краю платформы стоит. Мне еще напарник крикнул: "Глянь - чудило, как
стоит!" Я, конечно, просигналил на всякий случай. Мне даже показалось
отступил мужик. А когда остановилсь, слышу - шум, гам, дежурный флажок
подняла. Представляешь, Коля, этот человек таки свалился. Ударило его
сильно, кровища. Нам рассуловитаь некогда, расписание... Скончался бед-
няга...
- Погиб? - переспросил инженер.
- Убился насмерть.
- Как он выглядел?
- Ничего особенного, пожилой, интеллигент.
- Нет, я имею ввиду - там, на платформе - как он?
Гоголь-Моголь удивленно посмотрел на инженера.
- Я не рассматривал. Вообще не люблю мертвых.
- Значит, умер?
- Да, -как-то неуверенно сказал Гоголь-Моголь. Ему опять показалось,
будто опять заехал не туда. - Не думай о нем, это я, старый дурак, несу
черт те знает чего, нашел о чем рассказывать, но сам понимаешь, такой
случай редкий. Жалко его, конечно, жил себе человек, мечтал, планы стро-
ил... - утопист взял яболоко и с треском надкусил. Давно забытый вкус
напомнил о других временах года.
- Эх, когда эта проклятая зима кончится?
- Зима? - встрепенулся инженер, - Разве сейчас на улице зима?
- А чем наша весна не зима?
- Тяжело мне, Гоголь. Ты не уходи, ладно? - попросил Богданов с
мольбой глядя на товарища.
- Я и не собирался, не волнуйся. Сейчас чайку попьем. Давай-ка пос-
тавлю. - Гоголь-Моголь налил в чайник воды и зажег теми же спичками пли-
ту. - Не грусти, - продолжал успокаивать утопист, черт с ним, с этим
ученым собранием. Ты свое дело сделал, а истина рано или поздно сторон-
ников найдет себе. Главное, знай работай дальше для блага отечества -
ведь ты талант, Коля, пойми, прочувствуй, а с талантом везде хорошо.
Инженер было запроотестовал, но Гоголь не дал ему и слова сказать.
- Знаю, знаю, начнешь сейчас скромничать, отказываться, мол какой я
гений, а я и спорить не буду, меня агитировать не надо, я уж пожил среди
людей, разобрался - что к чему. Меня теперь не проведешь. А то распишут
- и такой и сякой, и все он предвидел, и все понимал по-особому, и в
детстве на скрипке играл, и черт-те как не по-нашему мозги у него устро-
ены. Чепуха. Просто мужик был нормальный, понимал все как надо, не прис-
посабливался, и сам не навязывался, и взглядов своих не навязывал. Жаль
только - немного таких людей. А почему? Потому что не верят в себя, ду-
мают, чего бы такого на себя напялить, какую такую гримасу состроить,
чтоб остальные в нем необычайные приемущества заподозрили. Вот и ходят в
масках с каменными лицами. Так и разыгрывают театр. Тот певец вылезет на
сцену, глаза выпучит, щеки раздует, ручонками машет, ля-ля-ля - одним
словом, стальное горло. А копни его поглубже - все в себе поломал, жалко
даже. Потому и придумывают: стили, течения, жанры. Чтоб каждому зверьку
по клетке, а каждому царьку по государству, хочь и маленькое, а свое.
Нет бы сказать просто, что все дрянь, чепуха, выверт. Ты понимаешь, Ко-
ля, не верят в себя, обидно. Я не знаю, кто это придумал, зачем? Другие
из зала смотрят, да и я так могу, думают, даже лучше, раздувать щеки и к
тому же ушами двигать.
- Больно строг ты к людям, - упрекнул инженер.
- Время строгое наступает, контрольный опыт начался, эпоха проверяе-
мости. Еще пару сотен лет - и баста, поезд дальше не пойдет, просим ос-
вободить вагоны!
- Что за проверяемость и кто опыт ставит? - спросил с напряжением ин-
женер.
