тоящее искусство, а сплошная теория групп и вооруженное нападение на че-
ловеческую душу. Впрочем, я не ради смеха здесь выражаюсь, а исключи-
тельно от избытка нервов, потому что нет больше сил терпеть смотреть,
как тыщу лет подряд человечество мается, словно тот бедняга, что напялил
терновый венок и не знает, от чего колко ему и всюду капает.
Некоторые засомневаются и скажут, что он нам тут тень на плетень на-
водит, а прямо отказаться от красоты не решается. Подождите, подождите,
ведь есть еще и другие, что засомневались, но задумались, не пора ли,
мол, загашники критически проверить да экспозицию обновить?
Ведь не зря же симметрия означает кладбище на всяком культурном язы-
ке, который от латинского происходит, и выжил, кстати (в отличие от са-
мой латыни), именно потому, что не так идеален и великолепен, а как бы
подпорчен был всяким варварским наречием. Потому что человек не может
говорить посредством синусоиды, ибо в ней, кроме глупой частоты и посто-
янной фазы, больше никакой приятной нашему сердцу информации не содер-
жится. Только боже упаси предположить, будто и я вослед за прочими пыта-
юсь повторениями вас к стенке прижать. Задумайтесь лучше, от чего мой
язык коряв и неказист, а мысли хорошие пробуждает? Ведь я не пиит, коему
мало рифмы, т.е. типического повтора, так он еще и норовит начало в кон-
це напоследок подсунуть, чтоб замкнулось все в циклическом круге, из ко-
торого ядовитые жала синусоид угрожают. Вот она, ваша, господа любители
симметрии, циклопическая красота, ибо зверь, стерегущий круг, и называ-
ется Циклоп.
Скажу совсем другое. Не то красиво, что бессмертно, а то прекрасно,
что нас делает бессмертными. Может, и не навсегда, а так, на чуть-чуть,
ровно, чтобы не пугаться туристической красоты, красоты кристаллов и пи-
рамид. Теперь же ясно, как применять красоту, и что она есть на самом
деле. Ведь и раньше мы подозревали о существовании человеческой красоты,
ибо кто не знает - женщины прекраснее матери нет. Не от того ли греться
идем к едокам картофеля, а не к мертвому Парфенону?
Да, есть, есть она, красота человеческая, убогая, грязная, красивая,
как то ржавое ведро, напоившее многих в прошедшие времена, спасшее мно-
гих от жажды в жаркий июльский день. Красота есть тепло человека для че-
ловеков. И больше нечего добавить пока.
Ловцам тополиного пуха
"Первый этап: Выбор. Второй этап: Определение розы ветров (развешива-
ние лепестков и выставление флюгеров). Третий этап: Танец рук. Четвертый
этап: Излов. Пятый этап. Мумифицирование. Шестой этап. Хранение. (Для
удобства экземпляры располагаются горизонтальными рядами в хронологичес-
ком порядке слева направо внутри специального стеклянного ящика)."
Инструкция по ловле тополиного пуха.(Выдержки)
Есть такой особый июльский воздух, когда не следует делать резких
движений. Его нужно почувствовать, его нужно ощутить. Главное, выбрать
правильный момент и занять удобное место. Конечно, тополиная охота - де-
ло глубоко интимное, не терпящее грубых внешних вторжений, особенно в
виде инструкций, указаний, советов, но все же кое-какой сторонний
взгляд, или лучше сказать, инородный опыт повредить не может. Итак, пер-
вым делом воздух или атмосфера.
Июль желателен, но лишь как правило, как место, где особенно часто
ловцам сопутствует успех. Правда, успех этот обеспечивается не мас-
терством, но лишь единственно законом больших чисел. Согласитесь, если
вокруг вас, на расстоянии вытянутой руки, в теплом объеме прозрачного
июльского воздуха, летают десятки, а быть может, и сотни отменных эк-
земпляров тополиного пуха, то даже бессистемно размахивая руками, рано
или поздно вы что-нибудь и словите. Но уверяю - вам некому будет похвас-
таться пойманной добычей. Наверняка вам попадется больной экземпляр, или
экземпляр с дефектом, с примесью, с клейкой коричневой растительной
тканью, прилипшей к ладони. Такая пушинка есть пушинка падающая, или ле-
тящая слишком под действием силы тяжести; она не может свободно парить,
повторяя извилистые линии июльского ветра. Поэтому я утверждаю, что июль
предпочтителен, но для опытного охотника не обязателен. Не удивляйтесь,
что тогда я вышел на охоту в декабре.
