ча, иначе как бы я смог выдержать паузу, но теперь пусть она думает, что
я могу быть и без нее. Конечно, три дня не срок, но все же поделом ей,
вот, пожалуйте - хочу звоню, хочу сам по себе гуляю. Я набрал заученный
номер, и сердце мое сжалось, когда заговорил голос, без которого мне бы-
ло так тяжело:
- Какой же вечер, когда раннее утро? - она явно обрадовалась моему по-
явлению. - Где вы пропадали?
Я пробурчал что-то невразумительное в ответ, но ей этого вполне хва-
тило, и она продолжила весело щебетать, что меня почему-то рассердило, и
я возмутился:
- Постойте! Ну а если бы я вообще не позвонил? Ведь у вас нет даже мо-
его телефона. Что это, самоуверенность или полное равнодушие?
Она молчала.
- Ответь же!
- Не понимаю.
- Не понимаю. - Я передразнил ее. - Ты иэбалованное, равнодушное су-
щество, ты совершенно не дорожишь нашим... - мне не хотелось быть ба-
нальным, но я уже потерял контроль над собой, - нашим знакомством. В тот
момент, когда вся Вселенная обезумела от слякоти и холода, я, в общем-то
достаточно занятый человек, теряю силы и время, чтобы жизнь наша стала
чуть-чуть лучше и теплее, днями и ночами слоняюсь вдоль выцветших посе-
ревших линий; да ты глупое, несносное создание, неспособное оценить но-
вых объемов пространства, ты, готовая променять меня в любой удобный мо-
мент на черт знает каких ротозеев, - я вдруг вспомнил, как она рассказы-
вала о своих друзьях-автогонщиках, - ты подвергаешь наши еще не развитые
отношения жестоким испытаниям вероятностью, ты... - я остановился, под-
бирая слово построже, и вдруг обнаружил вместо напряженного, почти рас-
каявшегося внимания бестолковые короткие гудки. Она бросила трубку, она
не слушала меня...
- Але, але, - я кричал что есть мочи, дожидаясь восстановления связи.
- Куда вы пропали?
- Я никуда не пропала, просто вы перестали со мной разговаривать.
- Значит, вы ничего не слышали?
- Ничего.
- Вы просто не хотите слышать самое важное, - я тяжело выдохнул в
трубку и решил больше не возвращаться к пройденному однажды.
- Жаль, что я пропустила самое важное, - она это сказала так, как
обычно говорю я сам: не разберешь, шутя или серьезно. - Может быть, пов-
торите?
- Июлия, - я простонал в трубку, снова набирая воздуху.
- Почему? - пропуская малозначительное, перешла она к центральному
пункту.
- Потому что родом из июля.
- Откуда вы знаете? - она, кажется, обрадовалась моей догадливости, а
я ее. - Я обожаю лето, но не июнь, когда еще плоды только завязываются и
набивают оскомину, и не август, когда все уже кончается, а именно июль,
как эпицентр тепла и света.
- Эпицентр? - удивившись на первый взгляд неуместному слову, я перебил
ее, на ходу радуясь, как это удачно получилось в стихах и про июль, и
про тепло, и слово эпицентр, оно весьма кстати, именно очень подходит,
но удивительно, что употребила его она, а положено скорее мне. Ну что
же, вот он, неопровержимый последний аргумент, господа соллипсисты. Да,
может быть, действительно никакая она не тайна, а всего лишь плод моего
бессознательного воображения? Но как же быть с остальными, теми, под
стеклянной крышкой, изловленными ранее, в более романтические молодые
годы? Я помню, сколько трудов, усидчивости и мастерства было приложено
для составления гербария. Так неужели все это, как говорят субъективные
идеалисты, миражи перегретого подсознания?
- Июлия, - почти пропел я и устроил небольшую паузу, наслаждаясь пер-
вой, хоть и маленькой, но зато настоящей победой, - нам нужно встре-
титься, я кое-что хотел тебе подарить...
- Подарить? Хм, это уже совсем другое дело, я люблю подарки, но мне их
давно не делают.