- Кто? - переспросил утопист, не понимая, какие тут могут быть зат-
руднения. - Ты, например, я, все мы. Вот пришел бы, например, тыщу лет
назад человек и объявил: все вокруг субстанция воды и пламени. Поди его
опровергни. Ведь он на слова наплюет, акргументы растопчет, мол, верую и
все тут. Еще и филосовскую школу организует, последышей читать-писать
по-своему научит. Они ж еще тыщу лет процветать будут, потому как прове-
рить некому. Сейчас, конечно, по такому вопросу сомнений нет. Конечно,
теперь с водой и пламенем никто и не суется, сейчас ветвистее накручива-
ют. Какая-нибудь всеобщая классификация населения годков сто проде-
ражться только и сможет, а потом розог пропишут. Тут и выяснится, что
есть объективная потребность, а что графомания. Тогда уж двигай не дви-
гай ушами - бестолку, катись на свалку истории, здесь и выйдут наперед
нормальные люди, которым прикидываться противно.
- Ох, не знаю, как тыщу лет назад, а сейчас вода и пламень оченно
злободневны.
Гоголь-Моголь в недоумении принялся тереть длинный нос.
- В каком смысле?
- В смысле, что чайник кипит, - инженер улыбнулся.
Настроение инженера пошло на поправку. Беспредметные шараханья това-
рища, его смелые экскурсы в историю возымели самое благотворное влияние
на самочувствие Богданова. Проклятый город с неестественной расти-
тельностью покрывался налетом критического реализма и уходил на второй
план. Гоголь-Моголь любил рассуждать, а инженер любил его слушать. Вооб-
ще инженер любил рассказчиков. Здесь была привычка, здесь было преклоне-
ние, почти святое, приобретенное за долгие годы невольного общения.
- Как твой трактат о всеобщем равнодействии? - подогрел инженер дру-
га.
Гоголь-Моголь бросил заваривать чай.
- Ооо, бомба! Только тяжело идет, статистических данных не хватает.
- Но ты давай поспешай, - приободрил Богданов.
- А куда спешить? Я уже опоздал, теперь лет через сто только и напе-
чатают. Ладно, чего жаловаться, - Гоголь вяло махнул рукой. - Пятнадцать
лет писал, и еще пятнадцать попишу. Но все равно - бомба. У меня тут та-
кие мотивы появились - пальчики оближешь, сейчас пишу главу: идея, как
оружие массового уничтожения.
- Слишком уж публицистично.
- Да, именно, понимаешь, нужно все разжевывать, иначе ничего не пой-
мут, не захотят понять. Перестали люди верить, что им могут что-то тол-
ковое сказать. Все же корячатся, формы изобретают, стили разные, а поче-
му? Мыслей новых нет, считают, что все уже давно придумано-перепридума-
но, сказано-пересказано, остается только в другом разрезе. Потому что
кто-то погорячился и сказал, мол, и тыщу лет назад все было тоже - и лю-
бовь, и красота, и ненависть. А я утверждаю - ничего подобного. По-дру-
гому было, не знаю уж, лучше или хуже, но по-другому. Но это ж каких-то
тыщу лет, это же - тьфу, наплевать-растереть, а мильен не хочешь? Мильен
годков всеобщего счастья, а? голова не кружится, во рту не пересыхает? а
не хочешь, к примеру, мильен лет мрачного средневековья? Что, противно?
Нужна новая надежда!
Гоголь-Моголь очень переживал когда говорил. И это инженера успокаи-
вало. Ему казалось, что хоть в этом деле есть кому беспокоится кроме не-
го, есть у кого душа болит - значит есть кому и волноваться.
- Но знаешь, Коленька, все-таки я чертовски оптимист, я верю - прой-
дет немного времени, лет триста, и восторжествует царство свободных
изобретателей, и какой-нибудь мечтатель тех времен и народов, - Го-
голь-Моголь гордо возвысился над чайником, - скажет: жили они в убогое
время, творили убогими средствами, а все ж были людьми.
Наотрез отказался
Михаил Федорович Мозговой полагал - все, что могло произойти этим ис-
торическим днем, уже произошло. Мозговой не был ретроградом, как, напри-
мер, Калябин, и потому с радостью встретил известие о новом ученом отры-
тии. Правда, радость чуть было не сошла на нет под воздействием безвре-
менной кончины учителя. Но и было бы несправедливо представлять дело та-
ким образом, будто Мозговой был безутешен в своем горе. Напротив, он
прибывал в бодром, энергическом расположении духа. В нем внезапно начали
просыпаться дотоле неведомые окружающим руководящие свойства, вдруг заб-
листавшие при организации похорон. Он был так доволен собственной дело-
витостью, что, придя домой, позволил себе расслабиться парочкой рюмок
водки. И тогда нагрянул Марк Васильевич.
