать, оттого нам Рембрандт дороже Рериха. И космосу мы не
поклоняемся, потому что сами узнать хотели, как там все устроено, а уз-
нали - и поняли друг дружку еще лучше, и животной любовью жить стали.
Потому мы и слов обычных повторять не любим, чего зря летать вдоль
одной параллели, если крыльев не дано? Или, думаете, вправду число зверя
здесь запрятано вполовину, если не доверяем вашему существованию? И не
то, что вообще не доверяем, может, и нет вовсе, а только меняться, как
вы хотели, с вами не будем. Нам наше горе роднее, и сына божьего от муж-
чины вам не подбросим. Нам и тут не скучно, крутишься, вертишься с утра
до вечера, а то сидишь на завалинке, сигарету мнешь и в даль прошлых лет
смотришь, наслаждаешься. А вот вам, наверно, тяжко стало, раз девствен-
ницу в подозрение ввели. Видно, совсем там невмоготу скучно, а иначе ка-
кие могут быть страдания у того, кто умереть не способен?
Человеку все простить можно, потому что он умрет, а чем вас пожалеть?
Чем помочь безболезному, чего подсказать - не придумаем, может, идею ка-
кую, вопрос заковыристый, или доверием утешить? Не знаем, как лучше по-
советовать, ибо путь истинный короток, а природа не лабиринт, чтоб плу-
тать впотьмах вечно.
Послание любителям симметрии
Неужели и так не ясно, что живой человек до крайности чувствителен к
бесконечной мертвечине? Куда же вы еще ее проповедуете, не поспевая
все-таки за богами? Или забыли, что богу богово, а человеку человечье, а
может, и того хуже, сомневаетесь, нельзя ли с помощью одной глупой сину-
соиды что-либо новое сообщить, кроме того, что она глупа да бесконечна,
да еще обладает быстротой однообразных колебаний и никуда не приложимым
сдвигом в пространстве? Ведь что, спрашивается, может родиться от ваших
розовых закатов, голубых горных хребтов или смазливых, с вечными повто-
рами, симфоний, кроме туристического восторга?! Да, да, именно восторга,
именно туристического, ибо есть, оказывается, время творить и плакать, а
есть время смеяться и путешествовать. Куда только, спрашивается, путе-
шествовать? Подальше от насущных вопросов да поближе к пирамидам. Но
ведь что есть пирамида? Фигура, конечно, симметричная и от вращения не-
зависимая. Что, повторяю, в ней, в пирамиде, если она и есть тот самый
последний конец под названием - СМЕРТЬ? Не зря же в каждой из них по по-
койнику находится пытливым умом. Вам же любо-дорого обманываться да кри-
чать, что пирамида эта прекрасна лишь потому, что велика да симметрична,
точно синусоида бестолковая, или проще говоря, потому привлекательна ту-
ристическому сердцу, что в ней мощи лучше сохраняютя да трупные яды не
действуют.
Ну что же, господа любители симметрии, рабы бессмертия и защитники
пустоты, неужели не стыдно к человеческой душе с извращенным понятием,
как с ножом к горлу, приставать? Конечно, в этом случае каждый закричит,
браво, браво, повторите менуэт мальчика Моцарта. А что же, скажите, еще
делать, если с ножом к горлу, хочешь не хочешь, и заорешь не своим голо-
сом - великолепно! Отсюда и получается, что ни хрена никакое это не нас-