Я выбрал самое укромное место, довольно большой кусок пространства,
огражденный со всех сторон воздухонепроницаемыми стенками. Для геометров
скажу: то был параллелепипед, сильно вытянутый в горизонтальном направ-
лении, с застекленными проемами в одной из боковых стенок. Ветра почти
не было, во всяком случае специальные лепестки папиросной бумаги, разве-
шенные заблаговременно мною в самых подозрительных местах, были абсолют-
но мертвы. Даже дым от моей сигареты висел чуть выше головы неподвижным
перистым слоем.
Я расположился у одного из прозрачных проемов, разрисованного папо-
ротниковой изморозью. Можно сказать, что я укрылся в папоротниковых за-
рослях, подобно далекому пращуру, вышедшему в доисторические джунгли для
пропитания племени. Я застыл, замер, затаился, превратившись в восковой
слепок, бледный и бездыханный.
Где-то там, на том конце параллелепипеда скрипнула дверь, вздрогнули,
зашуршали папиросные лепестки, и влекомая слабым воздушным потоком, поя-
вилась она. Господи ты мой, какой это был экземпляр. Сотканная из тысяч
серебристых паутинок, абсолютно невесомая, она грациозно плыла ко мне,
приветливо улыбаясь случайным прохожим. Откуда ее занесло сюда, в те-
мень, в мороз, в декабрь? Не знаю.
Когда она приблизилась настолько, что я мог в пять шагов преодолеть
разделявшее нас пространство (чего, конечно, ни в коем случае нельзя де-
лать, иначе все пойдет насмарку), она вдруг остановилась и замерла. Сна-
чала я подумал, что кто-то ее остановил несвоевременным действием. Но
вокруг, кроме спящей старушки, не было никого. Я прислушался и обнаружил
тяжелое глухое уханье, как будто рядом за стенками параллелепипеда вклю-
чили двадцатитонный пресс. Когда она собралась обогнуть меня справа, я
догадался: ухало внутри меня, а сам я тяжело дышал, испуская разруши-
тельные струи прямо в ее направлении. Что же я делаю, оболтус, чуть не
вскрикнул я, с ужасом наблюдая, как она, испуганная моим воздействием,
качнулась и уже направилась обратно. Я буквально стиснул зубы, остановил
дыхание и открыл форточку. Расчет был прост. Для окружающих, если тако-
вые найдутся, открытие форточки может быть объяснено желанием выбросить
сигарету (она давно уже жгла пальцы), а для нее я создавал некий сквоз-
нячок, который при благоприятном стечении обстоятельств потянется нару-
жу, увлекая жертву прямо ко мне в руки.
Хитрость моя сработала. Через несколько секунд она была уже на расс-
тоянии вытянутой руки. По понятным причинам я тут же захлопнул форточку
и предложил:
- Давайте отметим праздник вместе.
- Разве сегодня праздник? - удивилась она, переливаясь волоконцами в
искусственном свете.
Ага, подумал я, как и предполагалось, она ухватилась за праздник, а
мое "вместе" проглотила. И воодушевленный первым успехом, зашел с под-
ветренной стороны.
- Да, сегодня самый короткий день, день зимнего солнцестояния.
- Разве это праздник, если самая длинная ночь? - сохраняя дистанцию,
спросила она.
- Почему же нет? - Я наполовину высунулся из папоротниковых зарослей.
- Потому что в такую холодную мерзкую погоду не может быть праздников.
Я вообще не люблю зимы.
- Но как же Новый год? - вяло сопротивлялся я, ошарашенный рассуди-
тельным голосом невесомого субъекта, чувствуя, как ее относит куда-то в
сторону.
- Новый год совсем другое дело. А зимы я не люблю, - она изучающе пос-
мотрела на меня, как мне показалось, с некоторым интересом и добавила: -
мне так не хватает света.
Конечно, я тут же ухватился за протянутую соломинку и с наигранным
энтузиазмом полез вперед:
- Тем более, нужен праздник.
- И как же мы будем праздновать?