Я чуть не поперхнулся от такой откровенности. Да как же еще по-друго-
му я бы мог понять эти намеки - естественно, меня поощряют к более реши-
тельным действиям. Или нет, постойте, не спешите. А как же ее "не звони-
те мне больше никогда", как сочетать холодное рассудительное "нет" с
откровенным до бесстыдства "да"? Или в самом деле она желает принимать
меня для душевных действий, или - страшная догадка осенила меня - или же
она попросту жалуется мне на кого-то, кто ей дорог, любим ею, быть мо-
жет, безответно. Но если последнее верно, то что же есть для нее я? Нас-
колько я должен быть пустым местом, никчемным субъектом, второстепенным
непривлекательным персонажем какого-то долгого романа, в котором я вне-
запно возник на тех страницах, где обычно отводится место для скучного
описания окружающего главных героев пейзажа. Как же я должен мало зна-
чить в этом случае, если она мне прямо жалуется на черствость какого-то
там баловня судьбы? Невозможно было дальше терпеть проклятую неопреде-
ленность, нужно все решительно разъяснить, нужна решительная встреча,
сегодня, сейчас, в том месте, откуда есть одна дорога, один исход в
царство определенности.
Я шел на встречу с моей богиней, то и дело похлопывая себя по груди,
где во внутреннем кармане лежал сокровенный предмет, точнее, два сокро-
венных предмета: стихи, написанные в бреду высокой температуры, и
инструкция по ловле тополиного пуха, составленная мною несколько лет на-
зад, когда я осознал себя вполне профессионалом. Конечно, вначале я хо-
тел показать ей стихи, но вот зачем-то, скорее бессознательно, чисто
рефлекторно захватил сборник указаний и советов для всех, кому близок
этот род занятий. Зачем я это сделал? Уж не ради ли противопоставления
горячего сердечного чувства холодному умственному продукту?
Я, конечно, пришел первым к обрыву, чтобы получше выбрать место. Я
специально предложил встретиться здесь, у обрыва, у пропасти, на самом
краю столовой горы. Здесь одному-то страшно, не то что вдвоем. Сердце
замирает, когда вослед за взглядом мысленно срываешься вниз, и не дай
бог, думаешь, кто-либо другой подойдет сзади да и подтолкнет потихоньку
- а сильно и не надо. Я всегда боюсь стоять на краю, когда сзади кто-то
ходит. Ведь он может не со зла, а так, случайно, ненарочно задеть.
Наверное, невозможно привыкнуть к ее появлению. Меня чуть не свалило
с ног по крутому снежному склону. Все потемнело, пропало, осталось
только обворожительное покачивание и огромное пространство, утыканное
зелеными и голубыми иглами, тысячами живых и одной золотой иглой венчаю-
щей гигантскую пирамиду. Зачем и жить, если не ради такой, легкой, под-
вижной, независимой?
- Ах, как здесь страшно, - она доверчиво, как это делают дети, ухвати-
лась за мою руку и встала на самом краю, - я так давно здесь не была и
забыла страх высоты, - она улыбнулась, а глаза ее стали совсем грустны-
ми. - Но чего бояться? Мне кажется, я бы смогла полететь (еще бы, поду-
мал я, и на всякий случай заслонил ее от ветра), но не как птица, а луч-
ше, умнее, красивее, как летают во сне. Там ничто не мешает телу, там
летишь просто так, без крыльев и звезд, без плана или мечты, сама, вне
тревог и волнений, в любом удобном направлении, легко и просто, сама,
сама, будто паришь, как воздух в воздухе...
- Летишь, чтобы пасть и прорасти, - пробурчал я из-за спины, я был
взбешен собственной прозорливостью: да, она есть то, что я искал, ника-
ких сомнений теперь не осталось.
- А вы летаете во сне? - спросила она.
- Нет, я лишь прослеживаю чужие маршруты, - соврал я.
Она как-то понимающе кивнула, мол, ну-да-конечно, и опять забыла обо
мне.
- Нет, птицы не умеют легко летать, - она спорила сама с собой, - они
производят слишком много шума и ветра, они не могут наслаждаться тем,
что дано, и так, как есть...
Плыви, плыви ко мне, я жизнь твою наполню новым смыслом, пело мое
сердце. Господи, как же она хороша, как точны ее мысли, как прекрасны и
независимы они, словно легкие небесные пути, проложенные в будущее мое
счастье. Что может быть выше и прекраснее, чем плыть над июльским жаво-
ронковым криком? Счастье вечного покоя, закрытого от сквозняков стеклян-
ными стенками. Да и чего еще ждать? Сейчас, здесь, она делится со мной
самыми сокровенными мыслями, мыслями единственной в своем роде, несрав-
ненной и неповторимой летящей души.