Разгледяев слушал рассказ Мозгового со все возрастающим глухим разд-
ражением. И дело было не только в фактах. Факты он знал. Дело было в
наглой, отечески сочувствующей манере Мозгового. Разгледяев, снова уви-
дел в собеседнике безусого, зарвавшегося юнца, который с пагубной сту-
денческой вседозволенностью разыгрывает из себя эдакого рубаку-якобинца.
Студент-мальчишка, приписав себе право судить и разоблачать, взбирается
на баррикаду с намерением ошельмовать заслуженных и авторитетных деяте-
лей университета, якобы, запятнавших себя молчаливой поддержкой всякого
рода идеологических извращений.
Незаинтересованный наблюдатель мог бы спросить: каковы же причины тех
смелых наскоков? Что это, наивное приложение официального курса конкрет-
но на местах или просто выпячивание себя в условиях кажущейся безнака-
занности? Именно безнаказанность - решил тогда Марк Ваисльевич. Пра-
вильный диагноз - половина успеха. Своевременное хирургическое вмеша-
тельство способствовало быстрому и полному духовному очищению пациента.
Во всяком случае, последующее поведение вселяло надежду на полное выздо-
ровление, или, как выражаются врачи, реабилитацию. А ведь судьба молодо-
го человека висела на волоске. Уже стоял вопрос об отчислении и не
только из университета. И лишь один Марк Васильевич поверил ему, в спо-
койной конфидициальной беседе разъяснил, чему и как учит история. Эффект
был на лицо. Пациент не только превратился в нормального человека, но и
начал активно способствовать оздоровлению факультета.
И вот теперь, по прошествии восьми лет, Марк Васильевич с горечью об-
наружил в своем детище рецедив старой болезни.
- Так что в свете новых фактов придется вам уступить супругу инжене-
ру, - нагло подытожил Мозговой.
- Чего обрадовался, Мишуля? - ласково спросил Разгледяев. - Никак во-
дочки выпил? Может и мне нальешь? Я тоже порадуюсь.
- Пардон, что же это я сам радуюсь, - Мозговой достал из секретера
водку. - Помянем Петра Семеновича. - Мозговой налил водки и сделал мрач-
ное лицо. - Жаль старика, а ведь мы на него рассчитывали, думали, уж
он-то расставит все по местам, глаза откроет, ан вишь - как все оберну-
лось, не выдержал старик, самоустранился, подвел нас...
- Ладно, помянем, - перебил Марк Васильевич и, не чокаясь опрокинул
рюмку.
- Так вот, я не понимаю, с чего это вы в таком приподнятом настрое-
нии? - перешел на вежливый тон Разгледяев. -Я вам одну историю забавную
расскажу, а вы уж сами судите, смеяться или плакать. - Разгледяев бла-
госклонно улыбнулся, наблюдая как хозяин устраивается пооудобнее в мяг-
ком кресле. - В одно уважаемое научное учреждение поступает некая пухлая
рукопись с претензией на великое открытие. Рукопись совершенно вздорная,
а ее автор - типичный сумасшедший. Рецензирование труда поручено ведущим
специалистам и, казалось бы, все должно окончитья стандартным образом: в
результате экспертизы изобретатель получает разгромный отзыв в письмен-
ном виде. Однако в действительности начинают происходить странные вещи.
Вопреки неписаному правилу не входить с изобретателями-самоучками в пря-
мой контакт, дело доходит до публичного обсуждения. Как это могло прои-
зойти? Оказывается, в это даже трудно поверить, внутри института нахо-
дится лицо, всячески пытающееся натравить горе-инженера на видного со-
ветского ученого, заслуженного деятеля науки. Это отвратительное лицо, -
Разгледяев подмигнул Мозговому, - не чурается любых средств в стремлении
затеять скандал. Оно опускается до анонимки в академию, чернит в ней не
только заслуженного профессора, но и своих коллег - честных тружеников
науки. При этом оно, это лицо, скрывает от общественности вопиющий факт
- изобретатель психически ненормален! Все это могло бы сойти за обычную
грязную возню, коей является подсиживание и карьеризм, но дело-то неожи-
данно получает дальнейший ход. Вопреки недостойным действиям анонимщика,
изобретатель повержен публично и окончательно сходит с ума. Истина тор-