- Мы могли бы куда-нибудь поехать.
- Я сегодня занята.
- А завтра? - я наивно ухватился за ее "сегодня".
- Завтра, - задумчиво повторила она, а потом, усмехнувшись, произнес-
ла: - Так ведь праздник сегодня.
Она исчезла. Ее как будто ветром сдуло из моих окрестностей, густо
поросших воображаемыми папоротниками. Вот тебе и охотник, вот тебе и ло-
вец тополиного пуха.
Я стоял как истукан, не зная, что предпринять дальше, и лишь одно
твердил про себя: главное, не делать резких движений.
Прошло две недели. Я не находил себе места, уязвленный неудачным нас-
коком в день зимнего солнцестояния. Как назло, стояла мерзкая погода.
Шла бог знает откуда накатившая оттепель. Порывистый мокрый ветер бесп-
рерывно хлестал голые ветви, как это бывает только очень ранней весной,
и не было ни одной спокойной минуты, когда бы я смог предпринять повтор-
ную попытку. Конечно, нужно было отказаться, оставить на потом, дож-
даться хотя бы настоящей весны, а еще лучше начала лета, но я не мог. Я
мог только одно: постоянно думать о ней и дрожать как мальчишка при каж-
дом ее появлении. О, я видел ее каждый день. Она проносилась мимо, кру-
жась и лавируя, огибая твердые препятствия с такой легкостью и мас-
терством, что даже капли влаги не могли повредить хрупкое серебристое
тельце. Однажды я столкнулся с ней нос к носу. Это случилось прямо под
открытым небом, между чугунным решетчатым прямоугольником и высокой пи-
рамидой, увенчанной золотой иглой. Я шел, закрываясь рукой от хлопьев
мокрого снега, сквозь пальцы разглядывая дорогу. Она вынырнула из-за по-
ворота, приостановилась на секунду, кивнула, как обычному знакомому и,
не дожидаясь ответа, скрылась в пирамиде. Она, кажется, даже улыбнулась,
но совершенно рефлекторно, без малейшего намека на нашу праздничную
встречу. Как мне стало больно стоять в этом пространстве геометрических
фигур! К тому же меня еще обдало грязью из под колес промчавшегося мимо
каплеобразного тела. Позже я успокоился, пришел в себя. В конце концов,
откуда ей знать, что я лучший ловец тополиного пуха. А без знания всех
подробностей чем я мог привлечь ее внимание? Уж не своей ли никчемной
внешностью? Одна только походка, с разбросанными в случайные стороны
контурами рук, кого хочешь доведет до зевоты. Да, все дело в знании, в
подробностях, которые, если у нее достаточно воображения и ума, будут
замечены. А если недостаточно? Если она кукла, красивенькая дурочка на-
подобие шелковых шелковичных пушинок, пригодных разве что для прикрытия
голого тела? Нет, не может быть, я не могу так обманываться. Главное -
терпение, и нужно наконец дождаться затишья.
Едва появились первые признаки похолодания и сопутствующие трескучим
морозам неподвижные объемы воздуха, я для страховки забрался в остеклен-
ный со всех сторон парничок на одного человека. Поскрипев дырчатым дис-
ком, стал ждать, когда прервется отвратительная пауза.
- Але-е, - послышался ее голос.
- Здравствуйте, - с наигранным равнодушием поприветствовал я ее.
- А, это вы.
Да, черт побери, это я! Я был на седьмом небе - она узнала меня по
голосу! Вот это, черт побери, выдержка, вот это удача. Она запомнила,
отметила меня, и теперь по одному слову узнала. Значит, она притворя-
лась, будто я для нее всего лишь препятствие, предназначенное для де-
монстрации существования негазообразных тел. Да, теперь уж меня не обма-
нешь притворным равнодушием. Но, конечно, я и виду не подам. Я благород-
но не замечу случайной оплошности, я притворюсь, как будто ничего не за-
метил.
- Это я, мы разговаривали 22 декабря.
- Да, я узнала. Как прошел праздник?
Она явно была расположена к разговору со мной. Глупо не поддержать
такую перемену.
- Плохо.
- Отчего же?
- Какой без вас праздник.
Я сжался в пластилиновый комок от своей наглости, впрочем, вполне
приемлемой, учитывая иронический тон моего выпада. Она же молчала. На-