С обрыва, без просьб и намеков, мы шагнули в неясное еще минуту назад
будущее, в начала новых несвершенных этапов. Так, по крайней мере, каза-
лось мне. Ведь я буквально еще не был совсем здоров, и я слишком пережи-
вал и волновался, но был счастлив, чертовски счастлив, как пророк добра,
доживший до свидетельств своего мастерства. Я вспоминал, как много меся-
цев, черных, тяжелых месяцев назад, в случайном разговоре подслушал ее
номер телефона, и в тот момент предугадал сегодняшний успех. Мне и тогда
это казалось не случайной удачей, зашифрованной семью цифрами, но знаком
счастливой судьбы, дарованной господином Провидением. Я мог бы уже в
этот день приступить к самому ответственному этапу, но не стал - мне (а
хотелось бы написать - нам) было слишком хорошо. Мы расстались по моей
инициативе, заранее договорившись о новой встрече. Я, быть может, впер-
вые уходил от нее в приподнятом настроении, с легким, я бы даже сказал,
преступно легким сердцем. Мне нужна была настоящая пауза, недолгое без-
деятельное затишье, короткое замирание перед последним решительным ша-
гом. Конечно, не могло быть и речи о подарке, да и что я мог считать
подходящим подарком? Нет, решение таких вопросов должно быть перенесено
как можно подальше вперед, вплоть до самого последнего момента. А сей-
час, в эти несколько дней, мне наконец судьбой отведено насладиться по-
коем возникшего взаимопонимания.
Но стоило вернуться домой, упереться в серое занавешенное окно мечта-
тельным взглядом, как черные тучи сомнения вновь обступили мое безоблач-
ное небо. Чему я, собственно говоря, обрадовался, что случилось? Она
призналась мне в теплом чувстве? Она, доверчивая и покорная, легла на
мою ладонь? Или, быть может, она, поблескивая металлическим ушком, дав-
ным-давно возглавляет единственную в своем роде коллекцию? Увы, нет.
Тогда от чего я обрадовался, от одного-единственного неравнодушного
взгляда, от этой по-детски доверчивой руки, от сердечной, искренней,
вслух высказанной мечты воздухоплавания? Нет, слишком долго я страдал,
чтобы поверить сразу в свое счастье. Опять без спросу возник молодой че-
ловек, может быть, не вполне тот из ее парадного, другой, но похожий, он
улыбался и грозил мне всем своим свежим упругим телом. Чудак, уйди, не
маячь среди зимы, твое время весна, глупая, грязная весна, ты знаешь ее
песни, а сюда не приходи. Здесь холод, здесь много холода, и нужна осо-
бая острота зрения, приобретаемая лишь от рождения, чтобы постичь все
бесконечные горизонты зимы. И ее ты не увидишь, не заметишь, не поймешь,
не почувствуешь, как невесома ее душа, ты сомнешь, запутаешь тонкие се-
ребристые волокна, не заметив и десятой доли ее волшебства.
Да, я был еще болен, но не болезнью, а бесконечной силы желанием уви-
деть, ощутить, быть рядом, тут же, сейчас, в этот же удачливый момент. Я
позвонил ей и понял, что не мне одному безумно одиноко длинным зимним
вечером. И мы снова сошлись в тот вечер, вечер сбывшихся ожиданий и по-
бед.
И разве не победа - последовавшее вскоре чаепитие в ее доме на тесной
кухоньке с холодными драными полами, с долгими теплыми взглядами, с нет-
рудными паузами, с горячей, чуть подрагивающей ладонью в моей руке? Рас-
таяли, как снега в апреле, мои жестокие сомнения - да разве могла она
еще о ком-то мечтать? Нет и еще раз нет, пела моя душа, радуясь началу
последних этапов.
А потом надвинулась ночь, и я стал делить время на до и после. Да что
там время, вся жизнь должна была разделиться на две части, и важно выяс-
нить, что же относится к первой, как мне казалось, наиболее трудной по-
ловине, а что ко второй, во многом еще неясной, но все более и более же-
